Страница 57 из 76
— Я покинула своего мужа и никогда не вернусь к нему…
И еще она сказала, когда я проходил мимо:
— Я ударила его башмаком в пах и ушла от него…
Она весело засмеялась, повернулась, пошла было за мной, потом отослала прочь стража, заплакала, опустила на лицо капюшон плаща и убежала. Но вскоре она уже сидела рядом с конунгом и с любовью говорила ему:
— Когда ты приехал в Хамар в Вермаланде, я сразу поняла, что ты мой брат! Я видела свое лицо в зеркале, подаренном мне мужем, а потом увидела его в твоих прекрасных глазах. И сразу поняла: ты мой брат! Может, у меня были и другие братья и сестры, говорили, что у конунга Сигурда есть сыновья и дочери в любом уголке Норвегии. Но я их не встречала и не знала. И вдруг явился ты! Я никогда не чувствовала влечения к тебе как женщина. Но в первое же мгновение я воспылала к тебе сестринской любовью. И я знала: когда ты объявишь себя конунгом, я покину Хамар, ударю остроносым башмаком в пах своего несчастного, трусливого мужа и навсегда уеду от него. И вот я здесь.
Конунг сказал:
— Может быть, с твоей стороны было бы умнее подождать до тех пор, пока я стану повелевать всей Норвегией. Но ты здесь! — прибавил он, и, если он был не очень рад встрече, то искусно скрывал это. Я все-таки верю, что, несмотря на терзавшую его тревогу, в глубине души он питал к ней братскую любовь. Ибо разве она не склонилась без колебаний перед ним и не сказала: Я, дочь конунга, приветствую тебя, моего брата!
Сесилия была красива, но ожесточена, то, чего она не знала о мужчинах, я мог бы записать на одном своем ногте и еще осталось бы много свободного места. Конунг велел двум стражам, самым некрасивым в нашей ватаге, где мало кто мог похвастаться красотой, проводить ее. Он сказал:
— Мы здесь не в безопасности, твоя жизнь дорога мне, и кто знает, не вернется ли сюда лендрманн Халльвард, чтобы отомстить за свое поражение?
Но я знал: конунг имел в виду не только эту опасность, приставив к ней таких телохранителей.
Да, Сесилия была очень красива, когда я встретил ее светлой летней ночью… Но теперь я понимаю, — теперь, на закате жизни, я более мудр, чем был тогда, — что-то в моей слабой душе было не в состоянии зажечь в ней ответную искру, и это спасло меня. Она видела во мне скорее духовника, которому должна выложить свои грехи, чем мужчину, с которым могла бы согрешить. Она рассказала — и, должно быть, это доставило ей удовольствие, не имеющее ничего общего с небесами, — что иногда, когда ее супруга не было дома, — она звала к себе одного из своих телохранителей и требовала от него то, чего не имела права требовать от постороннего мужчины. А потом отсылала его прочь.
— Может ли Господь всемогущий простить меня? — спросила она.
— Да, потому что он всемогущий, — ответил я.
И еще она сказала:
— Когда я уеду отсюда, я хочу увезти с собой какого-нибудь молодого воина.
Той же ночью конунг пришел ко мне и сказал, что мы должны найти ей нового мужа.
— Церковь должна благословить ее на развод с хозяином Хамара в Вермаланде, — сказал конунг. — Фольквид сперва взял ее как наложницу, а потом женился на ней против ее воли. Когда она будет разведена, мы выдадим ее замуж за знатного человека, который заслужил это, связав с нами свою судьбу. Но что делать с ней до того, как нам удастся уложить ее в постель с новым мужем? — спросил он.
Я промолчал, я не мог сказать конунгу, что начал желать смерти его молодой сестре, фру Сесилии из Хамара в Вермаланде. Очень скоро она стала доставлять конунгу и его людям больше забот, чем все слухи о том, что Эрлинг Кривой идет со своим войском через Гудбрандсдалир в Упплёнд. Мой добрый отец Эйнар Мудрый и монах Бернард также желали ей смерти. Первый раз в жизни — и, наверное, последний — я подумывал о том, что отравить ее было бы святым делом. Эта женщина была рождена, чтобы умереть от яда. Случалось, она незваной являлась ко мне, высовывала кончик красного языка и водила им так близко от моих губ, что я чувствовал его Жар, как жар раскаленного угля. Потом она уходила.
