Страница 60 из 82
Вчера вечером печка не обещала нам удачи. Сегодня утром, еще перед голубыми тенями на снегу, мы топим ее наскоро, но жарко. Жар струями течет по стенам, облизывает окно, а со стекла все ниже и ниже спускается лед, оставшийся с ночи.
Жар в избе нужен перед охотой не меньше, чем котелок с супом и густой чай. Жар должен напарить помещение, выстелить его теплыми половицами и ждать нас, чтобы встретить и обрадовать теплом дома. К ночи мы должны вернуться. Мы идем только на день по небольшому кругу — круг замыкается на нашем жилье. Но как он замкнется: пусто или с выстрелом — об этом заранее может рассказать только печь. А когда быть дома: засветло или отемняем — это могла знать лишь звезда… Но ночью не было никаких звезд.
Вчера с вечера повис мелкий сухой снежок. Он медленно опускался вниз на старые следы, и под лапы сегодняшней куницы легла к утру новая рыхлая дорожка… Ночью мы выходили в мороз, видели пустое небо, радовались сухой пороше и очень хотели, чтобы к утру все‑таки появилось солнце…
Солнце встретило нас уже в лесу. До солнца мы перемешали корочки рыхлого коричневого льда не на одном болоте, прошагали добрых два часа к реке Индоманке, остудили ноги, не встретили ни одного куньего следа и ни разу не курили.
Курить на ходу на морозе плохо, но стоять нельзя: уйдут ноги, уйдут в холод. Ноги в резиновых сапогах. Резиновые сапоги зимой в тридцать градусов мороза, но без них нельзя: под снегом болота. Снег в этом году лег на мокрую землю, не пустил к топям мороз, и теперь болота будут жить весь промысел и закроют путь человеку в валенках. На лыжах тоже нельзя: лыжам не развернуться в завалах, не перекатить через бурелом. И остаются только резиновые сапоги.
Сапоги без каблуков. Каблуки срезаны сразу после магазина. Каблуки мешают — их может ухватить сук, ствол упавшего дерева, они могут не пустить бежать на лай собаки и даже опрокинуть… Нога выходит из болота блестящей и черной от воды. Но блеск только на первом шаге. Второй, третий шаг — и нога тяжелеет от ледяного лаптя. Болото стынет на сапоге, одевает его свинцом, и, чтобы идти дальше, надо нет–нет да и околачивать прикладом мерзлую корку с резины…
Хочется курить. За спиной мешок, лямки стянуты на груди веревкой, чтобы не тряслись, не мешали за плечами сухари, котелок. Сухари и котелок на случай, если ночь остановит в лесу. На случай в мешке и меховая безрукавка. На тебе свитер и ватник. Варежки в карманах — на ходу жарко, парно, как в бане. Расстегнут ворот, оттянут с горла свитер. Мороз через рукава и ворот поплескивает под одежду; когда идешь — приятно и легко, а когда стоишь — вспоминаешь о варежках. Стоишь недолго — слушаешь собак…
О кунице обычно знаешь еще с лета по рябчикам и глухарям. Куница давит этих птиц, и там, где поселился зверек, выводки порежены, побиты хищником. Летом узнаешь о кунице и по помету, и по лаю собаки. Собака в лесу всегда с тобой и всегда скажет, что куница уже есть за Красовым озером или за Кимболотом… К осени, укладывая подальше летнюю снасть, так, между прочим хорошо и верно вспомнишь, что зверек есть у Сокольего болота, есть и за Лучным озером — и в каждом месте своя оседлая куница. А с первой сухой от мороза тропой уже знаешь, куда идти…
Сегодня мы ушли к реке Индоманке. Река впереди. Снежок лежит чисто и ровно, уже с половины ночи он приготовился оставить на себе след куньих лапок, но следа пока нет… Мы ищем по окраинам болот, по дуплистым осинникам, по ельникам, где в утреннюю рань не преминет побывать куница. И вот лай собаки. Лает Налетка, редко и сбивчиво. Дозорка пока молчит…
