Тайна Нефертити

Это было квадратное, грубо вырубленное отверстие высотой, достаточной только для того, чтобы пролезть через него по-пластунски. Когда я встала на колени и сунула свой фонарик в отверстие, сияние, полыхнувшее оттуда, едва не ослепило меня.

Профессиональный археолог может глумиться над золотом, но есть в нем нечто притягательное. Я пролезла через дыру, отлично понимая, что не найду там нужный мне выход. Я оказалась во второй погребальной камере, меньшей по размеру, чем первая. Ее занимало почти целиком странное сооружение, совсем не похожее на саркофаг в соседней камере. Я знала, что каменный гроб должен находиться внутри этого странного сооружения — огромной деревянной усыпальницы, сплошь украшенной замысловатыми узорами из сусального золота и покрытой полотнищем тонкой ткани, так щедро расшитой золотым стеклярусом, что она казалась золотой парчой. Луч моего фонаря отражался во всем этом сверкающем великолепии, словно в зеркале.

Я осторожно обогнула блестящий предмет и убедилась в том, что это был тупик, последняя камера гробницы. Если же нет, значит, выход замурован, так как никакого проема в роскошно расписанных стенах я не видела.

Я выползла из камеры задом, словно в присутствии царственной особы, и чуть не выронила фонарик, сообразив, что это так и есть в самом прямом смысле слова. Тут спала Нефертити, я была так твердо уверена в этом, как будто видела ее изящную головку на длинной шее, точно цветок лилии на тонком стебле, так хорошо знакомую по известному изображению. Только теперь ее прелестное лицо высохло, зубы обнажились, точеный нос сморщился... Неожиданно мне нестерпимо захотелось как можно скорее выбраться из гробницы.

И все же я помедлила мгновение в камере с саркофагом, поскольку меня опять охватил археологический зуд. Саркофаг Нефертити, очевидно, остался нетронутым, в то время как крышка саркофага ее мужа, по сей день остававшегося предметом споров, была сдвинута с места, явно Джейком и Абделалом. Выходит, амулет-скарабей был взят с мумии царя, а не царицы. На амулете было и его имя вместе с именем Нефертити, и мы сочли, что он принадлежал ей, потому что опознали статуэтку. Неужели это случайность, что оба предмета, взятые из гробницы, намекали на Нефертити вместо Ахнатона?

Я пожала плечами, отмахиваясь от этого вопроса и моей неспособности дать на него ответ. Сейчас нет времени для раздумий. Отверстие вело всего лишь в другую погребальную камеру, следовательно, должен быть еще один выход, который выведет меня в подземный коридор, а оттуда наружу. Ступая как можно осторожнее, словно по яичной скорлупе, я двинулась к той стене, которую еще не осматривала. Там-то и был выход. В отличие от отверстия, скорее всего вырубленного грабителями, он представлял собой достаточно широкий проем обычной прямоугольной формы. Сердце у меня забилось от радости и тут же замерло, охваченное ужасом. Длинный коридор, видневшийся в проеме, не был темным. В конце его блеснул желтоватый свет и начал приближаться, становясь все ярче.

Вскоре он превратился в ровное желтое сияние, которое затмило луч моего фонарика. Появилась рука, несущая электрическую лампу, потом — тело, а за ним — лицо. У меня было достаточно времени, чтобы успеть подумать, кем может оказаться приближающийся человек. В моей голове пронесся ряд имен. И из всех них это было наиболее ожидаемое и наименее желаемое — Хассан.

На его бесстрастном, как маска, смуглом лице бродила странная полуулыбка, а глаза казались дырами на гладком темном бруске дерева. Он был в национальной одежде с непокрытой головой.

Хассан стоял в дверном проеме, слегка пошатываясь, и тут я поняла, почему его глазницы казались пустыми. Зрачки были почти невидимыми, превратившись в точки.

Моя память, весьма некстати услужливая, подсказала старую сентенцию — совет женщине, которую собираются насиловать: «Расслабься и получи удовольствие».

Когда-то я считала эту шутку даже остроумной. Теперь была уверена, что ее наверняка сочинил мужчина. То, что меня неизбежно ждало, нисколько не было забавным. В самом деле, подумала я, бесшумно отступая назад перед неумолимым неспешным приближением Хассана, нельзя ждать от мужчины, что он поймет... Это включено в их кодекс законов и список грехов только потому, что является своего рода посягательством на собственность. Как кража лошади. Ведь никто не спрашивает у лошади, что она чувствует, когда ее крадут. Считается, что ей все равно.

Хассан осторожно поставил лампу на гору коробок. Я видела его красивые, тонкие руки с длинными пальцами. Я знала, я была твердо уверена, что, вопреки всем сентенциям, которыми нас пичкают мужчины, если эти руки коснутся меня снова, я начну орать как сумасшедшая.

Я выключила фонарик — не было смысла тратить энергию впустую. Впрочем, так или иначе, он выйдет из строя, когда я ударю им Хассана. Если мне представится такой случай... Фонарик — паршивое оружие Он был сделан из алюминия, слишком легкий, чтобы нанести серьезные увечья.

Не сводя глаз с красивого отрешенного лица Хассана, я нагнулась и пошарила на полу в поисках чего-нибудь более подходящего. Хассан остановился и, улыбаясь, стоял в ленивой расслабленной позе. У него было полно времени.

Мои пальцы сомкнулись на чем-то твердом. Я так и не поняла, что это было такое. Возможно, обломок скалы, а может, бесценная золотая статуэтка. Лишь одно имело значение — можно ли запустить этим в человека.

Страх сделал меня сообразительнее, но не придал сверхъестественной ловкости моей руке. Я промахнулась. Пущенный мною снаряд шлепнулся на груду коробок, которая зашаталась, наклонилась, а потом рассыпалась, увлекая за собой лампу.

Если бы это была масляная лампа, все сразу же загорелось бы: древние дерево и ткань были сухими, как трут. Однако дело кончилось лишь тем, что лампа с грохотом стукнулась об пол, послышался звон разбитого стекла и наступила кромешная тьма.

Я отскочила на три шага и опрокинула корзину, из которой что-то посыпалось и раскатилось по полу. Этот звук был заглушен более громким, когда Хассан со всего маху налетел на саркофаг. Удар, должно быть, стряхнул с него наркотическую умиротворенность, и Хассан выдал сквозь зубы очередь арабских проклятий.

Его пристрастие к брани сыграло мне на руку, я успела под шумок обогнуть угол саркофага.

Сердце у меня в груди бухало, как колокол, я боялась, что Хассан услышит его стук. Обхватив рукой угол надежного каменного саркофага, я отчаянно попыталась выработать план действий. Даже если я сумею ускользнуть от Хассана и найду в темноте выход из погребальной камеры, это мне мало что даст. Он знал дорогу наружу, а я — нет.

И тогда Хассан заговорил. Услышав впервые за все это время звук человеческого голоса, я от неожиданности чуть не растянулась на полу.

— Где ты? Почему ты убегаешь? Дороги назад нет. Иди сюда...

Произнесенные шепотом слова отзывались эхом и рассыпались на не связанные друг с другом слоги. В панике я совершила ошибку. Я пошевелилась. Подошва моей кроссовки скользнула по полу, и я тут же почувствовала быстрое движение. Моего лица коснулась рука. Я непроизвольно вскрикнула и, попятившись, всей тяжестью наступила на какой-то предмет, который треснул под моей ногой и продавился. К счастью, Хассан не лучше меня ориентировался по звуку. Он прошел мимо так близко, что по моим рукам побежали мурашки, когда я ощутила движение воздуха, поднятое складками его балахона.

Я замерла на месте, стоя одной ногой в продавленном ящике и чувствуя, как острые щепки вонзились мне в щиколотку. Я не дышала.

Был только один способ ускользнуть от Хассана раз и навсегда. Среди всего того, что валялось на полу, могло оказаться и что-то годное как оружие. Я вспомнила, где видела много круглых каменных горшков, которые когда-то использовались под благовонные притирания. Если я сумею дотянуться до одного из них, а потом позволю поймать себя, возможно, мне удастся прикончить маленького мерзавца.

Это могло бы сработать — если я умудрюсь раздобыть оружие, раз; если Хассан не выбьет его у меня из рук, два; если у него не хватит ума прежде всего схватить меня за руки, три. Это был совершенно безумный план. Он мог провалиться просто потому, что я не смогу набраться духу и позволить подлому гаденышу дотронуться до себя.