Улица Пяти Лун

— Луиджи, я понимаю! Хорошо понимаю! Ты не обязательно попадешь в тюрьму. Есть доктора. Ты болен, ты не можешь не...

— Идиотка! — громко сказал Джон.

Было слишком поздно. Я осознала свою ошибку, но слово, как говорится, не воробей.

— Так вот что вы обо мне думаете, — прошептал Луиджи. — Вы думаете, что я безумен. Вы хотите посадить меня под замок, держать взаперти... Как держали мою мать. Я помню... Я помню, как она плакала, когда приехала нас навестить, а отец заставил ее отправиться обратно...

Так вот оно что! Объяснение простое и очевидное, как из учебника психологии. Я-то думала, что тревога старой графини за здоровье Луиджи — это обычная заботливость бабушки о единственном внуке. Но у старушки имелись причины для тревоги. У Луиджи могло и не быть дурной наследственности, но когда мать помещают в сумасшедший дом, это не может не сказаться на душевном здоровье ребенка.

Бедняга Бруно в замешательстве глядел на мальчика. Луиджи было невозможно узнать. Юноша плакал, но слезы отнюдь не затуманили его взгляда. Пистолет смотрел точнехонько на меня.

Внезапно с улицы донесся звук автомобильного гудка. Пистолет в руке Луиджи дрогнул. Послышался хруст гравия — тяжелая машина, скрипя тормозами, въехала на подъездную дорожку. У меня хватило времени, чтобы в сердцах обругать Пьетро (почему он в таком случае не прихватил с собой пару полицейских машин с включенными сиренами?), прежде чем Джон, словно подброшенный пружиной, вылетел из кресла. Плечом он ударил по руке с пистолетом, и пуля взвизгнула у меня над ухом. Ох, ну почему я не уродилась толстенькой коротышкой?!

Комната превратилась в хаос. Я шлепнулась на пол, Бруно налетел на Джона, княгиня Кончини ринулась к двери, Луиджи лихорадочно озирался в поисках оружия. Я добралась до него раньше, но могла не торопиться. Юноша превратился в рыдающую развалину еще до того, как я выхватила оружие из-под его пальцев.

Я направила дуло на Бруно, который держал Джона мертвой хваткой.

— Отпусти его!

— Не стреляй! — хором выкрикнули Бруно с Джоном и изумленно вытаращились друг на друга.

Дверь распахнулась, и в комнату прошествовало олицетворение Ярости. Видимо, Пьетро переодевался, когда я позвонила. Он так и остался в роскошном халате из тяжелого зеленого шелка. Только теперь я поняла, почему еще более толстый и потешный с виду Цезарь мог повелевать целой империей.

— Бруно! — прогремел Пьетро. — Отпусти его!

Громила покорно подчинился. Джон рухнул на пол, словно мешок с мокрым цементом. Да, сегодня у него выдался далеко не самый лучший день.

Джон был без сознания. Я подползла к нему, пристроила его голову у себя на коленях и осведомилась:

— Где нюхательная соль?

II

Благодаря взятке в пять тысяч лир и доброму расположению служителя, охранявшего выход на летное поле, я смогла пройти к самолету и самолично проследить за погрузкой контейнера. Отличить мой груз было несложно — это оказался самый большой ящик. Когда тележка с багажом проезжала мимо, я услышала низкое рычание. Ветеринар вколол Цезарю приличную дозу успокаивающего, готовя его к перелету, но даже в полубессознательном состоянии пес испытывал сомнения в правильности происходящего.

Рядом со мной, опустив одну руку в карман пиджака, а другую баюкая в черной шелковой перевязи, стоял Джон и с сомнением взирал на контейнер.

— За каким чертом тебе понадобилось это чудовище?

— Для прогулок, — мечтательно сказала я. — Поздней ночью. По мюнхенским закоулкам. Жду не дождусь.

— Хорошо, что ты меня предупредила. Постараюсь ограничить свою ночную деятельность другими городами.

— Я и не рассчитывала, что ты возьмешься за работу. За честную работу.

— Что, встать на праведный путь?! Мне, последователю любезных и галантных британских авантюристов? — Джон хотел было улыбнуться, но передумал. Нижняя губа у него до сих пор имела причудливую форму. — Я все равно не могу так просто выйти из игры, когда за мной охотится полиция трех стран.

— Прости.

