Страница 71 из 110
Корженец. Фрагмент.
Мы живем по-старому, надеждами на скорое улучшение наших дел, а пока я полеживаю, похварываю и только.
Работаете ли Вы?
Пожалуйста, работайте не покладая рук: в этом наше — «все»… наше спасение.
Будьте здоровы и благополучны.
Мои Вам все шлют свой привет.
Я жму Вашу руку.
Мих. Нестеров.
25 июля 1942 г.».
Я прочел эти драгоценные строки.
Благородный, твердый, немного суровый встает образ учителя. Непреклонный, прямой до конца. Ведь последняя открытка написана за три месяца до смерти.
— Нестеров для меня был все, — промолвил Ромадин, — и отец, и учитель.
Его слова были законом, его жизнь — примером служения искусству. Навсегда я запомнил напутствие, которое сказал он глубоким вечером перед моим отъездом из Москвы. Это была последняя встреча с Нестеровым. В квартире не топлено. Учитель сидел, укутавшись в плед…
«Талант — не удовольствие, — сказал он мне. — Талант — это тяжелая обязанность. За врученный вам талант отвечаете перед Россией».
… Киев. Конец июля 1970 года. Сегодня на улице Репина в Русском музее открывается выставка живописи Ромадина.
Часы перед вернисажем… Мерцает янтарный паркет.
Пустынно.
Принесли огромные букеты роз — белых, палевых, алых. Расставляют в вазах по залам. Розы отражаются в зеркале паркета.
— Сам-то наконец ушел. Умаялся… Все дни все бегом, бегом, а ведь не двадцать лет, — говорит сотрудник музея.
На стенах десятки пейзажей.
До моего слуха явственно доносится тихая музыка природы — шум леса, пение ветра, щебет птиц…
Пляшут блики солнца в стеклах растворенных окон.
Зеленые ветви рябины горят тысячами рдяных звезд.
Ликует, шумит летний Киев.
Бегут, бегут минуты. Залы безлюдны.
Село Хмелевка.
Появляется Ромадин. Лицо темное, усталое. Взгляд пристальный, тревожно еще раз ощупывает каждое полотно. В руках простой карандаш. Он стремительно подходит к холсту и вмиг заделывает ему одному видимую точку — отлетела краска.
Поправляет обившуюся этикетку.
Он берет меня под руку и быстро подводит к маленькому полотну:
— «Село Хмелевка». Здесь пекли хлебы, растили хмель, варили брагу, готовили всякую снедь для Стеньки Разина и его ватаги. Вот там, за бугром, в протоке Волги, ставил атаман свои струги подальше от глаз царевых слуг. Густой лес на берегах укрывал буйную братию.
Солнце расцветило волжские просторы.
Село прилепилось к берегу великой реки. Село как село. Но как по-новому заговорил этот незамысловатый пейзаж в лучах старого сказания!
— Много, много легенд таит в себе русская земля. И они звучат в именах озер, сел и рек.
«Река Царевна».
Половодье. Любимая тема художника. Зеленая пойма. В тихих водах плавают сиреневые, розовые облака, пушистые купы цветущих верб. Пейзаж написан будто с птичьего полета.
Впечатление, что и мы парим над зачарованным краем.
— Здесь плыл когда-то Петр Первый. Искал пригодный северный путь для флота.
И вот именно тут его застигла весть о рождении дочери.
На радостях царь повелел наименовать реку Царевной.
Так гласит предание.
Мы будто летим над причудливо изрезанной островами поймой. Внизу одинокий рыбак. К небу тянется дымок костра. Еле дрожат ветки осин. Весна.
Гулко звучат наши шаги по пустым залам.
«Розовый вечер».
Зима. Скрипят полозья саней. Похрапывают косматые лошадки.
Бегут по розовому сияющему снегу лиловые тени.
На бледно-зеленом закатном небе румяная луна. Вечереет.
