Четвертый хранитель

— К черту греческое воспитание, Софья! Где ларец?!

Софья, глядя в глаза мужу, захлопала ресницами.

— Иван, я не понимаю, отчего ты так нервничаешь? Ты же хорошо знаешь, сколько ужасных несчастий пережила наша семья из-за турок… Мы потеряли Константинополь, мы остались нищими, и я благодарю Господа за то, что он послал мне тебя, такого доброго государя, любящего супруга, а потому мне совсем не хотелось бы, чтобы какие-то мелкие недоразумения разрушали нашу глубокую и тонкую привязанность. Вспомни, нас недавно постигло огромное горе! Господь взял к себе нашу доченьку, такова была его воля, но я расцениваю это как знак свыше. Мы должны нежнее относиться друг к другу тем более сейчас когда я снова…

— Где ларец, Софья?!

— Я же и рассказываю, но ты не даешь мне и слова сказать. Еще раз напоминаю — ты просил меня помочь устроить свадьбу Марьи и молодого князя Василия Верейского. Для этого из Венеции специально прибыл отец невесты, мой брат Андреас… Князь Василий Удалой — известная личность, любимец московского народа, и негоже было бы ему жениться на какой-то нищенке. Ты видишь, — слезы выступили у нее на глазах. — Я не стыжусь говорить о том, что наша семья жила в изгнании и нищете, и тебе это прекрасно ведомо. Где, по твоему, Марья могла взять приданное. Вот я и вспомнила об этом злосчастном маленьком ларчике… Да там и камней-то было — каких-то пару перстеньков на пальцы одной руки. Я подумала, что после Новгорода, откуда, как всей Европе известно, ты вывез триста повозок с драгоценностями, какая то жалкая шкатулка не может представлять для тебя особой важности, разве что ты хотел показать всему своему двору и всей Москве, что наша с тобой племянница беднее, какого-то Верейского княжича, земли которого фактически вот-вот станут принадлежать тебе…

Иван Васильевич тяжело вздохнул и присел на край постели, отодвинув прозрачный балдахин. Казалось, он полностью смирил свой гнев, и теперь говорил так, как разговаривает учитель с несмышленым учеником.

— Послушай, Софья, дело вовсе не в этих камешках, хотя их там было много и ценность их велика. Дело совсем в другом… Ты ведь помнишь — я говорил тебе о том, что…

— Ах, перестань, Иван. Ну, неужели ты, великий государь, дальновидный политик, мудрейший правитель, можешь верить в какие-то жалкие плебейские россказни, которыми тешит себя простой люд, выпив меду…

Иван Васильевич вздохнул.

— Видишь ли, Софья, у нас в народе говорят: «Дыма без огня не бывает». То, что сокровище Амрагана было — это правда, но…

— Иван, — расширила глаза до предела, Софья. — Ты верно перетрудился. О чем ты говоришь?! Все произошло почти триста лет назад. Это одни байки! Если бы это сокровище существовало, оно уже давным-давно проявилось бы. В Твери, в Москве, где угодно. И вообще я не понимаю, что общего между этой красивой легендой и приданым твоей покойно жены.

Иван Васильевич помолчал и упрямо сказал, тут же ловя себя на том, что сам не верит в то, что говорит:

— Понимаешь, Софья, приданое Марьи — это часть Тверской казны, и если Великие Тверские князья тайну ту великую знали, то может храниться она где-нибудь в казне этой. Вот, когда у меня в руках будет вся эта Тверская казна, и слуги мои переберут все предметы в ней один за другим и ничего не найдут, ну, может тогда, я успокоюсь…

Софья нежно прикоснулась своей бархатной ручкой к огромной ладони супруга.

— Оно будет в твоих руках, — вкрадчиво прошептала она, — Потому что и Тверь, и Верея и все исконно русские земли будут твоими, ибо с тобой я, со мной благословение апостола Андрея, а за нами — Великая Византийская империя — второй Рим! Два Рима пали, а третьим Москва будет до тех пор пока ты будешь со мной, и будешь верить мне, мой любимый. — Она нежно поцеловала его в щеку.

Иван Васильевич молча встал, и, не говоря ни слова, вышел.

Столь же решительным и быстрым шагом, возвращаясь в свою тронную палату, он пнул ногой наугад одного из низко кланявшихся бояр, что вечно толклись в коридорах в ожидании государевой милости, и коротко бросил:

— Тучков?

— Да, государь. — Тучков ударил лбом об пол.

— Патрикеева ко мне, и если в пять минут не справишься — в Преображенский монастырь до конца дней.

— Слушаю и повинуюсь, государь! — Вскочил на ноги Тучков.

Спустя несколько минут, Тучков втолкнул полураздетого Патрикеева и, трижды перекрестившись, осел по стене под дверью, гадая про себя — успел или не успел…

— Что стряслось, государь? Заговор? Покушение? — запыхавшись от бега, испуганно спрашивал Патрикеев.

— Тебе известно, где в настоящее время находится Удалой со своей супругой?

— Нет, государь, но узнаю через минуту.

— Прикажи своим добрым людям немедля схватить князя Василия Верейского с его княгиней, и, не взирая на час, доставить ко мне, сюда.

— Разумеется, государь. Твоя воля — закон!

Не успел Иван Васильевич покинуть покои супруги, Софья тотчас вскочила с постели.

Испуганная Аспасия торопилась к ней.

— Государь в гневе, — шепотом полуспросила-полусообщила она.

— «Гнев, о богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына…», — думая о чем-то своем иронически процитировала Софья. — Паолу и Беренику ко мне, живо!

— Береника! — Сказала Софья, и верная фрейлина по одному виду своей госпожи поняла, что дело серьезное. — Немедленно поезжай в моей повозке к Марии и Василию и, во что бы то ни стало, привези обоих сюда! Сейчас же!

— Да, государыня, — присела в низком поклоне Береника и выбежала.

— Слушаю, государыня, — заняла ее место Паола.

Итальянка Паола, самая обольстительная из фрейлин Софьи за десять лет жизни в Москве прекрасно овладела русским языком, но чарующий южно-итальянский акцент, который у нее остался, действовал на мужчин неотразимо.

— Паола! Чего бы тебе ни стоило, отыщи, разбуди и приведи ко мне Алексея Полуехтова, который в отсутствие Федора Курицына, является главным дьяком моего мужа…

— Да-да, я знаю, госпожа, — я лишь переоденусь и, через полчаса, он будет у вас.

Паола справилась быстрее.

Через полчаса молодой дьяк Алексей Полуехтов, (сын старого дьяка Алексея Полуехтова, погибшего четыре года назад во время большого Московского пожара), старуха-мать которого до сих пор жила в маленьком сельце, вдали от Москвы, боясь высунуть оттуда нос, едва избежав казни двадцать лет назад в том страшном и странном событии, когда умерла первая Великая Московская княгиня Марья Тверская, припал к ногам государыни.

Вследствие грехов и вин своих родителей, Алексей Полуехтов всегда чувствовал себя так, будто над ним висит пресловутый меч Дамокла, о котором он когда-то прочел в мудреной греческой книге. Единственным утешением было то, что великая княгиня с момента ее появления при Московском дворе, в течение целых десяти лет проявляла к нему неслыханную доброту, никогда ничего не потребовав взамен. Благодаря ей, Алексей Полуехтов, имел собственный дом в собственной деревне (причем мало кто об этом знал), а щедрые подарки, которыми от случая к случаю одаривала его Великая княгиня за всякие пустяшные, канцелярские работы, поручаемые именно ему, несмотря на то, что имела собственного канцлера, сделали его вполне обеспеченным. Однако, будучи профессиональным дьяком, а, стало быть, человеком неглупым, образованным и по роду своей деятельности дипломатом, он прекрасно понимал, что просто так ничего не бывает, что рано или поздно какие-то его услуги понадобятся Великой княгине, и молил Бога лишь о том, чтобы эти услуги не привели его потом на плаху.

Стоя на коленях перед Великой княгиней, он склонил голову, чтобы скрыть волнение и смертельную бледность лица, потому что прекрасно понимал — вот оно то, чего он ждал и боялся. Вот оно то, отчего, быть может, уже через несколько дней, его голова, отделенная от туловища, хлопая глазами, упадет в плетеную корзину с опилками.

— Скажи, Алексей, — ласково и сладко улыбаясь, спросила Софья. — За десять лет нашего знакомства и моей к тебе привязанности, попросила ли я когда-нибудь хоть о какой-нибудь услуге?