Десятка

Можно было бы описать друга человека, его внешность, осанку, повадки. Например, написать, что у него залысина, или что он румян и бодр, или что он толстый или худой или низенький или двухметровый, и что цвет лица у него землистый и губы тонкие или толстые, и что одет он неопрятно, в треники и в майку, или, наоборот, аккуратен и ухожен, какая разница, есть у него залысина или нет или он вообще лысый и в трениках он или просто в трусах или в майке или в пиджаке, это совершенно неважно, у него, в общем, совершенно обычная внешность, как говорится, без особых примет, и описывать тут нечего.

Можно было бы еще описать обстановку в квартире, написать, насколько она запущенная, грязная и убогая или, наоборот, сияет чистотой, какая в квартире мебель и бытовая техника, какие книги стоят в книжном шкафу, да какая разница, какие книги, обычные книги, такие же, как и у всех, обычная квартира, самая обыкновенная хрущевская однушка, если уж так интересно, какова эта квартира, можно просто сесть поудобнее, расслабиться, закрыть глаза, сделать несколько глубоких вдохов и произнести про себя несколько раз: «однушка-хрущевка в старой серой пятиэтажке в городе Озеры Московской области по адресу 8-й Луговой переулок, дом 4», и все сразу станет понятно, образ этой квартиры засияет в мозгу болезненным светом и останется в памяти навсегда, на всю жизнь, до самой смерти.

Человек и друг человека сидят в квартире друга человека, пьют крепкий алкогольный напиток и, в общем, разговаривают. Разговор их состоит по большей части из молчания и слов ну, давай, но и другие слова тоже время от времени произносятся.

Человек и друг человека обсуждают обстоятельства жизни друг друга. Ну как ты. Да ничего. А ты как. Да ничего. А с работой как. Да ничего вроде.

Человек и друг человека обсуждают обстоятельства жизни общих знакомых. Как там Серега. Да вроде ничего. Как там Николай Степанович. Да вроде нормально. Как там Зинаида. Да ничего. Как там Михалыч. Михалыч умер. Да, а что, как, от чего. Рак. А. Да. Ну, давай.

Ну, давай. Ну, давай. Ну, давай.

Через некоторое время человек засыпает в кресле, а друг человека засыпает на табуретке. Спать, сидя на табуретке, не очень удобно, и друг человека заваливается на левый бок, падает с табуретки и продолжает спать на полу.

Друг человека трясет человека за плечо, человек просыпается, ночь, человек и друг человека идут в ночной магазин, покупают слабоалкогольный напиток и крепкий напиток, возвращаются в квартиру друга человека.

Выпивание, говорение. Разговор, если это можно назвать разговором, теперь идет о футболе.

Локомотив-то как с Лозанной, а. Да. А Зенит-то как с Осером, а. Да.

Кураньи-то как, а. Да. А Бухаров-то как, а. Да.

Семин-то как, а. Да. А Спаллетти-то как, а. Да.

Бердыев! Бердыев! — восклицает вдруг, ни с того ни с сего, друг человека, поднимая пьяные глаза к потолку.

Бердыев — это да.

Человек опять засыпает в кресле, а друг человека, прежде чем упасть с табуретки, успевает добраться до дивана.

Поздним утром человек выходит из одного из подъездов дома номер 4 по 8-му Луговому переулку города Озеры, бредет по 8-му Луговому переулку мимо магазина «Станем друзьями», переходит улицу Ленина и добредает до автостанции. Здание автостанции — круглое, современное, серо-синее, красивое. Такие автостанции построили в первой половине нулевых годов во всех районных центрах Московской области по мудрому распоряжению областного руководства.

Человек покупает билет до Выхино. Обратно он решил поехать более естественным, простым путем. Человек испытывает легкое похмелье, хочется домой, и у него нет настроения ехать на дизель-поезде, мимо лесов и крошечных остановочных пунктов ветки Озеры―Голутвин.

Человек занимает место в автобусе у окна согласно купленного билета и моментально, еще до отправления, засыпает, потом ненадолго просыпается, когда автобус проезжает высокую красивую церковь в Бронницах, и снова засыпает, и окончательно просыпается уже на подъезде к Выхино, когда автобус сворачивает с МКАДа на Рязанку.

