Страница 9 из 108
В упоминавшемся уже сборнике «В двух планах» В.Вересаев писал, что к Пушкину его привела «общая линия... исканий... В нем я думал найти самого высшего, лучезарно-просветленного носителя «живой жизни», подлиннейшее увенчание редкой у человека способности претворять в своем сознании жизнь в красоту и радость». Однако внимательно знакомясь с жизнью и творчеством поэта, В.Вересаев начинает сомневаться в своей исходной посылке и вслед за Ив.Аксаковым и Вл.Соловьевым приходит к выводу, что Пушкин, как часто бывает в искусстве, — «двупланный» художник: «В жизни — суетный, раздражительный, легкомысленный, циничный, до безумия ослепленный страстью. В поэзии — серьезный, несравненно-мудрый и ослепительно-светлый, — «весь выше мира и страстей». В повседневном быту Пушкин не был олицетворением «живой жизни», зато в творчестве он достигал «вершины благородства, целомудрия и ясности духа» («В двух планах») — «несравненная красота подлинной живой жизни так и хлещет из поэзии Пушкина» (статья «За то, что живой»).
В.Вересаев вовсе не считал, что в жизни Пушкин был ничтожен, а в творчестве велик, как утверждали порой суровые критики его книги. Это было бы слишком плоско да и просто нелепо: с каких же тогда «мистических высот» «спускалось на поэта озарение»? Он не был ничтожен, он был противоречив, как все живые люди, — «под поверхностным слоем густого мусора в глубине души Пушкина лежали благороднейшие залежи», а потому душа его постоянно вырывалась «из темной обыденности», сияя «ослепительным светом». В повседневном быту он бывал разным — и ничтожным, и прекрасным. А вот в творчестве был чист и велик всегда.
В.Вересаев понимал, что подобная трактовка пушкинского образа скорее всего будет встречена с раздражением литературоведами, столь склонными отождествлять творческий и житейский облик художника. Советовался с М.Горьким: «Черт возьми, — по-моему, именно с дрянными своими недостатками и смешными пороками крупный человек и интересен, — интересен именно этой завлекательною сложностью. Я вот сейчас много работаю над Пушкиным, просмотрел и собрал, можно сказать, почти все, что о нем написано воспоминателями (меня как раз интересует он как живой человек, — и взаимоотношение в нем поэта и человека), — и как раздражает это стремление прихорашивать его и завивать а la Моцарт — «гуляка праздный»: да, часто ничтожен, пошл, даже гадок, — и все-таки, именно при всем этом и через все это, — очаровательно-прекрасен» (Письмо В.Вересаева от 21 августа 1925 г.).
Пушкинисты действительно обрушились на книгу В.Вересаева не только за недостоверность части приводимых в ней «свидетельств современников», но и за трактовку пушкинского образа, точнее говоря — причину неверной трактовки усматривали отчасти в использовании сомнительных материалов, отчасти в игнорировании В.Вересаевым каких-то важных свидетельств, которые не были приведены в книге. Больше всего упрекали за то, что бытовой портрет Пушкина заслонил его творческий облик, что не нашла должного отражения удушающая общественная атмосфера, в которой был вынужден жить поэт, но зато преувеличены его цинизм, склонность к любовным приключениям и шумным празднествам.
В.Вересаев возражал своим критикам, полагая, что творческий облик поэта возникает не столько из описания его жизни, чему и посвящен «свод свидетельств современников», сколько из его произведений: «не перепечатывать же мне было их в моей книге!». А подробная характеристика эпохи превратила бы двухтомник о Пушкине в многотомник. Что же касается влюбчивости поэта и его азартной натуры — так это, по мнению В.Вересаева, во-первых, правда, подтвержденная не только сомнительными свидетельствами, но и бесспорными, а во-вторых, «совсем нет надобности скрывать темные и отталкивающие стороны в характере и поступках Пушкина»: «художник, рисуя прекраснейшее лицо, не боится самых глубоких теней, — от них только выпуклее и жизненнее станет портрет» (Предисловие к третьему изданию книги).
