Страница 51 из 81
Постепенно, по мере того как меня покидало желание барабанить по стенам, сменявшееся необходимостью основательно подрожать, Саманта начала занимать меня все больше и больше. Она не обращала ни малейшего внимания на мои жалкие и довольно комичные попытки вырваться из огромного стального ящика при помощи куска дрянного железа — жестянки, если сравнивать его с материалом, из которого сделаны стены. Нет, она просто сидела и улыбалась, полуприкрыв глаза, даже когда я сдался и сел рядом с ней, позволив холоду добраться до моих костей.
Эта улыбка начинала меня раздражать. Пожалуй, такое выражение лица можно увидеть у агента по недвижимости, принявшего чересчур много снотворного, чтобы расслабиться после удачной сделки: оно выражало полнейшее удовлетворение собой, всеми своими поступками и миром, который, по ее мнению, был создан именно для нее. Я начал жалеть, что ее не съели первой.
В общем, я сидел рядом с ней, дрожал и пытался отвлечься от жутковатых мыслей о Саманте. Она и без того вела себя достаточно плохо, а кроме того, ей, видимо, и в голову не приходило поделиться со мной одеялом. Я попытался не думать о ней — это очень непросто, когда ты заперт в маленькой каморке с тем, о ком пытаешься забыть, — но я действительно старался.
Я посмотрел на банки с кровью. Они все еще вызывали у меня легкую тошноту, но по крайней мере отвлекали от мыслей о предательстве Саманты. Так много этой жуткой липкой дряни… Я отвел глаза и наконец нашел взглядом участок гладкого металла, не заслоненный кровью и Самантой, на который можно было спокойно смотреть.
Интересно, что Дебора собирается делать? Конечно, очень эгоистично с моей стороны, я понимаю, но моя судьба начинала все больше меня беспокоить. Полагаю, я уже изрядно задержался, и она, скрипя зубами, сидит в машине, барабанит пальцами по рулю, смотрит на часы и думает, не слишком ли рано принимать какие-либо меры, и если не рано, то какие именно меры следует принять. Эта мысль слегка приподняла мое настроение, и дело не в том, что она обязательно что-то сделает, а в том, что и ей сейчас приходится нервничать. Поделом. Пусть она скрипит зубами до тех пор, пока ей не понадобится помощь дантиста. Возможно, она сходит к доктору Лоноффу.
Единственно из беспокойства и невозможности чем-то заняться, а не потому, что я еще на что-то надеялся, я достал сотовый и попытался опять дозвониться до Деборы. Сигнал не проходил.
— Он не будет здесь работать, — медленно произнесла Саманта не в меру довольным голосом.
— Я в курсе, — ответил я.
— Тогда перестань.
Я новичок в вопросах человеческих эмоций, но даже мне было ясно: чувство, которое вызывала у меня она, называется раздражением на грани отвращения.
— Это именно то, что сделала ты, — поинтересовался я, — сдалась?
Она покачала головой и издала что-то похожее на тихий смешок.
— Ну уж нет, — сказала она, — только не я.
— Тогда, ради Бога, объясни, что все это значит. Почему ты заперла меня здесь, а сейчас просто сидишь и ухмыляешься?
Она повернулась и, кажется, только теперь по-настоящему обратила на меня внимание.
— Как тебя зовут? — спросила она.
У меня не имелось причин не отвечать ей. Строго говоря, причин не влепить ей пощечину у меня тоже не оказалось, но с этим можно было подождать.
— Декстер, — ответил я, — Декстер Морган.
— Ого, — удивилась она, издав еще один неприятный смешок, — странное имечко.
— Да, — согласился я, — совершенно бредовое.
— В любом случае, Декстер, есть у тебя что-нибудь такое, чего тебе по-настоящему хочется?
— Мне бы хотелось выбраться отсюда.
Она покачала головой:
— Нет, что-то такое… Совершенно, я не знаю, запретное. Понимаешь? Что-то действительно плохое. Но тебе этого все равно хочется. Тебе даже поговорить об этом не с кем, но иногда ты не можешь думать ни о чем другом.
Я подумал о Темном Пассажире, и он слегка зашевелился, как будто напоминая, что ничего подобного не случилось бы, если бы я прислушался к нему.
— Нет, ничего подобного, — ответил я.