Конунг снова пришел ко мне и сказал:
— Моя добрая сестра фру Сесилия, бывшая хозяйка Хамара в Вермаланде, завтра утром отправляется через Эйстридалир в Сельбу. Это самый надежный путь в Нидарос. Если она попадет к людям Эрлинга Кривого, она назовет своего мужа и таким образом спасется. Когда же я стану повелевать всей Норвегией, она объявит, что я ее брат, мы созовем наших самых знатных людей и она выберет себе из них мужа.
Сесилия покорилась конунгу. Но пришла ко мне и сказала:
— Я хочу, чтобы со мной поехал какой-нибудь молодой воин.
И еще:
— Я уже выбрала того, кто поедет со мной. Это Торбьёрн из Фрёйланда.
Я тут же бросился к Торбьёрну из Фрёйланда и серьезно предупредил его, как мужчина мужчину. Но этого и не требовалось: теламёркец из усадьбы у подножья Лифьялль, выругавшись, сказал, что лучше сам лишит себя жизни, чем уедет с недостойной женщиной — неважно, сестра она конунга или нет, — которая бросается на любое чужое ложе, а теперь вот хочет устроится на его.
Я вернулся к фру Сесилии и сказал:
— Душа молодого человека, о котором ты говорила, не так красива, как его лицо. В детстве его наградили тем, что мы у нас в Киркьюбё называем отравленным дыханием. Каждый, кто продал душу дьяволу, может наградить другого отравленным дыханием. Один монах, чья душа уже пребывала в аду, меж тем как сам он еще находился среди нас, наградил этого молодого человека отравленным дыханием такой силы, что от него может погибнуть любое растение, а если он поцелует женщину, она не просто умрет, но сначала завянет, начиная от грудей и ниже, и уже никогда не сможет наслаждаться тем, что, быть может, не считая счастья, найденного в Боге, является самым большим наслаждением в этой жизни.
И еще:
— Конунг знает этого молодого человека и тяготеющий над ним рок. Однажды этот человек еще сослужит ему добрую службу. Он сможет затесаться в ряды дружинников ярла и дышать на них.
Сесилия недовольно кивнула, разочарованная, но и благодарная за то, что ее благополучие было мне не безразлично.
— Есть и другие, — сказал я.
— Ты-то сам должен следовать за конунгом.
— И это не принесет мне радости, ибо сестра конунга дорога моему сердцу, — сказал я. — Но твой брат и мой государь считает, что не может обойтись без моего умения писать и моих добрых советов.
— А больше я не знаю никого, кто мне подошел бы.
— Зато я знаю, — сказал я. — Халльвард Губитель Лосей потерял несколько пальцев, но все другое осталось при нем.
Позвали Халльварда Губителя Лосей, Сесилия окинула его взглядом, и в ее глазах зажегся огонь. На другой день она уехала вместе со своей свитой.
В этой свите был также и преподобный Сэбьёрн. Он не забыл, что солгал перед алтарем Божьим, да еще держа в руках Библию, когда сказал конунгу Сверриру, что лендрманн из Састадира уехал на север. Теперь он пришел и сказал, что хочет, чтобы его за это покарали.
— Лучше поезжай в Нидарос и моли о прощении святого Олава, — сказал я ему от имени Сверрира.
Так он оказался в свите Сесилии, он шел босиком и в одной рубахе, чтобы искупить свой грех.
До того, как они покинули Састадир, я отвел в сторону Халльварда Губителя Лосей и спросил у него:
— Можешь поклясться, что тебе отрубили только пальцы?…
— Господин Аудун, твой откровенный рассказ о моей тетке, фру Сесилии из Хамара в Вермаланде, должен был бы разгневать меня и заставить отплатить тебе молчанием. Но если я поборю свою неприязнь и попрошу тебя побольше рассказать мне о ней, не станешь ли ты относиться ко мне без уважения, какое ты должен оказывать дочери конунга?
— Йомфру Кристин, мы с тобой последуем за твоим отцом по всей стране, и мало какой из его бесконечных походов был тяжелей того, что предстоял ему тогда. Шли слухи, что Эрлинг Кривой движется к нам через Гудбрандсдалир, и конунг тут же выступил, чтобы захватить Бьёргюн. Но, йомфру Кристин, мы потом снова встретились с фру Сесилией и то, что мы увидели, было такого свойства, на что целомудренной девушке лучше бы смотреть одним глазом.