Тем не менее, переиздавая «Пушкина в жизни» — а за десять лет с 1926 по 1936 год книга выходила шесть раз, — В.Вересаев продолжал работать над ней: от каких-то «свидетельств» отказывался, но особенно широко вводил новый материал. И надо сказать, что работа шла как раз в том направлении, о котором писали критики. Было добавлено много материалов о человеческом обаянии Пушкина, его литературных делах и отношениях с писателями, об унизительной полицейской слежке за великим поэтом и одновременно убраны некоторые резко негативные оценки, касающиеся жены Пушкина и отчасти его самого. В.Вересаев до конца дней твердо отстаивал идею «двупланности» ряда художников, в том числе Пушкина, но отказался от крайностей в изображении его человеческих слабостей, о чем свидетельствует также выпущенная им в 1936 году монография «Жизнь Пушкина». Кстати, с годами он пересмотрел и отдельные свои первоначальные трактовки произведений поэта — например, знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» В.Вересаев оценил в 20-е годы как пародию на «Памятник» Г.Державина, а позже посмотрел на это стихотворение Пушкина иначе, увидев в нем страстные гражданские мотивы.
«Пушкин в жизни» породил целую серию подражаний. Появились «литературные монтажи» о ряде крупных русских писателей. Но эти монтажи не имели и малой доли того читательского успеха, который сопровождал книгу В.Вересаева. И, думается, потому, что они, созданные с помощью «ножниц и клея», не были ни художественным произведением, ни научным трудом. Чтобы стать искусством, им недоставало ярко и по-своему прорисованного образа центрального героя, а отсутствие основательно аргументированной исследовательской концепции не позволяло монтажам подняться до уровня науки.
Породил В.Вересаев целое направление и в собственно научном изучении Пушкина, особенно сильно дающее о себе знать в последние годы, причем в отличие от упомянутых выше литературных монтажей — это направление весьма серьезное. Уже в наши дни вышел целый ряд книг, где вересаевский принцип монтажа фактов и документов сочетается с литературоведческим комментарием к биографии и творчеству поэта. Это сразу же придает литературному монтажу статус научного труда — порой весьма основательного, — с которым полезно, конечно, познакомиться читателю, желающему углубиться в «пушкиниану»*. Кстати сказать, с подобными комментариями издан несколько лет назад и сокращенный вариант «Пушкина в жизни» В.Вересаева** — книга очень интересная, но это уже не вересаевская версия Пушкина: на ее основе создано содержательное литературоведческое исследование.
______________
* В этом плане очень обстоятельны работы В.В.Кунина: «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками», в 2-х томах. М., 1987 и «Последний год жизни Пушкина», М., 1988.
** В.Вересаев. «Пушкин в жизни» (Предисловие Дм.Урнова и Вл.Сайтанова. Вступительные заметки к главам, дополнения и комментарии Вл.Сайтанова), М., 1984. В 1987 г. книга переиздана.
Изданный В.Вересаевым в 1933 году «Гоголь в жизни» уступал по своей художественной выразительности книге о Пушкине, но все же рука мастера чувствовалась и здесь, отчего он выделялся в потоке однотипных подражаний «Пушкину в жизни».
«Систематический свод подлинных свидетельств современников» о Гоголе продолжал тему «двупланности» художника. В том же 1932 году, когда был завершен «Гоголь в жизни», В.Вересаев написал и опубликовал небольшую книжечку «Как работал Гоголь», где изложил свою точку зрения на автора «Мертвых душ» и «Ревизора». Она и легла в основу монтажа свидетельств современников. Гоголь, которого В.Вересаев еще с детства относил к числу самых любимых прозаиков, поразил его обескураживающим несоответствием: мелкий, порой просто жалкий в быту, в отношениях с людьми и поистине великий, прямо-таки героически непреклонный в отстаивании своих художнических принципов. «Жизнь серая и тусклая», — писал о нем В.Вересаев. — «Никаких общественных исканий, никакого бунтарства даже в ранней юности; никакой отрасти, никакой даже самой обыденной любви к женщине; нелюбовь к жизни, брезгливое желание замкнуться от нее, уйти подальше», «вечный приживальщик», «непреодолимая тяга к великосветским знакомствам»; в письмах «редко-редко ослепительно яркие взблески, в общем же — какая скука, какая фальшь, какое самообожание! Бесконечные холодные проповеди на божественные темы, старчески-назойливые наставления всем, кто просит и кто не просит».