Страница 7 из 57
Тотор спал, и спал поистине мертвым сном. Разбудил его сумасшедший птичий гомон. Стаи белых какаду [39]с желтыми гребешками вились над его головой в солнечных лучах.
Парижанин пришел в себя не сразу. Не слышно было знакомых корабельных звуков — размеренного стука винта, грохота угольного подъемника по утрам у самой его постели.
Значит, все это не кошмарный сон: борьба на палубе, падение в море, берег, хохлатые цапли, сырые яйца, одиночество… да, все правильно, он оказался на западном берегу Австралии.
Солнце высоко над горизонтом, уже очень жарко.
— Сколько же сейчас времени? — Молодой человек взглянул на свои часы. — Одиннадцать! Я проспал сутки! Но как хочется есть! Поскорей сварганю яичницу — пусть без масла и огня!
Сказано — сделано, и он тут же, без передышки, но с невольными гримасами, слопал полторы дюжины яиц.
— Однако неплохой завтрак! Хотя и неаппетитно, все же лецитин, альбумин [40], рыбий жир… Лишь бы бедный желудок не слишком привередничал! Что-то меня поташнивает, неплохо бы холодной воды испить.
Парижанин пошел к реке мимо мангровых деревьев, на которых сидели цапли. И вдруг поднялся страшный шум! Тысячи голенастых птиц взлетели и бросились на него, грозя клювами.
Окруженный, оглушенный, ослепленный, он бросился бежать, понимая, что рассвирепевшие птицы могут растерзать его в клочья [41].
Француз успел вовремя забраться под камедное дерево и, согнувшись в три погибели, спрятался среди ветвей и листвы.
Удовлетворившись бегством противника, птицы прекратили преследование и вернулись в свою колонию.
— Какая агрессивность! И как хорошо я вчера сделал, что запасся провизией… Но теперь уже не до шуток! Нужно осмотреться, уйти отсюда и найти себе другую пищу. Но что же произошло с Мериносом? Если нечем было червяка заморить, бедняге пришлось плохо. Конечно, у него скверный характер, но все-таки жалко, если он мучается от голода. В нашем возрасте это ужасно. Знать бы, где он, — отнес бы ему подкормиться. Но он способен встретить меня в штыки… Придется подождать.
Скоро новые заботы осадили Тотора. Он умирал от жажды, но птицы отрезали ему путь к реке. Тучи москитов вились кругом, кусали, вливали в его кровь малыми дозами свой жгучий яд, что приводило молодого человека в бешенство. Жара стала невыносимой.
Место было явно негостеприимное, и Тотор понимал, что надо бы убраться отсюда. Но куда? Он не решался двинуться в глубь страны, по крайней мере сейчас. Кроме того, американец заразил его своей уверенностью, что «Каледонец» вот-вот появится. И француз тоже цеплялся за эту надежду — все более, к сожалению, иллюзорную.
И он остался сидеть, загипнотизированный видом неумолимо синего, пустого горизонта. Так в пассивных мечтаниях прошел день, затем наступила тропическая ночь, удивив парижанина своей внезапностью.
Он съел несколько яиц, на этот раз их резкий рыбный запах вызвал отвращение. Затем снова лег на густую траву и начал вторую ночевку на берегу.
Но Тотор не мог сомкнуть глаз. Уже скоро его начали выводить из себя писк и укусы комаров. Напрасно ворочался он с боку на бок, зевал, потягивался — сон не приходил. И мало-помалу, подавленный одиночеством, парижанин затосковал. Им, таким веселым, таким общительным, овладела тревога. Насколько ужас подобного одиночества страшней заключения в самом зловещем застенке! По крайней мере, рядом с тюремной камерой всегда есть охрана. Неприветливые, невидимые люди, но они есть. А тут, на пустынном берегу, только ночь с ее таинственными звуками и фантастическая призрачность неведомого. Монотонно шумел океан, беспрерывно обрушиваясь на берег, ухал филин, квакала исполинская лягушка, заунывно мяукала птица-кот, глупо клохтал болотный фазан, и все это составляло бесконечную какофонию, которую перекрывал иногда, как флейтой, резкий выкрик большого зимородка.
А совсем рядом бесшумно проносились вампиры [42]и ночные бабочки, нескончаемо стрекотали надкрыльями гигантские насекомые, муравьи-бульдоги прожорливо скрипели челюстями, откусывая стебли злаков. В мозгу молотком стучали эти навязчивые звуки, тело горело от неведомого яда, который впрыскивали в вены мельчайшие существа, — и парижанин вдруг пал духом. О, эта гнетущая тоска бесконечной ночи… и опасения перед будущим, с его тревогами, западнями, опасностями…
Если бы хоть рассвело! Так медленно вращается на небесной тверди Южный Крест [43], заменяющий здесь Полярную звезду! [44]А эти великолепные, такие яркие южные созвездия вовсе не торопятся скрыться за невидимый горизонт!
Молодой человек долго любовался незнакомыми ему звездами, потом протяжно вздохнул, откашлялся и сказал уже окрепшим голосом:
— Довольно тосковать! Стыдись, Тотор, гражданин Парижа!
Путешественник мужественно и энергично стряхнул с себя уныние.
Что за темперамент у этого коротышки! А темперамент и воля — это уже кое-что!
И посреди странного и дикого великолепия этой ночи, в одиночестве, которого не выносят даже самые храбрые, опять раздался звонкий, насмешливый молодой голос, который, бросая вызов неизвестности, запел ироничный, веселый куплет:
Чары уныния распались. Но, кажется, в ночи, которая скоро кончится, человеческий голос разбудил эхо. Что это, иллюзия?
Тотору показалось, что там, на западе, в ответ на его песенку послышался крик. Да, да! Вот вторично рвет застоявшуюся тишину душераздирающий зов.
— Это Меринос, — сообразил парижанин, — вне всякого сомнения. Бедняга, похоже, в отчаянном положении. Как ему помочь? Вокруг темней, чем в печке!
Мысль, что человек в опасности, а он не может прийти на выручку, была невыносима для Тотора. Встревоженный француз поднялся и, покинув свое убежище, рискуя свалиться в какой-нибудь овраг, пошел на голос. О, как медленно, с каким трудом пробирался он среди ветвей, древесных шипов и колючек, камней и ям!
Крики сменились рвавшими душу жалобными стонами. Тотор ужасно боялся прийти слишком поздно: ведь на дорогу потрачено уже не меньше часа!
— О, наконец-то рассвет! — обрадовался парижанин.
Солнце позолотило вершины деревьев. Он бросился вперед, крича:
— Мужайся! Я иду!
Из-под усеянных золотистыми цветочками мимоз послышалась новая жалоба. Тотор нашел американца лежащим на спине, невидящие глаза уставились куда-то вдаль, лицо сводили судороги, в каждой руке несчастный держал по пучку травы, на губах виднелись изжеванные зеленые злаки, которых он не мог проглотить.
— Ах, — прошептал Тотор, и его глаза увлажнились, — ему пришлось есть траву!
Умирающий угадал, что подле него кто-то есть, и прохрипел:
— Воды, Бога ради… воды.
Несколько исполинских аквилегий красовалось неподалеку. В их широких листьях, наполовину свернутых рожком, Тотор заметил блестящую росу. Его самого мучила жажда, но, забывая о себе, он заботился только о Мериносе. Парижанин быстро срезал толстый черенок листа…
В сухие, растрескавшиеся губы страдальца Тотор направил чистую струйку воды, и это оживило Мериноса. Его блуждающий взгляд посветлел и остановился на парижанине, который ласково улыбнулся ему.
— Благодарю, еще… еще… — прошептал Меринос слабым голосом.
Тотор опустошил целую лужайку. С бесконечной осторожностью он заботливо поил оживавшего американца.
— Ну что, лучше? — спросил он его, улыбаясь.
Меринос взял руку француза, лихорадочно пожал ее и шепнул со слезами на глазах:
— Да, лучше… Благодарю… О, ты добр, очень добр!
39
Какаду — подсемейство птиц отряда попугаев.
40
Альбумин — простейшие белки; содержатся в яичном белке, в крови, молоке; имеют применение в пищевой промышленности, при изготовлении лекарств и проч.
41
Подобное приключилось и с автором этого повествования, который, вместе с одним южноамериканским индейцем, вынужден был отступить после того, как был жестоко исклеван. (Примеч. авт.)
42
Вампиры — здесь: некоторые виды летучих мышей, насекомоядных и плотоядных.
43
Южный Крест — созвездие Южного полушария, по форме (расположению звезд) напоминающее крест. Более длинная «перекладина» почти точно указывает на Южный полюс.
44
Полярная звезда — ближайшая к Северному полюсу; указывает направление на север и помогает ориентироваться на местности без помощи инструментов.