Смерть Аттилы

Конечно, гунны пока ничего не поняли, но они постепенно все поймут и примут Слова Божьи, которые он нес им. Он больше молился для себя, чем для окружающих. Часть его преданности монашеству состояла в том, что он размышлял о Христе и от этого был счастлив.

На следующее утро, когда ушли последние гунны или они просто заснули, он вышел на свежий воздух, чтобы немного передохнуть. Ему нравился вид стоянки — она напомнила ему детскую, полную неряшливых детей. Пока он стоял у двери юрты, любуясь тем, что предстало перед его глазами, вернулись некоторые гунны, неся с собой мертвеца. Они не обратили никакого внимания на монаха. Он мог быть человеком-невидимкой. Один из них, сильно рыдая, отбросил от себя руки сопровождающего, пытавшегося его успокоить, и тогда монах понял, что это была женщина — жена мертвого воина.

Он пошел за ними. Его поразила скорбь этой женщины. Мужчины оставили мертвого мужа в пустой юрте. Женщина начала укладывать тело, и монах стал ей помогать.

Сначала она тоже не обращала на него никакого внимания, но постепенно растаяла и начала что-то говорить, не переставая, хотя знала, что он не понимает языка гуннов. Они вместе обмыли ее мужчину и надели на него свежие одежды. И все время она говорила не переставая.

Ее мужа забили до смерти ножами. Аурелиус сначала не мог на него смотреть. Женщина — она ему четко объяснила, что ее имя Юммарка, — ловко переворачивала тело. Но когда она смывала кровь, то приложила щеку к его груди и застонала, и тогда Аурелиус понял, почему она так переворачивала тело мужа: потому что было ей так знакомо! Истерзанное и грязное, оно стало выглядеть в глазах монаха по-другому.

Но сейчас он снова ехал на юг — значит, не быть ему Апостолом среди гуннов! Лошадь трясла его. Он не умел сильно сжать ее бока коленями, и каждый подскок почти выбивал его из седла. Они ехали сквозь лунную ночь, полную голосов сов. Слева текла река, и к югу расстилалась светлая и прохладная степь. Перед ним ехали два гунна, болтая на ходу, как женщины. С ними были две свободные лошади и жеребята.

Гнедая кобылка остановилась, чтобы покормить жеребенка. Она останавливалась и раньше. Аурелиус боялся погонять ее, так как ему было жаль голодного жеребенка. Он знал, что гунны ценят своих лошадей превыше всего. Когда они увидели, что он остановился, они тоже остановили своих лошадей. Старший мужчина был худой и высокого роста. Он вытащил дудочку и начал играть. Кони стали щипать траву.

Аурелиус легко перевалился с боку на бок, чтобы немного размять застывшие мышцы. Кобыла двинулась вперед, вытащив сосок изо рта жеребенка. Другой жеребенок лег на землю. Его мать подтолкнула его носом, но он не вставал.

— Подождите! — обратился Аурелиус к гуннам. Те были готовы продолжить путь. Он показал им на жеребенка.

— Нам нужно отдохнуть.

— Мы только что покинули Хунгвар, — сказал младший гунн. Сейчас у него было приличное настроение.

Аурелиус согласился с ним.

— Я это знаю, но если вы хотите, чтобы я ехал с вами, вам следует понимать, что я не могу ехать так, как ездят хунну.

Старик засмеялся, когда Аурелиус употребил то имя, каким сами хунну называли себя. Он начал разговаривать с молодым парнем. Когда закончились переговоры, старик снова поиграл на дудочке. Потом он огляделся и, показав на реку, что-то сказал.

— Мы остановимся там, у реки, — сказал молодой парень Аурелиусу. Он снова начал злиться, схватил уздечку гнедой кобылки, выхватив ее из рук Аурелиуса, и помчался галопом. Аурелиус ухватился за гриву и крепко сжал ноги на брюхе кобылки, чтобы как-то удержаться на ней. Но он уже сильно растер себе колени и ляжки и на полпути к реке свалился с кобылки.

Парень сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал лететь к реке. Аурелиус поднялся. Другой гунн хохоча подъехал к нему и что-то сказал по-гуннски. Монах разобрал слово хунну. Он наклонился, добродушно хлопнул Аурелиуса по груди и поехал дальше. Аурелиусу пришлось идти пешком. Ноги болели от бедра до лодыжек, и сильно ломило спину. Пока он дошел до берега реки, гунны разожгли там костер. Он лег на землю, питаясь теплом костра, положил голову на руки и мгновенно заснул.

