Порубежная война

В отличие от Ивана Васильевича, его тридцатидвухлетний сын Иван Иванович явился, не ожидая никаких особых потрясений, поскольку ничего не слышал об органной музыке, кроме того, что она существует, и что ее играют в католических божницах. В руках наследника была книга в тесненном кожаном переплете с большой матерчатой закладкой, вышитой руками его супруги. Их семилетний сын Дмитрий под присмотром нянек тоже был приведен для прослушивания неслыханной доселе музыки. Пришли, разумеется, и все приближенные — друзья по диспутам и спорам о сути и смысле бытия — братья-дьяки Курицыны, настоятели Алексей и Дионисий и конечно Марья Любич с Нежданом Кураевым, отношения между которыми становились близкими настолько, что это уже было заметно всем, кто понимал в этом толк, по взглядам, нечаянным прикосновениям и неоправданно долгим негромким беседами.

Иван Иванович уселся в кресло-трон, улыбнулся своей супруге и, открыв книгу на заложенной странице, принялся читать в ожидании начала действа.

За его спиной сел доктор Леон, и незаметно оглянувшись по сторонам, успокоился, не видя никакой опасности.

Еще задолго до третьего марта, братья и сестры тайной веры, узнав о предстоящем выступлении сеньора Джованни, провели свое беглое расследование, которое подтвердило, что сеньор Сальваторе действительно является известным в Италии органным мастером, а также исполнителем и родился под знаком скорпиона, так что никакой угрозы от его приглашения не исходит.

Сеньор Джованни Сальваторе, как и в прошлый раз, вышел, держась еще дальше от кресла-трона и, низко поклонившись, начал играть.

При первых же звуках музыки Иван Иванович закрыл книгу и начал вслушиваться в странные неслыханные доселе звуки. Он поудобнее устроился в кресле и, положив руки на мягкую бархатную обивку, ощутил вдруг легкий укол чуть ниже локтя. Подняв руку, он увидел, что маленькая заноза, застрявшая должно быть между обивкой и деревянным поручнем уколола его. Продолжая прислушиваться к чарующим и странным звукам музыки, Иван Иванович выдернул эту занозу, уронил на пол и углубился в ощущения, которые охватили его.

В отличие от отца, органная музыка произвела на него совершенно неожиданное впечатление. Неизвестно почему он почувствовал вдруг, как душа, будто отделившись от тела, начинает сливаться с этой музыкой, постепенно разрастаясь, охватывая сначала пространство между ним, женой и сыном, затем все шире, включая всех сидящих, а потом будто вырывается за пределы кремлевского терема, расширяясь, охватывает всю Москву, все княжество, всю Европу, весь мир и, наконец, мчится куда-то в бесконечность с ужасающим восхищением понимая, что этот путь ведет к самому Господу…

Иван Иванович внезапно вспомнил свое раннее детство, а потом увидел себя тринадцатилетним, уже на коне и в доспехах, — он участвовал тогда в Шелонской битве, но не в самом бою, а лишь наблюдая, и вспомнился вдруг ему один смелый воевода, который вызвал у него восхищение, но потом что-то не сложилось у этого воеводы и ему отрубили руку… А затем перед ним возникла Угра и орды Ахмата на другом берегу, он вспомнил приказ отца вернуться и свой дерзкий отказ… Потом — Елена, горячая волошская принцесса, страстная возлюбленная, добрая жена, хорошая мать, и сынок Дмитрий… И почему-то книги, которые всегда странно манили его… И еще он подумал — как забавно, кажется, у него всегда в руке была книга, но он ни разу не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь держал в этой руке оружие…

Место, куда вонзилась заноза, сперва заныло немного, как от укуса осы, но вскоре перестало болеть, и какое-то странное чувство опьянения и невыразимой печали охватило вдруг Ивана Ивановича, и все пронеслось так быстро, что он даже не успел заметить, как музыка кончилась, игрец Фрязин откланялся и ушел, Елена прикоснулась к его руке, спросила: «Что с тобой? Пойдем?» и только тогда он, как бы очнулся, с трудом возвратился в этот час и в эту комнату, будто пробудившись от странного сна, и тогда он еще не знал, что жить ему осталось всего четыре дня.

