Конунг. Изгои

Мальчик побежал вперед, мы пошли за ним, постояли у могилы, где была похоронена рука Гаута.

Потом мы ушли.

Телохранитель следует за нами, как тень, не произнося ни слова.

Мы пришли в Эйрар, там на тинге провозглашали многих норвежских конунгов. Холм был красив, его окружали высокие деревья и камни, поставленные торцом. Мы со Сверриром хотели пройти на площадь тинга, но из дома поблизости вышел старик и погрозил нам кулаком:

— Убирайтесь отсюда! — крикнул он. — Сегодня никого конунгом не провозглашают!

Мы подошли к нему, он него исходил кислый стариковский запах. Старик сказал, что поставлен тут сторожем и исполняет свой долг, площадь тинга не пастбище для слоняющихся жеребцов. Я хотел было сказать, что перед ним новый конунг, но Сверрир быстро положил руку мне на плечо, и я промолчал.

— И давно ты тут сторожем? — спросил Сверрир.

— Хо! — засмеялся старик. — Во всяком случае раньше, чем ты научился мочиться без помощи матери. И останусь после твоей смерти!

— Значит, ты видел, как провозглашали многих конунгов?

— А то нет! Я многих видел, они приходили и уходили, а кто, скажите, все готовил к тингу и наводит тут порядок? Убирал мусор и ставил для всех пришедших сиденья. А как мы всегда боялись непогоды! Когда день провозглашения конунга уже объявлен, переносить его нельзя. В плохую погоду все выглядит не так благолепно, как в хорошую, а у нас тут в Трёндалеге погода чертовски капризная. Но должен сказать, что все эти годы я не плохо справлялся со своими обязанностями. Не отказал ни одному конунгу.

— Рад, небось, что все это происходило у тебя на глазах?

— А ты как думаешь? Если б только после каждого тинга не оставалось столько мусора. Господь знает, какую грязь люди оставляют после себя, долго потом приходиться убирать. Мне помогала моя старуха, но вообще-то, я не пускал ее на площадь тинга, женщине это не положено.

— Но нас-то ты можешь пустить? — спросил Сверрир.

— Нет, черт бы вас побрал! — гневно заорал старик и загородил нам путь, от него завоняло еще больше.

Мы повернулись и ушли.

Телохранитель следовал за нами, как тень, не произнося ни слова.

Мы вернулись в конунгову усадьбу, город успокаивался после сражения. Мимо пробежала собака с отрубленной рукой в зубах, из трактиров доносился смех и веселые песни. На дворе усадьбы стояли люди, они хотели поговорить с конунгом. Этой ночью он еще не мог думать об отдыхе.

Сверрир тихо сказал:

— Мертвый Хрут лежит на моем ложе, и пусть лежит. Я лягу на полу рядом с постелью, а рядом со мной ляжет Йон. Так будет справедливо по отношению ко всем.

Конунг сидит на почетном сиденье в конунговой усадьбе, его волосы и одежда еще в беспорядке после сражения. Он жует хлеб и говорит с полным ртом, дурной обычай, которого вообще-то он не позволяет никому, да и себе тоже. Вокруг него люди, усталые, грязные, некоторые в крови, мы пьем пиво и смеемся. Говорим, перебивая друг друга, гордимся своей победой, но за этой гордостью скрывается беспокойство. Теперь мы господа в Нидаросе. Конунгу открыт путь на Эйратинг. Но о пути оттуда и о своем дальнейшем пути мы не знаем ничего.

У торцовой стены на скамье лежит покойный хёвдинг Хрут. Он проделал долгий путь из Теламёрка, чтобы навсегда остаться в Нидаросе. Хёвдинг преисполнен достоинства, он был стар, но еще полон сил. Он лежит с выпрямленными коленями и сложенными на животе руками. Смуглое лицо, высокая переносица, волосы расчесаны и красиво кудрятся над ушами. Кажется, будто Хрут хочет сказать нам что-то приятное, прежде чем встанет и уйдет отсюда. Рот у него приоткрыт, но это не придает лицу глупого выражения, скорей похоже, будто он требует от людей тишины, потому что хочет сказать им последнее слово. За тебя отомстят, хёвдинг, и жизнь твоя будет оценена по достоинству. В мирные времена новый конунг повелел бы своим лучшим людям сопровождать тебя в Теламёрк и похоронить там в могиле твоих предков. Но сейчас идет война. И ты будешь покоиться в Нидаросе в тени церкви Христа. Многие уже нашли там свой приют.

Кто-то подходит и прикрывает полотном мужественное лицо покойника, но конунг встает, подходит к Хруту и откидывает полотно:

— Храбрым мужам негоже бояться лица покойника, — говорит он. Сверрир стоит с полотном в руке, почтительно склонив голову, потом возвращается и садится на почетное сиденье. Между людьми снова завязывается веселая беседа.

Больше не заметно неприязни между Йоном из Сальтнеса и новым хёвдингом теламёркцев Гудлаугом Вали. Здесь же сидит и Симон, священник из монастыря на Селье. По-моему, впервые в его улыбке нет злобы, и это до сих пор приводит меня в изумление. Здесь же сидят и мой добрый отец Эйнар Мудрый, и Бернард, и Сигурд, и Вильяльм, и я. За спиной у конунга стоит телохранитель.

Входит один из дружинников Вильяльма, сначала он приветствует конунга, потом обращается к своему предводителю и говорит:

— Двое горожан, братья-близнецы, пытались ограбить Халльварда Губителя Лосей, когда тот лежал в беспамятстве после битвы. Их зовут Тумас и Торгрим. Убить их сразу?

Вильяльм смотрит на конунга, тот отвечает:

— Ни один человек не умрет, пока я не скажу своего слова. Посадите их в яму, и пусть они ждут.

В конунговой усадьбе есть глубокое подземелье, те, кого туда опускают, не могут выбраться оттуда без посторонней помощи. Потом мы еще многое узнали о братьях-близнецах Тумасе и Торгриме.

Конунг отодвигает рог с пивом и говорит:

— Заприте все двери, никто не должен проникнуть сюда.

Мы окружаем его, он расстилает на столе полотно, которое только что снял с покойного Хрута. Потом просит, чтобы ему дали обгорелую щепку. Этой щепкой он рисует на полотне Нидарос, ставит в одном месте крест и говорит:

— Мы находимся здесь.

Он измеряет свой рисунок пальцем и говорит, что длина одного пальца равна одному дневному переходу войска.

— Наши лазутчики сообщают, что в трех пальцах отсюда стоит войско бондов из Сельбу. Если даже оно состоит и не сплошь из храбрецов, оно все равно может доставить нам немало хлопот, окажись оно довольно большим.

Теперь взгляните сюда. Это фьорд. Вот здесь — и это больше всего меня беспокоит — собрались корабли, покинувшие город после сражения. Люди на них только и ждут возможности вернуться назад, когда войско из Сельбу нападет на нас. Будь у нас боевые корабли, мы могли бы выйти им навстречу. Но кораблей у нас нет.

Теперь смотрите сюда вниз. Там, в самом низу находится Бьёргюн. И там сидит ярл Эрлинг. Он еще не знает, что Нидарос в наших руках. Многое зависит от того, достаточно ли быстро наши враги, что стоят в устье фьорда, сообщат ему об этом. Если они зажгут вдоль побережья сигнальные костры, ярл узнает об этом через две воскресных заутрени, начиная с нынешнего дня. Тогда ему придется собирать флот, он у него еще не готов к походу, а может, и люди отпущены по домам на страду. Ярл — человек осторожный, хитрый, прежде чем укусить, он сперва как следует подумает. Он не вскочит со своего почетного сиденья с первым же рассветом. Но уж когда он налетит, он будет подобен штормовому ветру.

Многое зависит от того, где сейчас находится конунг Магнус. Пока еще я называю его конунгом. Но вы знаете: он не имеет право называться конунгом, его отец всего лишь ярл, а мать — дочь конунга. Но он называется конунгом и будет называться так, пока моя власть не распространится дальше Нидароса. Если Магнус в Вике, а я думаю, он там, значит, при нем там и его войско. Тогда еще неизвестно, нападет ли на нас ярл, располагая только своей стаей. Или подождет сына и явится с двойной силой, чтобы раздавить нас. Это дало бы нам желанную отсрочку. Но то, что последует за ней, уже не столь желанно.