Драконы моря

Все четверо ели с аппетитом, а уж пили… По кувшину на рыло, пусть даже и сухое вино, но в каждом кувшине — литра по три минимум. Потом, конечно, сходили во двор, в уборную — отлить. Туалет был тоже мраморный, с водосливом, но без всяких там унитазов, один сплошной каменный желоб, по которому время от времени и текла водичка. Шикарно, и не только по местным меркам.

Идти в город после сытного обеда и выпивки Сашке что-то не очень хотелось, больше хотелось завалиться спать, что уже не замедлили сделать его коллеги-носильщики и теперь оглашали всю комнату заливистым богатырским храпом. Подумав, молодой человек тоже улегся на свободное ложе, однако не уснул, так просто лежал, уставив взгляд в потолок, расписанный какими-то фресками на весьма вольные темы — сатиры, наяды, плеяды. Впрочем, Плеяды — это, кажется, созвездие или вообще Галактика.

— Гхм, гхм! — кто-то кашлянул на пороге.

Александр лениво повернул голову: старик. В богатой тунике, сандалиях, с выбритой наголо или просто от природы лысой головой. Тощий, но жилистый. И не такой уж и старый, наверное лет пятидесяти.

— Меня зовут Бромелий, я управитель этого дома, — наклонив голову, негромко представился вошедший, — Госпожа желает говорить с тобой. Ты понимаешь латынь?

— Понимаю.

Молодой человек улыбнулся. А как же, если все вокруг только на этой самой латыни и говорят, да еще на каком-то жутком германском наречии, которое, кстати, Саша тоже начинал понимать благодаря Ингульфу.

— Вот и славно. — Бромелий улыбнулся и присел рядом, на край ложа. — Прежде я хочу кое о чем спросить тебя. Ты христианин?

Саша молча кивнул.

— Признаешь ли Никейский собор? Символ веры? Единосущную Троицу? — вкрадчиво осведомился управитель дома.

— Ед-диносущную Т-троицу? П-признаю, — несколько заикаясь после трех литров сухого, тут же заверил Александр, после чего размашисто перекрестился на потолок за полным отсутствием в доме икон. Правда, распятие все же где-то в коридоре висело.

— Вот и славно, — Мажордом явно обрадовался, — Признаться, не ожидал такого от вар… Прошу извинить, вырвалось нелепое слово. Тебя зовут Александр, ведь так?

— Так.

— Ты из народа рус?

— Угадал, красноречивый!

— Хочу спросить, из чистого любопытства, русы — они кто? К какому большому народу относятся? Вот, к примеру, силинги и асдинги — вандалы, а все вандалы — германцы…

— А мы — русские, — скромно признался Сашка, — Славяне, в общем.

— Склавины?! О! Я слышал об этом славном народе. Тоже хотите стать федератами?

— Сам ты педе… федераст то есть, — поднимаясь сложа, обиженно воскликнул молодой человек — Ты сказал, меня хозяйка искала? Ну эта, матрена…

— О да, да, матрона.

— Ну так веди! Чего рылом щелкаешь?

Управитель пожал плечами:

— Пошли… Только сперва переодеться надо и вымыться, а то несет от тебя, извини, как от горного козла!

— А я б на тебя посмотрел, потаскай ты носилки!

Бромелий лишь улыбался и гадостей больше не говорил, наоборот, прямо лучился любезностью: даже простынку подал после того, как Сашка вылез из бассейна. И две туники — голубую, нижнюю, и широкую, длинную, верхнюю, ядовито-желтого цвета, лютиками, что ли, красили или какими-нибудь там кувшинками. Вот в таком виде чистый и вымытый Александр и отправился в гости к почтенной матроне: по цветовой гамме сразу и не поймешь — то ли милиционер, то ли националист-украинец.

Шли недолго, покои хозяйки располагались на втором этаже, сразу над бассейном.

В квадратных метрах здешние сектанты себя не ущемляли, Сашка это давно уж приметил. Куда делся мажордом, черт его знает? Вот только что был, что-то негромко говорил, кланялся — и вдруг как провалился! Исчез беззвучно и бесследно. Ну и ладно, не больно-то он здесь и нужен.

Феодосия возлежала на широком, устланном разноцветными покрывалами ложе, как какая-нибудь одалиска, Олимпия со скандально известной картины Эдуарда Мане. Только Олимпия была голая, а матрона одетая в какую-то полупрозрачную хламиду с тонким золоченым поясом. Такие же тонкие золоченые ремни от сандалий высоко оплетали икры стройных хозяйских ножек. Под хламидой явственно вырисовывалась грудь, довольно большая и, должно быть, упругая, с небольшими сосочками, которые так и хотелось поцеловать со всем жаром, а потом долго-долго ласкать языком. Наверное, желание настолько явственно обозначилось на лице Александра, что женщина вдруг рассмеялась, ничуть не обескураженно и не зло, а кокетливо.

— Я видела, как ты бился, Рус! Славно! Ты такой крепкий, красивый. Не стой же, садись вот сюда, рядом.

Ну, вполне ясно, чего дамочка хочет.

Взглянув Феодосии прямо в глаза, молодой человек протянул руку, оголил женщине плечо, погладил, притянул к себе.

— Меня зовут Александр, милая…

Матрона припала к нему с такой страстью, что казалось, будто взорвалось небо. А это всего лишь был затяжной поцелуй, пока еще поцелуй…

— Ах, как ты целуешься… Варвар! Настоящий варвар!

Вырвавшиеся из уст Феодосии слова выражали явное восхищение и ожидание чего-то большего, чего-то того, что должно было между ними случиться. Что это случится, знали, скорее, чувствовали оба и сознательно оттягивали момент, чтоб он был еще слаще!

— Ты… ты… — срывая с гостя тунику, шептала женщина — Ты должен быть почтителен ко мне, помни!

— О госпожа моя! — Лаская рукой упругую грудь, Сашка от волнения перешел на русский, — Мы к вам, Матрена Ивановна, со всем нашим уважением… Как скажете! Хотите — сначала вина попьем… или сразу приступим к делу? То есть я хотел сказать — к телу… Черт возьми! Какое у тебя шикарное тело, Матрена! Тьфу… Феодосия… Ммм… Как ты красива… как обворожительно красива… Умх!

Обнаженная женщина стонала, закатывая глаза, отдаваясь новому варвару с такой страстью, что бывает, наверное, лишь у нимфоманок Александр тоже не скрывал своего наслаждения, этого волшебного чувства, наступающего от прикосновения к влекущей шелковистости кожи, от прикосновения к большой и упругой груди, от поцелуев, жарких, как знойный ветер пустыни.

Феодосия была неистовой, как океан, океан любви, колдовских грез и самых необузданных фантазий. Казалось, в эту ночь любовники проделали друг с другом все, что только могли проделать, но и этого матроне оказалось мало…

— Ты только не спи, Александр, только не спи!

— Ага, заснешь тут с тобой…

— О, друг мой… Как мне с тобой хорошо!

— Да и мне с тобой тоже неплохо. Ну, иди ж ко мне, поцелую…

Вот это любовница!

— Подожди, мы еще с тобой кое-что попробуем… Халина, Карина!

Приподнявшись на ложе, Феодосия хлопнула в ладоши, и тут же, словно только того и ждали, в комнату впорхнули две девушки, две юные обнаженные грации. Одна — с кожей, белой как снег, но чуть тронутой ласковой бронзовостью загара, вторая — черная, как пантера. Подбежав, обе встали на колени пред хозяйкой, принялись ласкать ее так, что даже уставший было Александр почувствовал прилив новой силы.

— Возьми их! — стеная и хохоча, выкрикнула матрона, — Возьми по очереди, обеих…

Сашка не стал строить из себя пионера: дают — бери! Вот у них, оказывается, что за секта — с эротическим уклоном. Так ведь и завербуют, сволочи. Он, Александр Иваныч Петров, уже ведь почти поддался на происки.

Эта беленькая — ничего, ишь как выгибается, стонет. Ах… Попробовать потом и черненькую? Почему бы и нет? Впрочем, кто потом кого пробовал, сказать было трудно: скорее, черненькая Халина — Александра. А Феодосия и Карина, госпожа и служанка, смеялись, лаская друг друга. Такая вот вышла оргия!

Один только вопрос тревожил Сашку под утро: а что, если обо всем этом веселье прознает муж, Нумиций? Наверняка ведь среди слуг имеются стукачи.

— Нумиций? — Красавица Феодосия вскинула брови и потянулась, — Он сам сейчас с другой женщиной… Не хватает наложниц… Грешник! Меня он давно не любит и вряд ли когда-нибудь любил.

— Даже так? — Молодой человек покачал головой.