Страница 56 из 58
Или ты, Сверрир, или смерть, ты— единственный, кто в состоянии помочь мне вернуться домой.
Говорят, что ты сын конунга, и, если не ошибаюсь, ты сам тоже так говоришь. Но сын ты конунга или нет, ты должен помочь мне вернуться домой, неся сына на плечах.
Или ты, Сверрир, или смерть!
Священник Симон сказал Сигурду:
— Ты зря говоришь, что хочешь вернуться домой, неся на пленах сына. Лучше скажи Сверриру так: Или ты станешь нашим конунгом и поможешь нам с честью вернуться домой, или мы убьем тебя и с позором отвезем домой твою голову. Сын ты конунга, — или только говоришь так, — мы сможем купить себе жизнь, вернувшись к ярлу Эрлингу с твоим трупом. Хотя я этому и не верю. Не верю, что ярл Эрлинг сохранит нам жизнь в обмен на труп Сверрира. Его труп ничем не будет отличаться от наших. Но напугай Сверрира, скажи, что если мы вернемся назад с его трупом, мы купим у ярлу Эрлинга свою жизнь.
Скажи ему: Или ты, Сверрир, или смерть!
Бернард сказал Сверриру:
— Ты знаешь, Сверрир, что у меня есть выход: я прибыл сюда из чужой страны и могу вернуться туда. Я долго лелеял мечту наняться на какой-нибудь корабль, идущий в Йорсалир, и там смиренно пройти по дорогам Христа. Мне кажется, что, если бы я попал туда, не увидев, как люди убивают друг друга, я был бы счастлив умереть там, где умер Он. Я вижу перед собой не один путь. Но знай, я пойду тем путем, каким пойдешь ты. Не знаю, почему. Если на то и есть причина, то, думаю, она в том, что только ты можешь помочь Сигурду из Сальтнеса и его сыну вернуться домой. Только ты можешь дать Хагбарду и его сыну мир, который им так нужен. Только ты несешь в себе свет, который заставляет людей идти, когда идешь ты, и молчать, когда молчишь ты. Я не люблю сражений. Но уже пролилось столько крови, что настало время дать мир людям, видевшим, как умирают их близкие. Они имеют право вернуться к своим родным и жить дома, ничего не опасаясь. Ведь только ты, Сверрир, сын конунга.
Или ты не сын конунга?
Думаю, или ты объявишь себя конунгом или смерть.
Сесилия сказала Сверриру:
— В детстве мне говорили, что у меня был другой брат, его звали Эйрик, я никогда его не видела. Он тоже был сын конунга Сигурда, говорили, что он уехал в Йорсалир. Но когда он вернется обратно — полагаю, с честью, — возможно, он по праву объявит себя конунгом Норвегии.
Вот я стою перед тобой, я сильная женщина, и по мнению многих, красивая, но радости я не знала. Я— твоя сестра, ты — мой брат, единственный мой брат, все эти годы, пока ты не пришел, я была одинока.
Но ты должен знать, Сверрир, что у меня есть еще один брат, его зовут Эйрик, и когда он вернется из Йорсалира, он может по праву объявить себя конунгом Норвегии.
Почему мне важно, чтобы ты это знал?
Что ты скажешь, мне Сверрир? Неужели скажешь, что твое сердце жаждет покоя?
Нет, Сверрир, конунг Норвегии, у тебя один путь: или объяви себя конунгом или смерть.
Сверрир сказал мне:
— Не думаю, что они смогут купить себе жизнь, убив меня и послав мой труп Эрлингу Кривому. Я знаю, что путь, по которому нам предстоит идти, будет залит кровью, возможно, и моей тоже. И я мог бы поступить так, как хочется Бернарду: наняться на корабль, идущий в Йорсалир. Может, я добыл бы там славу и богатство, и тогда, по возвращении, мне было бы легче потребовать то, что, как я думаю, принадлежит мне по праву. Но могу ли я уехать от этих людей? Я чувствую себя сыном конунга, значит, так оно и есть, но если я уеду от этих людей, которые сейчас нуждаются во мне, значит, я перестану быть сыном конунга. Тогда меня всю жизнь будет мучить вопрос: сын я конунга или нет? Если я изменю людям, которые нуждаются во мне, значит, я брошу в море то, что составляет долг и честь конунга. Брошу свое будущее, свое право объявить себя конунгом Норвегии. Вернуться к этому я уже не смогу. Норвегию не назовешь богатой страной, и благополучной тоже, люди здесь редко видят масло и не каждый день приносит им кусок хлеба. Бернард говорил, что у него на родине вина больше, чем когда-либо было пива в Норвегии. Так неужто я должен уехать отсюда, чтобы пить много вина?