Человек выходит из автобуса, проходит по подземному переходу под путями метро и железной дороги, садится в другой автобус и возвращается домой.

Человек стоит у окна и смотрит в открытое окно на почти уже совсем темное небо и виднеющиеся вдали дома и огни города Люберцы. Если бы он курил, то он непременно курил бы сейчас, как это обычно делают курящие люди в задумчивости. Но человек не курит, поэтому он не курит, а просто смотрит в открытое окно.

Человек смотрит на небо и на Люберцы и глуповато улыбается. Хотя, казалось бы, чего улыбаться-то. Поперся в такую даль, потратил кучу времени, выпил почти литр водки, и вообще. Вместо того чтобы. Казалось бы.

Человек вспоминает дачи и сосны Малаховки, странные гаражи Белоозерского, просторные поля в Конобеево, дизель-поезд, похожий на «Сапсан» в миниатюре, маленькие остановочные пункты среди лесов и глуповато улыбается.

Продолжая глуповато улыбаться, человек закрывает окно, гасит свет в кухне, идет в комнату, ложится в постель и засыпает так называемым «сном невинного младенца» с блаженной глуповатой улыбкой на лице.

За окном

Сегодня погода позволяет многое. Позволяет гулять, лежать на земле. Позволяет играть в футбол. Позволяет угрюменько сидеть на скамеечке, глядя себе под ноги или просто закрыв глаза. Позволяет хорошо разглядеть пейзаж за окном, потому что день серый, но без дождя и тумана, и в серости хорошо и далеко видно.

Прямо под окном — широкая, очень широкая дорога, даже не одна, а целых четыре — рядом развязка, и машины ездят туда-сюда, выполняют маневры, перестраиваются из ряда в ряд, поворачивают и несутся вдаль.

За дорогой выстроились домики, вернее, не выстроились, а стоят более или менее как попало, среди голых деревьев и маленьких неопознаваемых предметов и предметиков, валяющихся тут и там. Домики в основном используются как дачи, то есть люди приезжают сюда в часы и дни отдыха, чтобы однообразить свой досуг, чтобы было привычно и воздух свежий, но с воздухом у них ничего теперь не выходит, какой уж тут воздух, когда огромная дорога, даже целых четыре дороги, и машины маневрируют и несутся вдаль… Эту дорогу, вернее, три из четырех дорог, построили недавно, а домики давно, и обидно получилось, ведь раньше это действительно были дачные места, и воздух и т. д., а сейчас вся эта дачность стала бессмысленной. А в некоторых домиках люди живут постоянно, и зимой, и летом, и в другие времена года, и это делает существование домиков осмысленным и оправданным, хотя, если долго-долго неподвижно смотреть на эти домики, в осмысленности их существования можно усомниться.

Подальше, за маленькими домиками, у края поля — несколько домов побольше. Из красного кирпича. Там живут люди, обладающие увлекательными возможностями. К одному из этих красных домов пристроено длинное застекленное помещение, и если как следует пофантазировать, можно представить, что там, в этом длинном помещении, располагается бассейн, или теннисный корт, или, может быть, зимний сад, или что-то совсем другое, жуткое, изуверское, непостижимое, о чем лучше не знать и не догадываться.

Днем домики и дома не подают признаков жизни, а когда темнеет — подают. В домиках и больших красных домах зажигаются огоньки, желтые, мерцающие, неверные огоньки, и страшно даже подумать, что творится там, в этих домиках и домах, в неверном свете желтых огоньков.

Вдали, у горизонта, заметны нагромождения города Домодедово и соответствующего одноименного аэропорта. Там много сооружений, и даже на расстоянии чувствуется кипение активности. Иногда хочется бросить все и пойти пешком, через поля, вброд через петляющую речку, и идти долго, и прийти в город Домодедово и пойти дальше, к аэропорту, туда, где гнездятся самолеты и снуют пассажиры. Но нет.

Впрочем, туда ходит автобус, и разный другой транспорт, и можно было бы туда поехать с комфортом, и это будет недолго, но зачем, зачем? Нет ответа на этот вопрос.