Черная башня

— Это музей? — интересуется Шарль.

— Можно и так сказать, — хмыкает Видок.

В это мгновение появляется сам хранитель музея, в свежем белом жилете и с двумя бриллиантовыми булавками в жабо. Если маркиз и узнает Видока, припомнив обстоятельства встречи, то не подает вида — ничем, кроме высокомерия, борющегося с чувством долга.

— Прежде чем мы приступим, месье, — произносит маркиз, — прошу вас переговорить со мной наедине.

— