Страница 6 из 108
До Октября 1917 года Катя вела революционную работу, сидела в тюрьмах, была в ссылке. Но гражданская война, как ей показалось, обнаружила резкое противоречие между идеями и практикой большевизма: программа большевиков предполагала уничтожение эксплуатации человека человеком, а на деле революция разбудила в народе зверя и угнетение рабочих заменила жестоким подавлением буржуазии. «...Мне всегда думалось: рабочий класс строит новый мир, в котором всем было бы хорошо, — возражает Катя убежденному большевику-металлисту. — А вы так: чтоб тем, кому было плохо, было хорошо, а тем, кому хорошо было, было бы плохо. Для чего это? Будьте благородны и великодушны, не унижайте себя мщением. Помните, что это тоже люди».
Катя, однако, не желает оставаться, как ее отец, сторонним наблюдателем, дожидающимся, чем все это кончится. Она стремится понять исторический смысл происходящего. Поэтому вслед за Дмитревским идет работать в наробраз, ходит на митинги и заводские собрания, ищет встреч с красноармейцами, рабочими, руководителями советской власти в Крыму. И мучительно приходит к выводу, что, может быть, действительно она веровала в утопический социализм, а прав ее двоюродный брат Леонид Сартанов-Седой: революция — это «взрыв огромных подземных сил, где вся грязь полетела вверх, пепел перегорелый, вонь, смрад, — но и огонь очищающий, и лава расплавленная».
От взрыва, сметающего старое, до строительства нового путь длинный и непростой. Лучшие из большевиков вызывают у Кати уважение — бескорыстные и преданные идее люди, чудовищно много работающие. И за ними без оглядки пошла самая здоровая часть народа: в романе это — крестьянин Ханов, столяр Капралов, работница табачной фабрики Синюшина и немало других. Пошли с верой и надеждой. Но они окружены плотной толпой примазавшихся, греющих руки на революции, — таких, как бывший вор, ныне вечно пьяный комендант Сычев, мрачно-жестокий предревкома Искандер, холодный и самодовольный заведующий жилотделом Зайдберг. А вокруг — достаточно широкие слои населения, по сути безразличные к происходящим бурным событиям и думающие лишь о том, как бы сохранить свое, пусть скромное, благополучие. Так выглядит расстановка сил.
В подобной ситуации, естественно, чаще удается побеждать не убеждением, а штыком, больше действуют разрушительные силы, чем созидательные. Коммунисты — Вера, Леонид — уверяют Катю, что все это временно, вот победим — тогда... А особенно заставлял ее задуматься предревкома Корсаков, который «Кате нравился все больше. Он ясно видел всю творившуюся бестолочь, жестокость, невозможность справиться с чудовищными злоупотреблениями и некультурностью носителей власти... Он крепко верил в конечную цель, в общую правильность намеченного пути, но это не мешало ему признавать, что путь идет через густейшую чащу стихийных нелепостей и самих ребяческих ошибок». В отличие от многих он не лгал, а говорил правду, и даже горькая правда привлекала на его сторону больше, чем самая приятная ложь. «И когда говорилось так, без казенного самохвальства, с сознанием чудовищной огромности и трудности встающих задач, ей приемлемее становились их стремления». В итоге Катя проникается убеждением, что в муках творится великая история, хотя и считает себя неспособной «идти через грязь я кровь», а потому в финале романа она уезжает «неизвестно куда».
В.Вересаев признает историческую закономерность революции в России, понимает, что социальный слом неизбежно сопровождается жертвами, насилием, бесчинствами сомнительных личностей. Важно лишь поскорее пройти этот период и от разрушений перейти к созиданию, творчеству, — только тогда социализм и может стать реальностью. Коммунистам нельзя идти на сделки с приспособленцами пусть даже из тактических соображений, иначе приспособленцы, чего доброго, могут возобладать и похоронить социалистические идеалы. Нельзя и присваивать себе разного рода льготы — это может развратить представителей правящей партии. И еще о многом другом стремится предупредить В.Вересаев — как мы теперь знаем, не без оснований. Но главным средством строительства нового общества он считает просвещение народа, развитие его культуры. Бездуховность — вот что может погубить все. Опасно превращать науку в публицистику, искусство — в агитку. Как говорит в романе столяр Капралов: «Без умственности мы далеко не уйдем». В силу этого столь велика роль интеллигенции на крутом историческом повороте и так опасно недооценивать ее.