— А ведь розовый — как горит? — спрашивает Ромадин. И вдруг вынимает белый листок.
В родных местах Есенина. Фрагмент.
Складывает его вчетверо. Обрывает один угол. Потом, загадочно улыбаясь, разворачивает бумажку.
Посреди листа — ровный кружок, размером с ноготь. Художник, продолжая улыбаться, подносит его к холсту и прислоняет к пылающему розовому снегу.
И… о, чудо! В белом оконце — шероховатая масляная краска сизого, почти серого цвета.
— Ну как? — щурится Ромадин.
Я молчу. Много я слышал об опытах художника Крымова — великого мастера тона.
Он любил показывать ученикам светосилу в своих картинах. Зажигал спичку и подносил ее к полотну, сравнивая силу света огня и светосилу живописи. Но это было…
А сейчас я увидел новый чисто ромадинский предметный урок — как сложен истинный цвет в станковой живописи. Как порою глубок тон даже в кажущихся ярких и светлых местах. Как неуловимо сложен цвет.
Я подчеркиваю, станковой живописи в отличие от декоративной или монументальной живописи. Станковая живопись требует мастерства особого…
Цвет такой картины не имеет ничего общего с локальной открытой краской.
Колорит станковых полотен симфоничен. Он плод непрестанного труда и наблюдений.
Близится час вернисажа. Ромадин волнуется…
«Художник П.А. Федотов».
Зловещий кривой серп месяца заглядывает в темное полукружие окна. За маленьким мольбертом, согнувшись, сидит Федотов. Перед ним начатый холст.
Далеко за полночь, догорает свеча, а он, позабыв про все, пишет, пишет…
Огромная тень на стене повторяет движения руки мастера. Мерцающий, коптящий свет выхватил из мрака убогую постель, гипсовые пыльные антики, нехитрую утварь.
Неистовый Федотов пишет. Из прихожей доносится храп верного Коршунова. В этой нищете, хаосе и мраке рождается новая картина.
Вопреки нужде, голоду, наступающей тьме…
Правда, художник будет сломлен, его ждут безумие и смерть… Но вечно будут жить его творения. Таким мы видим его на картине Ромадина.
Художник П. А. Федотов.
Станковая живопись.
Александр Иванов, Федотов, Суриков, Серов, Левитан. Каких нечеловеческих усилий требует она порою от художника! Отдачи целиком, без остатка, без компромиссов.
Но зато какое истинное счастье, какое полное удовлетворение дарит она творцу!
«Умба-река».
Свинцовая, синяя, злая. Белопенная. Она ярится не зря. Трудно преодолеть пороги на пути к Белому морю. А море рядом. Ревет река, ворочает огромные валуны, грохочут камни. Ветер гнет ель, срывает клочья пены с гребней волн. На берегу село Умба. На высоком крутояре сосновый лес.
— Дикие места, — произносит подошедший Ромадин. — Медведей полно, а волков вот нет.
«Лесное озеро».
Седые лапы елей раскинулись над темным стеклом воды. Густое зеленое кружево дремучего леса манит побродить по чаще, послушать шепот Берендеева бора.
— Какого здесь зверья только нет! Из них рысь самая опасная. Не считая Топтыгина… А посмотри, какие ели разные. Как горит рябинка. В подлеске — липка, ольха. Когда писал этюд, надо мною все носилась белка. Дразнила, цокала.
… Многие большие русские живописцы писали бор. Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Нестеров, Шишкин. Каждый по-своему.
И у Ромадина свой особенный язык.
Никто, как он, не умеет, сохраняя лирическое состояние, превосходно чувствуя живописную среду, так ювелирно писать интимные детали, столь характерные для природы России.
Посмотрите на золотой дождь листьев, на огоньки куста рябины, на колючую хвою елей.
Мы продолжаем свой путь по залам.
«У сельсовета».
Ночь. Пепельный лунный свет растворил синюю темень. У заснеженной избы сельсовета — двое розвальней.