Сын парижанина

Но все шло хорошо. Робинзоны отделались испугом. Через несколько секунд автомобиль, ставший совсем невидимым, был уже далеко от разбойников. Можно было не опасаться ни пеших, ни конных.

Трое друзей неслись по равнине, поросшей редкими чахлыми кустами. Меринос, отличный шофер, ловко маневрировал между ними с таким умением и спокойствием, какого Тотор от него никак не ожидал.

Время шло, расстояние между беглецами и преследователями постепенно увеличивалось. К счастью, местность благоприятствовала этой фантастической гонке по дикой стране в полной темноте, без фонарей.

Сначала, думая только о бегстве, молодые люди молчали. Так длилось около часа. Но час — слишком много для Тотора, у которого, как известно, ежесекундно чесался язык.

Он смотрел, как мимо, почти задевая машину, проносились бесплотными тенями кусты, и один естественный вопрос сорвался с его губ:

— Какая у нас скорость?

Меринос взглянул на спидометр и коротко ответил:

— Пятнадцать миль.

— Значит, тридцать километров в час… Неплохо. Но скажи, дружище, ты, наверное, страшно вымотался, из последних сил держишься?

— Вовсе нет! И сам не понимаю почему. От всей этой передряги я, правда, дико вспотел, у меня вся одежда промокла, зато сейчас я уж ни о каких болячках не помню.

— Потрясающе!

— Только вот странно, что я вдруг стал видеть в темноте. А в остальном — вроде бы полный порядок.

— Несомненно, бешеная атака тебя исцелила!

— Но что будет со мной днем?

— Будем надеяться, зрение не ослабнет.

— Боюсь, чудеса не вечны. Если бы ты знал, как это необычно — пронзать взглядом мрак! Вокруг меня все серое с бесконечно мягкими оттенками голубого. Вижу четко, но это не свет, а что-то странное, волнующее… пейзаж из сна, со звездами, которые сияют, как маленькие солнца. Большие ночные птицы охотятся, летучие мыши проносятся стремглав, выделывая безумные пируэты [163]в воздухе… А вот порхающие бабочки и целый рой насекомых… Все живет, движется, но совершенно бесшумно. Что за непостижимая фауна!

— Ну вот тебе еще одно приключение, вовсе не банальное даже после стольких других! Знаешь, когда мы это расскажем, наверняка кто-нибудь брякнет: «Ну и брехуны эти путешественники, настоящие врали!» — и нам точно никто и никогда не поверит!

— Однако все бывает. И какое счастье для нас, что я отравился!

— Это уж точно! Если бы ты не попробовал бульона из трав, нас бы прикончили, насадили на вертел, закоптили, обжарили и обглодали бы до костей! Что называется, рисковали собственной филейной частью. Но расскажи нам, как это случилось, ты же знаешь, я просто рот разинул, совершенно обалдел…

— Все было просто. Я спал как сурок, а потом, наполовину проснувшись, дремал в каком-то оцепенении, довольно приятном. От этого яда мой слух очень обострился: любой звук казался громом, уши болели. И вот, дремля под деревом, проклиная Бо, который храпел как органная труба, я с необычайной ясностью услышал шорох травы и листьев, чье-то сдерживаемое дыхание и даже сухой хруст сустава!

Нетрудно было понять, что нам грозит опасность, тайком подползает какой-то враг и, уж конечно, не с добрыми намерениями… Тут я окончательно проснулся и открыл глаза. О, счастье! Я все видел… да, четко видел вооруженных копьями чернокожих, которые ложились на землю, ползли на животах, скрытно подбирались к нам на четвереньках.

— Конечно, чтобы понежничать с нами?

— Вот-вот… Но они были уже в тридцати метрах! Я призвал на помощь все свое хладнокровие, тихо взял карабин, резко поднялся, прицелился в человека, который подобрался ближе всех, и сразу выстрелил. Вот и все. Остальное вы знаете.