… Резкое обострение камчюганачалось у Ивана Ивановича уже на следующий день.

Болезненно увеличенные суставы пальцев ног вдруг начали распухать и причинять все большую боль.

Доктор Леон, увидев обострение болезни, принял все меры, известные ему и медицине того времени, которые только были возможны.

Конечно, в первую очередь Леон Майстершпитц подумал о том, ради чего он был сюда приглашен.

Когда полгода назад в его венецианский дом явился некий человек в черном и предложил ему отправиться в неведомую далекую страну, вполне успешно практикующий в Венеции врач отказался, однако человек в черном, говоря о гонораре, назвал число, которое в быстром и живом уме доктора Майстершпитца, умеющем производить мгновенные математические операции, предстало как превышающее по крайней мере в три раза самые фантастические доходы, которые он мог бы получить в течение ближайших десяти лет своей венецианской жизни. И тогда доктор Леон призадумался. Человек в черном был очень терпелив и, скромно опустив взор, ждал. Доктор Майстершпитц поинтересовался авансом, и человек в черном молча кивнул своему слуге, который внес в комнату тяжелый сундучок и услужливо открыл его перед доктором Леоном. У венецианского врача была жена и семеро детей, и он прекрасно представлял себе вес и ценность чистого золота. Содержимого сундучка хватало на то, чтобы его жена не знала забот, а дети получили хорошее образование. Неизвестно как может сложиться карьера в Венеции, — вот умрет завтра какой-нибудь богатый больной и все скажут, что никудышный, дескать, лекарь этот доктор Майстершпитц — и все, — никто больше не пойдет к нему — что тогда делать?!!

Одним словом, доктор согласился.

И не только на это.

Он подписал тайный контракт, в котором обещал расплатиться своей собственной жизнью в том случае, если далекий знатный пациент умрет не от камчюга, а от яда. Забавно было то, что когда доктор уже прибыл в эту загадочную и далекую Московию и предстал перед Великим князем Иваном Васильевичем, сына которого он и должен был лечить от этого самого камчюга, Иван Васильевич поставил ему такое же грозное условие, как и человек в черном полгода назад в столь далекой сейчас Венеции. Доктор Леон, зная, что ему и так уже нечего терять, только улыбнулся и заявил Великому князю, что если ему не удастся излечить наследника престола, он готов сложить свою голову. Великий князь Иван Васильевич удовлетворенно хмыкнул и принял доктора Леона на должность кремлевского медика с жалованием восемь рублей в месяц. Доктор Леон в душе лишь улыбнулся, низко кланяясь своему новому государю, поскольку жалование, которое он должен был получать от человека в черном, оказавшегося тут же в Москве, превышало обещанное Великим князем ровно в два раза.

Камчюгне был опасной смертельной болезнью, и доктор Леон искренне полагал, что быстро излечит своего пациента от этого недуга. Что же касается возможности отравления — она казалось совершенно невероятной: к наследнику никто не мог даже приблизиться, всю его еду и питье тщательно проверяли, равно как все книги и предметы, которые брал в свои руки Иван Иванович, дабы не содержали они ни малейший следов какого-либо вещества опасного для здоровья.

И поэтому сейчас, четвертого марта, когда вдруг суставы Ивана Ивановича покраснели и начали болезненно расти на глазах, доктор Леон принял самые современные и действенные меры, — он начал прикладывать к воспаленным суставам стеклянные банки, специально привезенные им с этой целью из Венеции, наполняя их горячей водой, но, к огромному изумлению доктора, это не только не помогло, но и стало ухудшать состояние больного.

Пятого и шестого марта доктор Леон, ни на шаг не отходя от пациента, отчаянно боролся за его жизнь, с ужасом видя катастрофическое ухудшение его состояния.

Седьмого марта 1490 года тридцатидвухлетний Иван Иванович в присутствии своей супруги, которая до последней минуты держала его за руку, скончался, испытывая мучительные боли и произнеся перед смертью щемящие и странные слова: