Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Присоединение Закаспийского края к России в 1881 году активизировало не только его научное исследование, но и хо­зяйственное освоение; наступление человека на природу пошло полным ходом. К этому времени относятся как первые большие экс­педиции, организованные по Закаспию в целях описания природы и народов этого нового форпоста Россий­ской империи, так и прокладка дорог и строительство крепо­стей–поселений.

Уже в те, далекие от нас, времена было положено начало земледелию, ското­водству и локальной рубке лесов. Но уро­вень этого воздействия был по нынешним меркам ничтожным. Пребывавший еще во младенчестве «непросвещенный» антич­ным мир не знал тракторов пестицидов, но знал, что вырубать леса вдоль рек не­льзя. Он был еще малонаселен и целиком зависел своем благополучии от мирного диалога человека с окружающей природой. Земледелие и скотоводство по определе­нию должны были строиться на принципах устойчивого сосуществования с природ­ными экосистемами, иначе они просто не могли бы развиваться. Уже тогда реальный ход событий был далек от идиллической гармонии, но все же он в большей степени строился на основе уважения к природе и практического здравого смысла, чем в по­следующие эпохи, все более знаменуемые попытками человека «не ждать милостей от природы, а взять их у нее». Обезвоживание и опусты­нивание региона пошло все более нарастающими темпами.

Еще несколько десятилетий назад в долине Сумбара использовались водяные мельницы многометровые цилиндры, сложенные из плоских обтесанных камней с от­верстиями в середине: подводимая по арыкам вода падала сквозь них, вра­щая жер­нова. Из‑за нехватки воды эти мельницы оказались заброшенными еще до того, как необходимость в них отпала».

ВИНТЫ

Часть свое­го вой­ска отправ­ил он в чужеземн­ые страны, дабы сде­лать Хорас­ан государс­твом могущес­твенным, а самому стя­жать сла­ву не имею­щего себе рав­ных в благор­одстве и справедливости.

.. (Хорас­анская сказка)

«2 апреля. В окрестностях Кара–Калы, являющейся одной из исконных русских крепостей–поселений, в ущелье Багандар на Сюнт–Хасардагской гряде, по скалам вьется серпантин дороги, сложенной из камней вручную на заре освоения (колонизац­ии) Россией этого важного стратегического региона. Местные называют эту дорогу «Винты». Восемь лет назад мы еще ездили по ней на машине с Андреем Николаевым, начавшим нелегкое дело практической заповедной охраны этих мест; сейчас она зарастает порослью инжира и держидерева.

На плоской скале у основания склона до сих пор различается императорский сим­вол Александра III с короной и высе­ченная рядом надпись, пугающе исчезающая с годами: «Приказанием генерала Куропаткина… в 1892 г. сия дорога проби­та текинца­ми, гокланами… под руководством капитана… Поклевского–Козелла…» (У генерала Куропаткина Зарудный ис­прашивал финансовой помощи для одного из своих путе­шествий; Куропаткин денег не дал, а получив потом книгу Зарудного о все‑таки со­стоявшейся экспедиции, был настолько впечатлен талантом и трудолюбием автора, что по­слал ему внушительную сумму, на которую было организовано следующее пу­тешествие.)

Однажды, когда мы лазали здесь по горам с Зубаревыми снимали на видео эту надпись, все слабее и слабее заметную на легко разрушающемся податливом слан­це, я, видя это пагубное воздействие времени, не удержался от соблазна и по­тащил в карман отвалившийся от скалы кусок камня с выгравированной на нем буквой, оправдывая сам себя тем, что ка­мень этот все равно уже откололся и почти потерял­ся среди просто щебня…

Это было не обывательское стяжание раритетов, но гипнотизирующее притяжение символа, за которым скрывалась за­хватившая мое воображение эпоха. Зубарев то­гда наорал на меня, заставил вытащить этот камень из кармана и прилов жить его на то место, от которого он отвалился. Вот для чего, среди прочего, нам нужны надеж­ные спутники ― чтобы удер­жать иногда от поступка, за который потом будет неловко или даже стыдно».