Такова концепция романа.
Несмотря на полемические страсти, разгоревшиеся вокруг романа после его публикации, большинство увидело в нем одно из первых крупных художественных полотен, объективно рисующих Октябрь и гражданскую войну. Но на рубеже 20-х — 30-х годов сталинское руководство, как отмечают сегодня историки, уже откровенно пошло вспять от революционных завоеваний. Ложь становилась государственной политикой. Люди превращались в винтики. Культивировались как раз те ростки, которые так тревожили В.Вересаева. Они расцветали пышным цветом, но полагалось считать, что их вроде бы и нет, а есть энтузиазм масс, есть светлое будущее, до которого рукой подать — стоит лишь побороть отчаянное сопротивление агонизирующих «врагов народа». Роман «В тупике» и подобные ему явления мешали заменять действительность мифами. Чтобы обезвредить роман, ему была создана дурная слава, родились всевозможные литературоведческие небылицы, например, об антисоветском духе романа. И он был отправлен в заточение на долгие годы.
И после романа «В тупике» В.Вересаев продолжал искать ответы на мучившие его вопросы: что ждет страну завтра, куда и как она идет? Создавалось общество, которого, — говорил он на вечере, посвященном пятидесятилетию его литературной деятельности, — «никогда в истории не было». Стремясь глубже понять новую жизнь, шестидесятилетний писатель, как вспоминал Б.Леонтьев — директор издательства «Недра», «на целую зиму отправился» «на московскую калошную фабрику «Богатырь» в Богородском. Покинув хорошую квартиру, расставшись с привычными удобствами, снял каморку в тесной квартирке рабочего. И «нанялся» на фабрику санитарным врачом. Ежедневно бывал в комсомольской ячейке завода, ходил по цехам, в общежитие. Результатом явилась целая серия произведений о советской молодежи, где симпатии автора несомненно на стороне новой интеллигенция, — рассказы «Исанка» (1927), «Мимоходом» (1929), «Болезнь Марины» (1930), роман «Сестры» (1928 — 1931). В произведениях о молодежи В.Вересаев сумел уловить многие острейшие проблемы дня, включился в шедший тогда спор о новой морали — любви, семье.
Внимательно следил писатель за современной ему советской литературой, особо выделяя М.Шолохова, М.Пришвина, И.Ильфа и Е.Петрова, В.Катаева... Как-то он с грустью сказал, что о удовольствием бы «юношествовал» вместе с литературной молодежью.
В 20-е и 30-е годы В.Вересаев отдает много сил публицистической работе. Он стремился говорить с самым широким читателем. Статья о мужском эгоизме в семье — «Разрушение идолов», — напечатанная в 1940 году «Известиями», породила горячую дискуссию. А с заметками «О культурности в быту» и «О культурности на производстве» писатель выступал по радио.
С увлечением занимался В.Вересаев и переводами, что тоже тесно связано с его настойчивым стремлением утвердить идеи «живой жизни», понять ее роль в социальном развитии человечества. Еще в гимназические годы он проявил интерес к философии и поэзии древних греков, обострившийся в конце 1900-х годов и особенно после путешествия писателя в 1910 году по Греции. Он утверждается в мысли, что мироощущение древних греков как раз и воплощало радостное единение человека о окружающей его природой — совсем в духе «живой жизни». В.Вересаев вновь, как и в юности, увлекся переводами (в 1912 году, например, вышли в свет его переводы «Из Гомеровых гимнов») и потом уже никогда не расставался с эллинской поэзией. В 1926 году был издан отдельной книгой перевод «Работ и дней» Гесиода, а в 30-е — 40-е годы писатель перевел «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Переводы В.Вересаева получили высокую оценку эллинистов. Академик И.И.Толстой писал в одном из писем: сделанные В.Вересаевым «переводы Сафо, Архилоха, Гесиода и Гомеровых гимнов... я считаю, по точности передачи и стилистическому чувству подлинника, лучшими переводами с древнегреческого во всей нашей русской литературе».