— Да ничего. Мне бы не хотелось, чтобы тебя мучила совесть. У тебя ведь нет душевных терзаний из-за того, что ты не засадила меня в каталажку, дитя мое?

— Луиджи в клинике, так что все в порядке, — сказала я, отказываясь проглотить наживку. — Моя бедная совесть успокоится, когда всем этим безмозглым миллионерам возместят их убытки. Но Пьетро выкрутится, помяни мое слово. Он скажет...

— ...что продавал драгоценности через посредника, а копии делал для себя. Не хотел якобы признаваться, что вынужден распродавать свои сокровища. Бедняге и в голову не могло прийти, что его люди обманывают клиентов! Он ясно дал мне это понять. Посредником был я, и вполне логично, что именно из меня сделают козла отпущения. Поскольку я все равно впутан в эту историю, то почему бы не взять всю вину на себя?

— Полагаю, наш друг Пьетро хорошенько подсластил свою откровенность?

— Безусловно. Ты должна признать, что Пьетро не опускается до подлости. Он мошенник, но мошенник благородный.

— Пожалуй, не могу упрекнуть его ни в чем, кроме вранья. Это Бьянка охотилась за нами.

— Разве она ничего не объяснила? Бьянка вовсе не желала нам зла. Пьетро неправильно ее понял.

— Это она так говорит. А я, пожалуй, не стану записывать милую Бьянку в свои лучшие подруги. Да, она помогла нам справиться с Луиджи, но только потому, что он угрожал и ей. А вот Пьетро мне искренне жаль, он действительно очень переживает из-за сына. И не без оснований.

— Думаю, с мальчиком все будет в порядке, — мягко сказал Джон.

— Хотела бы и я так думать. Надеюсь, все обойдется. Пьетро по-настоящему его любит, жаль только, что слишком поздно это понял.

— Он тебе ничего не подарил?

— Подарил. Совершенно роскошное ожерелье из изумрудов и опалов. Разумеется, я его не взяла.

— Почему?

— Это было бы неэтично. Кроме того, — я горько усмехнулась, — не знаю, настоящее оно или фальшивое.

— Ах, какая все-таки была изящная и тонкая афера! — мечтательно пробормотал Джон.

— И единственный, кто из-за нее пострадал, — это ты. Черт, Джон, мне действительно очень жаль. Я знаю, что ты мне не поверишь или не поймешь, но...

— Я понимаю. Не согласен с тобой, но понимаю. Много лет назад я испытывал такую же неловкость. Только постоянная практика позволяет избавиться от стыда. В день, когда я подделал свой первый чек, меня несколько часоь терзала совесть, но потом все прошло. Во второй раз...

— Ты когда-нибудь перестанешь шутить?

— А зачем? Смех — это одна из двух вещей, ради которых стоит жить. Ты не хочешь спросить, а какая же вторая?

— В этом нет смысла, — высокомерно ответила я, невольно опуская глаза под его многозначительным взглядом. — Это просто эпизод. Ничего бы не случилось, если бы ты вчера вечером не воспользовался своим положением, щеголяя порезами и синяками и изображая полную беспомощность. Кроме того, меня разбирало любопытство по поводу...

— По поводу чего? Не говори загадками.

— Неважно, — отмахнулась я, улыбнувшись самой загадочной своей улыбкой. Зачем повторять ему то, о чем сказала мне тогда Бьянка... И зачем говорить, что я склонна согласиться с ее высокой оценкой. Самомнение Джона и так раздулось до невероятных размеров.

— Это просто случайность, — повторила я. — Безумная случайность...

— Только не для меня. Никогда прежде в своей жизни... Ну, может, кроме одного разочка, но она была испанкой, а ты знаешь, какие эти южанки...

— "Корабли растворяются в ночи, — продекламировала я, — их встреча лишь случайное мгновение..." [25]

— Мы обязательно встретимся, — спокойно сказал Джон. — Я дам о себе знать.

— Как? Будешь присылать мне раз в год красную розу?

Джон залился смехом.

— Ловлю тебя на слове! — пробормотал он, осторожно касаясь разбитой нижней губы. — Я так и знал, что под суровой внешностью музейной крысы таится романтик. К твоему сведению, трюк с красной розой — из ужасно сентиментального романа «Узник Зенды».

25

Строка из стихотворения Г. Лонгфелло «Элизабет».