Утреннее солнце было обжигающим даже в тени деревьев у реки. Такс отпил воду из сосуда из тыквы, который дал ему Трубач, и наклонился, чтобы сорвать ягоды. Его пальцы, поцарапанные колючками, были ярко-красными от сока ягод. Кислый вкус от попадавшихся ему незрелых ягод щипал язык. Сидя неподалеку, Трубач опять играл на дудочке, и, наверно, с ним был монах. Такс еще попил воды. Он со своей лошадкой выбрался из кустов терновника и быстро объехал пасущихся коней, собрал их и погнал к берегу реки.

Под лучами солнца равнина расстилалась в дымке пыли. Ветер наконец затих. Два жеребенка играли друг с другом. Пыль и пыльца растений налипли на их длинные ресницы и гривки. Впереди тоненько заржала невидимая гнедая кобылка. Ее жеребенок ответил ей и побежал на зов матери. Такс свистнул, и Трубач ему ответил.

Они решили по мере возможности двигаться вдоль реки, потому что там всегда можно было найти какую-нибудь еду, и они могли ловить рыбу. Трубач взял с собой сушеное мясо и рыбу, и мешок зерна, но он хотел сохранить это для дальнейшего путешествия на юг. Такс все еще пытался отговорить его брать с собой монаха. Тогда они могли бы двигаться быстрее, но Трубач настаивал на своем. Он сказал, что монах ему нравится, и, кроме того, с двумя жеребятами они все равно не смогут быстро двигаться. Такс пригнал коней к маленькой рощице.

Трубач помахал ему. Монах тоже посмотрел на Такса. Его тощее белое лицо было измазано соком ягод, как у маленького ребенка. Такс приблизился к ним. Гнедая кобылка подозвала жеребенка, и он начал ее сосать.

— Узнай, что он мне хочет сказать, — попросил его Трубач, показывая в сторону монаха. — Все утро он пытается объясниться со мной на разных языках, как будто должен сказать нечто важное.

Такс отпил глоток воды и передал тыкву монаху.

— Ты хочешь что-то сказать?

Монах кивнул головой. Вместо того чтобы пить, он налил воду на руки и начал тереть их. Сок ягод не отошел, хотя монах пытался вытереть руки об рукава. Наконец он сдался.

— Я хотел спросить его, что он думает о том, кто создал все это?

Монах обвел рукой вокруг, включая в этот жест — реку, деревья, кусты терновника. Все, все!

Такс не сводил с него взгляда, не зная, правильно ли он понял его. Наконец он отвел глаза от монаха и тоже осмотрелся вокруг. Он подумал, почему монах решил, что все это кто-то создал. Его поразило, что римляне могут владеть таким мастерством, что они могут создать целую реку с берегами.

— Ну? — спросил Трубач.

— Он — сумасшедший, — пожал плечами Такс.

— Передай мне, что он сказал, а решать буду я сам.

— Он хочет знать, кто все это создал — реку и деревья?

Трубач удивленно посмотрел на монаха. Такс с удовольствием видел, что тот пораженно оглядывается вокруг, как только что делал он сам. Наконец шаман посмотрел на худое бледное лицо монаха.

— Пусть он объяснит свои слова.

Монах переводил взгляд с одного на другого и начал хмуриться. Потом он прочистил горло.

— Я хочу спросить, верит ли он, что Бог создал мир и все, что в нем существует? Или все это придумал дьявол?

Такс фыркнул:

— А, я все понял, — и потом обратился к Трубачу. — Теперь он пытается учить нас вере своего Прародителя Христа. Он спросил, верим ли мы, что его Прародитель создал все в мире.

Трубач кивнул, и лицо его просветлело.

— Понимаю, все прекрасно. Теперь мы можем обмениваться мыслями, и я смогу найти ответы на те вопросы, которые меня всегда волновали. Но нам пора двигаться, жеребенок кончил сосать мать. Вперед!

Они снова двинулись в путь. На этот раз они ехали рядом. Такс, не переставая переводить, по дороге пытался отыскать еще кусты с ягодами или фруктовые деревья и даже небольших животных и птиц, пригодных для еды. Пока они двигались вперед, кони на ходу прихватывали траву, а жеребята резвились и играли друг с другом, время от времени укладываясь отдохнуть.