Страница 16 из 18
В преддверии праздника неожиданно налетели грозы. Что ни день, то ливень стеной, раскаты грома, всполохи молний. Корабелы говорили, что это хорошо, мол, вóды поднимутся, река силу наберет. Воины тоже считали, что если перед походом Перун столько молний наслал, то это знак воинской силы, добрый знак. Малфрида также была рада — она любила грозу, ибо от Перуна сила ее колдовская обновлялась и росла. Зато княгиня, как раз приехавшая в Витичев с целой свитой княгинь и боярышень, такой погоде не радовалась: из-за дождей опять приходилось перепаковывать товары, сушить, вновь покрывать промасленной парусиной и кожами. Недовольны были и те, кто надеялся на Ярилин день отгулять по полной. А под дождичком праздник вышел так себе: ни больших костров, ни долгих праздничных хороводов. Но требы принесли, как и полагалось, богатые: и человека клали на алтарь, и быка, и овец, и немало петухов белых и черных. Окропили всех кровью служители волхвы, пожелали сил и удачи.
И небеса смилостивились, утро после Ярилиного дня вышло светлое и ясное, мягкий ветерок разгонял уплывающие вдаль облака. Корабли отходили от пристаней Витичева один за другим, производя обычный шум и сумятицу. На берегу оставались многочисленные провожающие, махали вслед, смотрели, как развеваются яркие паруса, как разрезают воду крутой грудью могучие ладьи — каждая со своим охранителем на штевне, разрисованным, скалящимся или важным от какой-то своей, придуманный для каждого изваяния резчиком значимости. Ускакала вдоль берегов и конница — Претич повел воинов левым берегом, Святослав — правым. Воевода Свенельд занял место на первой ладье, двигался впереди каравана, осматривая речной путь и лишь порой поглядывая туда, где на втором корабле обустроилась княгиня. Малфрида плыла вместе с ней, и ее накидка цвета запекшейся крови мелькала там же, где и Ольга в своих светлых одеждах. Ну а священник Григорий плыл на одном из последних в караване судов. То была воля Малфриды, ее условие непреклонное. Сказала Ольге: не удалишь попа своего — исчезну однажды, мне и воля твоя не указ.
Весь день плыли ладьи по блестящему под солнцем Днепру, благо, что ветер и течение давали гребцам возможность не расходовать силы. Но и ночью продолжали идти, когда ветер стих и пришлось сесть за весла. Конники же окликали корабелов с берегов, кричали, что лошадь живая тварь, не ладья бездушная, вот и надобно им остановку сделать. Корабли медленно и величаво прошли мимо, а конники лишь к рассвету опять нагнали караван.
Ольга после всех хлопот перед отплытием сладко выспалась в своем шатре, закутавшись от речной сырости в меха. Утром проснулась и лежала какое-то время, глядя в полог, прислушиваясь к скрипу уключин, плеску воды за кормой. Хорошо было дать себе некое подобие отдыха, довериться другим. Когда все же вышла из-под полога шатра, то перво-наперво посмотрела туда, где впереди плыл корабль-дракон ее воеводы Свенельда. Варяг сам стоял у рулевого весла, сменив кормщика, ветер трепал его длинные, соломенного оттенка волосы, рвал за плечами алый плащ. Глаз не отвести, как хорош! Всегда в радость любоваться тем, что прекрасно. А Свенельд воистину был прекрасен, так отчего ж не поглядеть на него сколько душе угодно. Ведь сердце уже не трепыхалось так, как в былые годы, когда Ольга думала, что она, княгиня Руси, как какая-то девка теремная, потеряла голову от пригожего варяга. Осилила государыня свою любовь, успокоилась. Но все же хорошо и спокойно, что именно Свенельд будет подле нее в далеких пределах.
На каком-то из кораблей гребцы затянули песню. На другом подхватили:
Ой ты, ладо, ладушка, Душу мне потешь да согрей. Дай забиться серденьку, Тугу одолей, одолей.
Сидевшая подле палатки княгини Малфрида тоже слушала. Ишь какие песни ныне поют! Раньше пели все о доблести и удаче в походе. Это когда она проплывала тут с Игорем, а витязям князя не нравилось, что их глава столько внимания чародейке уделяет, каждый миг хочет ее подле себя иметь, обнимает, не стыдясь взглядов дружины. Ибо Игорь ее любил. Она же… Наверное, и она его любила. Но мало, видать, раз оставила и не была с ним в тот час, когда гибель страшная его настигла. Из-за нее погиб Игорь. Пошел за данью к древлянам, они озлились и придумали, как погубить князя: заманили назад, сказав, что она, Малфрида-чародейка, ждет его в глухой чаще. Вот князь и повернул обратно с малой дружиной. Людям своим сказать, что за ладой едет, не осмелился, постыдился. Зато объявил, что еще дань хочет взять с древлян. И слова те древляне слышали. А потому сказали: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И убили, казнили страшно… Малфрида же теперь несет в себе вечный груз вины. Не уберегла… И другая за него помстилась. Жена. Княгиня Ольга. Может, потому ведьма и готова служить ей до конца, ибо благодарна за ее месть. Но останься Игорь жив, неизвестно еще, как бы меж ними с Ольгой сложились отношения. Теперь же подругами стали.
Малфрида вспоминала все это с болью и радостью. Хорошо было думать, что тебя кто-то так сильно любил, что не изменил, не пошел против твоей воли, против твоей сущности, поддавшись сладким и притворным речам христиан. Как тот же Малк сделал… А ведь Малфрида ранее была уверена в муже, ей легко жилось с ним, ибо думала, что есть на свете близкий человек, который примет ее такой, как она есть, вечно любить будет… Ласкать, голубить, радость дарить такую, что слаще ее и нет ничего… Ну, может, чародейство только и слаще. Или нет?
Малфрида закрыла глаза, явила себе облик мужа. Глаза-то какие ласковые, руки нежные. Ради этой услады любовной ведьме и впрямь порой было не жалко отказаться от чародейства. А Малк, когда любился с Малфридой, когда делал ее обычной бабой и плотской любовью лишал колдовских сил, говаривал бывало: мол, давай будем жить, как все, деточек нарожаешь мне… Она отказывалась. Вон у них Малуша и Добрыня, ее порождение, и Малк их любит, как родных. А что своего мальца ему приспичило… Вот-вот, приспичило, она так ему и говорила. А он все равно хотел… Может, потому и обиду затаил, с христианами в отместку связался. И как же ей теперь без его любви и ласки, без надежной защиты?
Малфрида тряхнула головой, откинув за спину толстые косы. И что это ее разобрало так? Ох уж эта ведьмовская натура! Любой бабе с милым любиться-тешиться услада, а колдунье особо.
Она поднялась, прошла к носу корабля, переступая через скамьи гребцов. Сейчас корабль шел еще по своим землям, где случись что, с берега сразу упредят. Вот многие из гребцов и поснимали доспехи, плыли под теплым солнышком в одних рубахах, а то и полуголыми. Было видно, как перекатываются под кожей их литые мускулы, играют мышцы, расправляются плечи. Ох… какие! Так бы и приникла к кому из них, огладила бы, а то и лизнула, укусила… впилась, дала телу усладу. Но нельзя. Она Ольге нужна как чародейка. А что с самой происходит… Кому до того дело?
Испытывая раздражение и злость, Малфрида остановилась у штевня подле Ольги. Заметив, как та глядит на Свенельда, сказала с вызовом:
— Ну что ты маешься? Покличь, позови — он вмиг прилетит.
Серые глаза княгини так и сверкнули булатом из-под длиннющих ресниц.
— А ну рот замкни! Взяла волю.
На передней ладье Свенельд, будто почувствовав их взгляды, оглянулся. Блеснули в улыбке его зубы. Сам же рукой на что-то указывал. Крикнул:
— Видите? Это те самые Змиевые валы!
Они уже проплывали устье реки Трубеж, за громадами Змиевых валов виднелись бревенчатые вышки Переславля. Люди, живущие тут, любили рассказывать, что и ныне в лунные ночи можно разглядеть силуэт богатыря, который впряг в дышло огромного змея и проходится по валам, как и в те незапамятные времена, когда он оградил землю славян от находников этими гигантскими рвами, возведя валы, отделяющие Русь от степей. Давно это было. С тех пор русы не только смогли отстоять свои земли, но и сами постепенно селились ближе к открытым просторам степи.
Вон справа по берегу видны частоколы и вышки русских крепостей Чучин, а далее Заруб. К вечеру уже до Канева доплывут. Земли тут все больше открытыми становятся, леса уходят в дальние дубравы балок, ширь открывается.