— Да, мой храбрый друг! Ведь остальное — это просто наше спасение, добытое твоим великолепным спокойствием, неслыханной меткостью и несравненным бесстрашием…

— Перестань, пожалуйста! Но я старался изо всех сил, и твои похвалы, дорогой Тотор, меня радуют…

Внезапно американец замолчал, а потом заговорил снова:

— Как странно! Вдруг стала пропадать удивительная ясность, уменьшается этот голубоватый нежный свет, идущий от звезд. По правде говоря, он меркнет… Я вижу на горизонте огромную черную полосу, заставляющую меня щуриться…

— Но, — откликнулся Тотор, — эта полоса — не черного, а ярко-красного цвета. Прямо светоносный пурпур! Да это и есть заря… Солнце встает.

— А я воспринимаю ее все более и более черной. Заря для меня — ночь… Я опять слепну, — сказал Меринос.

— Ну, это уж слишком странно, — заметил Тотор.

Пока два друга разговаривали, внезапно разгорелся тропический день.

— Тотор, — сказал американец, — веди машину дальше сам… В глазах темно.

— Хорошо, подчиняюсь, но я ровно ничего не понимаю.

Между тем все обстояло просто, и, немножко подумав, Тотор мог бы легко разобраться что к чему.

Ведь что такое зрение? Это связь человека и животных с внешним миром при помощи глаз и посредством света.

Внешние предметы, будучи освещены, отражаются на самой глубокой оболочке глаза — сетчатке. Эта вогнутой формы оболочка, получив световой сигнал, передает его в мозг через оптический нерв, продолжением которого она и является.

Если бы свет был всегда одинаково ровен, зрение оказалось бы очень простой штукой и действовало бы непрерывно, без осложнений. Но свет, напротив, весьма неравномерен, и его вариации огромны, от абсолютной темноты до ослепляющего сияния солнца.

Требуется, чтобы в разных условиях сетчатка могла бы реагировать на лучи, без ущерба для органа зрения и пропорционально вариациям света.

Поэтому-то глаз снабжен в своей передней части другой оболочкой, называемой радужной. Это окрашенная часть глаза, прорезанная в середине круглым отверстием, зрачком.

Радужная оболочка нужна, чтобы дозировать количество световых лучей, необходимых для нормальной работы сетчатки. Вогнутая и расположенная напротив сетчатки радужная оболочка имеет нервы, которые отдают ей приказ расширяться или сужаться от света.

Если наблюдаемый предмет ярко освещен, зрачок сужается, чтобы в глаз проникло нужное количество лучей. Если, напротив, предмет темный, зрачок сам расширяется, чтобы пропустить лучей побольше, но по-прежнему необходимое количество, ни больше, ни меньше.

Значит, радужная оболочка — автоматический и очень важный регулятор зрения и является таковым, пока работает нормально.

Но если по какой-нибудь причине — из-за болезни, травмы, отравления — она теряет чувствительность, происходят необычные вещи.

Возьмем случай отравления стрихнином или калабарскими бобами. Радужная оболочка сожмется и сузит зрачок. Такой пациент тем не менее сохраняет зрение, пока светло. Но если сужение зрачка сохранится и в темноте, в его глаза не будут проникать лучи и ночью он будет слеп.

С другой стороны, если человек наглотается белладонны, белены или дурмана, которые не сужают, а расширяют зрачок, происходит обратное: во время действия яда в глаз проникает слишком много света. Отсюда боли, светобоязнь, прилив крови, невозможность видеть.

Но зато ночью широко распахнутая радужная оболочка может пропустить много лучей. Малейший источник света освещает предметы и позволяет различать их с необычайной четкостью. Такой человек слеп днем, но становится зрячим ночью.

Вот это последнее и произошло с американцем.

Послушные приказам хозяина, туземцы отравили источники пасленовыми растениями. Меринос жадно пил воду и, несмотря на крайнее средство, примененное Тотором, почувствовал симптомы, свойственные этому виду отравления.

Но то, что должно было погубить беглецов, спасло их.

Став обладателем сумеречного зрения, Меринос заметил врага, отразил нападение, храбро сражался, обеспечил отступление, мастерски вел машину в полной темноте и спас своих!

ГЛАВА 4

Песок и вода. — Восторг утоления жажды. — Травянистая равнина. — Проклятое растение. — Опять пустыня. — По куску ветчины. — Пожар. — Сигнал тревоги, призыв к уничтожению. — Равнина соленых кустов. — Аромат жаркого.

163

Пируэты — разнообразные повороты или вращение тела.