Она посмотрела на мета долгим взглядом, приоткрыв рот, но не переставая улыбаться.
— Ну ладно, — проговорила она, будто зная, что я лгу, но это не имело значения. — А у меня есть. Я имею в виду, мне действительно кое-чего хочется.
— Мечты — это замечательно, — сказал я, — но не проще ли будет их осуществить, если мы выберемся отсюда?
Она покачала головой:
— Эмм… нет. В том-то и дело, именно поэтому я должна оставаться здесь. Или, понимаешь, меня никогда не…
Она как-то странно прикусила губу и опять покачала головой.
— Что? — переспросил я. Ее попытки прикинуться скромницей вызывали у меня острое желание пересчитать ей зубы. — Тебя никогда не… что?
— Мне трудно об этом говорить. Даже сейчас. — Она нахмурилась, и я счел это очень приятной переменой. — У тебя нет какого-нибудь секрета, который… с которым ты ничего не можешь поделать, но тебе стыдно за него?
— Естественно, — ответил я, — я как-то посмотрел целый сезон «Американского идола».
— Ну, такое есть у всех, — отмахнулась она с таким выражением лица, будто проглотила лимон. — Все делают что-нибудь подобное. Я говорю о другом… Понимаешь, люди хотят вписаться в общество, быть как все. А если внутри тебя есть то, что делает тебя… Ты знаешь, это неправильно, это странно, так ты никогда не станешь как все, но ничего не можешь с этим поделать — тебе действительно этого хочется. Это причиняет боль. И, может быть, заставляет усерднее пытаться слиться с толпой. В моем возрасте это особенно важно.
Я посмотрел на нее с некоторым удивлением. Я успел забыть, что ей восемнадцать и, по слухам, она была способным ребенком. Вероятно, действие наркотиков ослабло и она радовалась возможности с кем-то поговорить впервые за долгое время. Какова бы ни оказалась причина, но она наконец продемонстрировала наличие некоего внутреннего мира. Одной пыткой стало меньше.
— Не думаю, — ответил я, — что это остается важным всю жизнь.
— Но это намного больнее, — сказала она. — Когда ты молод и весь мир вокруг тебя — вечеринка, на которую тебя пригласили.
Она отвела взгляд, уставившись не на банки с кровью, а на голую стальную стену.
— Ясно, — сказал я, — понимаю, о чем ты.
Она взглянула на меня, призывая продолжать.
— В твоем возрасте я тоже был другим. Мне пришлось потратить много сил, чтобы научиться притворяться таким, как все.
— Ты это говоришь, чтобы я тебе доверилась.
— Нет, — возразил я, — это правда. Мне пришлось учиться вести себя как крутые ребята, притворяться, будто я и сам крутой, и даже смеяться я тоже учился.
— Что? — переспросила она с очередным неприятным смешком. — Ты не умеешь смеяться?
— Теперь умею.
— Давай проверим.
Я придал своему лицу лучшее из имевшихся у меня счастливых выражений и очень правдоподобно усмехнулся.
— Неплохо! — одобрила Саманта.
— Годы практики, — скромно ответил я. — Сначала это выглядело довольно жутко.
— Ага, ясно, — сказала она, — я все еще продолжаю учиться. Но мой случай намного сложнее, чем научиться смеяться.
— Это подростковый эгоцентризм. Ты думаешь, в твоем случае все сложнее, потому что это твой случай. Но, честно говоря, быть человеком — это тяжелый труд, особенно если ты себя таковым не ощущаешь.
— Я ощущаю, — тихо ответила она, — но совсем, совсем не таким, как все.
— Ну хорошо, — сказал я. Должен признать, она меня заинтриговала. Кто бы мог подумать: она, оказывается, личность. — Но в этом нет ничего плохого. И, возможно, если немного подождать, выяснится, что это, наоборот, хорошо.
— Ага, — согласилась она.
— Но у тебя не получится подождать, если ты отсюда не выберешься. Остаться здесь — это постоянно решать временную проблему.
— Как мило, — ответила она.
Она опять начала вести себя в прежней манере, и это очень не понравилось моему благоприобретенному человеческому «я». Она только начала казаться интересной, и я сам начал раскрываться. Она стала мне нравиться, и я даже посочувствовал ей, но вот она опять нацепила свою маску подростка, который-все-знает-лучше. Мне захотелось взять ее и встряхнуть.