На собак в этом году не повезло. Не повезло сначала Аркадию — ослепла Пальма. Пальма честно несла свою охотничью службу и, наверное не рассчитав силы, вдруг сдала. Пальмы нет. Остался Налетка. Налетка хорошо шел за лосем, но к кунице относился холодней — и никак не походил на ту Пальму, которая шла за всем. Для куницы Аркадий взял к Налетке Моряка. Моряк честно принялся за работу, но испугался первой же крови. Моряк подвел, а вскоре подвел и Налетка. Пес оглох… Сезон уже кочевал по области, а собак не было. Правда, надежда у охотника еще теплилась, жила еще и потому, что у ног все смелей и смелей крутился новый молодой кобель — Орешка… Может, подрастет, подтянется хоть к декабрю, подучится у Налетки. А вдруг и пойдет за куницей… Но «вдруг» пришло с другой стороны — в лес заявилась чума, страшная, жестокая, не щадившая ни собак, ни планы, ни работу охотника. Орешка погиб. Чума добралась и ко мне — я тоже остался без собаки. И теперь впереди нас изредка подавал голос глухой пес…
Куница! Мягкие, легкие следы — две сведенные вмятинки–канавки легли у пенька, обошли его, осыпали с упавшего ствола ледяную крошку и добрались до завала. Потом вынырнули обратно и пошли к кустам… Куница жировала, искала пищу. Собака нашла след, узнала запах, обошла осину, куда поднялся зверек, и залаяла… Все позади. Позади дорога по болотам, желание сесть и покурить, снег по пояс, по грудь, сугробы на голову, на плечи с еловых лап… И только лай собаки…
Куница узнала собак и уходила по вершинам елей… Кот, самец! Это успел заметить по следу, по размеру лапок — развод канавок на снегу у кота шире, размашистей… Кот уходил дальше. Собаки держались за ним.
Налетка мог видеть и вынюхивать. Когда кот останавливался, когда не было ветерка, не падал омет с ветвей, Налетка не мог знать куницу. Но рядом был Дозорка. Молодой, сильный, он мог слышать и теперь должен был подменить старика при «молчании» куницы. Большего он не умел — он еще только–только проходил школу, первый раз по–настоящему попав в лес…
Собаки шли за куницей. Шли все дальше и дальше. Куда? На север, на юг?.. Это потом, когда куница станет добычей. Потом из кармана появится компас, и его стрелка при свете спички покажет направление на север… Но это потом. А пока мы уходим за собаками, зная из прошлого, что куница все равно или отыщет дупло, где затаится, ляжет, или получится ее обойти на ходу и остановить выстрелом при прыжке с дерева на дерево. Только бы успеть к ночи! Если куница уйдет в темноту, то сон — у костра, а назавтра почти все сначала.
Лай собак гас в еловых ветвях, тонул под снегом, порой не доходил совсем. Но ты знаешь, чувствуешь, где должны быть собаки, где кот, небольшой быстрый зверек, поднявший чем свет двух охотников, ушедших в лес надолго от детей, жен, уюта и тепла семейного дома… А зачем? За деньгами?.. Восемнадцать рублей пятьдесят копеек охотник получит за куницу, если шкурка пройдет первым сортом… 1А сколько куниц бегает по окрайкам болот, спит в дуплах и ждет тебя, заготовительные организации, пушные аукционы и изящных женщин, созданных для куньих воротников? Сколько куньих воротников принесут два охотника за четыре месяца жизни в тайге, в морозе и нередко без крыши над головой?.. Кружка чаю, ложка в ухе из сухой рыбы, миска сухарей, уставшие ноги, спины, снежная мгла, когда десяток дней не уйдешь в лес, когда нет охоты, когда по ночам выходишь в мороз, выходишь после каждой папиросы и ищешь свою звезду, и даже не звезду, а только просвет на небе, клочок луны, чтобы по нему угадать: будет или не будет завтра день промысла? Или снова, снова и снова ждать вечер, ночь и, может быть, луну на чистом небе… Сколько же останется тогда в лесу рабочих дней от четырех месяцев, отведенных на промысел?.. А сбитые ноги пса? А твои ноги, уставшие месить болота и снег? А случайный недуг? А зверек, перехитривший тебя и собак? Сколько же твоих куниц бегает по тайге?
Да, восемнадцать пятьдесят нужны. Нужны детям, жене, матери, что проводили, помнят, встретят и проводят снова. Проводили первый раз через свою волю, через упрек: «Топором больше бы натюкал». А почему не натюкать топором, почему не остался дома, а вдруг в лес? И только ли за деньгами?
Куница шла по высокому еловому острову, собаки верно держались сзади. Мы обошли собак и ждем впереди.
1Цена шкурки куницы в 1965 году (сейчас цены возросли).
Курки взведены — вот–вот выстрел. И тогда все, тогда домой с удачей…