Сейчас, когда я пишу это, сидя за тысячи километров от Багандара, я не отказался бы хранить у себя этот камень. Я включил бы настольную лампу, достал бы его из коробки и положил бы на ладонь. И еще раз впитал бы в себя детали его фактуры. Провел бы другой рукой по его шершавой серо–коричневой поверхности; проследил бы пальцем желобок надпи­си, вытесанной сто с лишним лет назад незнакомым мне человеком. Кто знает, может быть, бородатым служивым казаком, который, вырубая эти буквы на опостылевшем солнцепеке, мечтал вернуться домой, в какую‑нибудь заснеженную губер­нию центральной России…

И все же я благодарен Зубарю за то, что он удержал меня тогда. Потому что место этому камню именно на той самой скале, и нигде более. Его фактуру и тяжесть в руке я все равно всегда буду ощущать, как и в тот день много лет назад, а кроме меня, он, сам по себе, никому потом не будет интересен ― просто камень с еле за­метной непонятной канавкой…

«ДРАКА С МИЛИЦИЕЙ»

Как очарованн­ый хо­дил я сре­ди этих гигантс­ких ве­ковых дерев­ьев, сре­ди этой могуч­ей полутропичес­кой растительн­ости. И как не­льзя луч­ше по­нял я, ка­кую связь имеет народный эпос с лесом, среди кото­рого и могла возникнуть идея о таких бога­тырях, как иранские Рустем и Зораб, как наш русский Илья Муромец, ― мощных и крепких, что эти столетние деревья, горде­ливо возвышающие свои верхушки к сине­му небу.

(Н. А. Зарудн­ый, 1892)

Зем­лю сей пустын­и напоил­а своим ядом красная змея. До ее появл­ения зем­ля здесь была благодатной и цветущей…

(Хорас­анская сказка)

«10 апреля…. Новые времена принесли с собой в Западный Копетдаг не только телевидение, холодильники и кондицио­неры, но также варварские рубки, катастро­фический перевыпас и зверское браконьерство. Расшатывание тради­ционных культурных устоев через приобщение к искусственно насаждаемому социалистиче­скому укладу сказалось не только на снижении моральных норм в повседневном по­ведении людей (алкоголь, наркотики и воровство), но и на отноше­нии человека к при­роде.

Девственные копетдагские леса оказались полностью дорублены и в некогда не­проходимо заросших горных ущельях, и на покатых водоразделах, и в долинах вдоль русел рек.

Традиционный туркменский хлеб ― чурек выпекается в глиняных печках ― танды­рах, которые протапливаются до про­гревания стенок, к которым затем изнутри при­лепляются лепешки из теста. Отсюда важное требование к топливу ― оно должно быть чистым, не коптить. Для растопки тандыра нельзя использовать не только уголь или торф, но и традицион­ные, в понимании россиянина, дрова ― они тоже слишком дымят. Идеальная растопка ― тонкие ветви тамарикса, произ­растающего в жарком климате кустарника, формирующего тугайные заросли по речным берегам: тамарикс дает много жара, но не дымит.

Спрос на это топливо возрастает пропорционально росту и концентрации населе­ния; в соответствии с этим увеличива­ются и браконьерские рубки. Причем ведутся они все более безоглядно, без малейшего понимания того, что рубится сук, поддер­живающий собственное гнездо. Уже сейчас топлива катастрофически не хватает, чу­рек превращается в празднич­ное блюдо для особых оказий, в магазине за прозаиче­скими буханками выстраиваются огромные очереди, ― усложняются повседневные бытовые проблемы, рушится привычный уклад жизни людей, на глазах исчезает важ­ный элемент культурного своеобразия региона.

В окрестностях Кара–Калы тугаи оказались вырублены настолько, что местное ру­ководство уже просто вынуждено было на это как‑то реагировать. Обезображенные берега Сумбара с торчащими из опустевшей земли занозами вырубленных ку­стов решено было включить в хозяйственный оборот в новом качестве: их распахали, удалив из почвы отмирающие корни растений, являвшиеся последним сдерживаю­щим эрозию фактором.

Результаты этого привычного для нас командного земледелия сказались уже сле­дующей весной. Паводок после первых сильных дождей драматически изменил весь ландшафт целиком: Сумбар, исходно текущий в узком глубоком русле, закреп­ленном тугаями, предался бесконтрольному разгулу, ― лишенные растительности и распаханные берега рушились в буквальном смысле на глазах.