Вернуться на Фарерские острова я не могу, люди ярла Эрлинга найдут меня там. Найдут меня и в Исландии, и на Оркнейских островах, я должен либо покинуть владения ярла Эрлинга Кривого, либо вступить с ним в борьбу, и пусть судьба решает: он или я. Но и это еще не все.
Есть еще одно, Аудун, и только ты узнаешь об этом. Это горит во мне, я уже сделал свой выбор, еще в начале жизни. Но не мог выразить его словами и потому слова не подкреплялись действиями мужа. И вот день настал. Я хочу повелевать людьми. Я люблю власть, но, может, люблю ее лишь потому, что нечто другое, более важное, люблю еще больше. Может, заставлять людей подчиняться моему слову— это лишь главное условия для выполнения чего-то другого, более важного? Но что оно, это другое и более важное?
Я хочу, помочь Сигурду из Сальтнеса вернуться домой к матери, неся на плечах сына.
Это так, но есть и что-то еще, более важное, чем это. И я смутно это угадываю. За Сигурдом и его сыном, за Хагбардом с Малышом на плечах мне видится нечто другое и более важное. Это глас Божий, который я слышу в себе, я— мститель, я должен отомстить человеку, который творит несправедливость против норвежцев, я приду не с миром. Или меня опьяняют мои собственные слова и я лгу самому себе? Неужели я лгу себе, и все, кроме меня самого, знают, что я лгу?
Нет, я уверен, что я настоящий муж, то, что могу я, не может никто, а что могут другие, могу и я. Он избрал меня, и Он меня не покинет. Он призывает меня. Он требует этого от меня. Или меня зовет только моя собственная жажда власти?
Нет, меня зовет не только мое властолюбие. Меня зовет Всемогущий, на счастье и на несчастье. Он наделил меня своей силой, и я иду, ибо должен. Еще можно остановиться. Я сижу здесь, снаружи царит ночь и стужа, кричат раненые из Рэ, и мне кажется, что этот покой и острая боль в сердце говорят мне, что еще можно остановиться.
Кровавым и неправедным путем пойдет мое сердце, путем одиночества. И этот мой путь закончится лишь тогда, когда я отправлюсь на великий покой. А ты, Аудун, мой единственный друг, останешься, быть может, моим другом и после моей смерти. Или, может, тогда ты предпочтешь стать моим недругом?
Дай мне напиться, Аудун, и позволь спокойно подумать, пусть тишина снизойдет на мое сердце, которое больше уже никогда не будет знать покоя. И пусть ко мне придет Симон.
У меня нет выбора, Аудун, или я объявлю себя конунгом или смерть.
В следующее воскресенье Сверрир собрал тинг в Хамаре в Вермаланде и обратился к своим людям, ветер нес с севера снежные хлопья и ерошил волосы Сверрира. Небольшого роста, крепко сбитый, он держался просто и слова его сперва не были значительными. Он не позволил себе говорить в полный голос с самого начала, был погружен в себя и словно терзался сомнением, но сила его росла по мере того, как он говорил. Он говорил о тяжелом для Норвегии правлении ярла Эрлинга Кривого, о том, что его сын Магнус не имеет права на звание конунга, ибо его отец происходит не из рода конунгов. Он говорил о пути, пройденном берестениками, о том, что они храбры в сражениях, выносливы и стойки во время переходов по лесам и пустошам, по которым до них не ступала нога человека. Он восхвалял их простыми словами. Сказал, что отряд без предводителя, все равно что корабль без кормчего, и что путь в Норвегию им прегражден мечами ярла Эрлинга Кривого и его жестоких воинов.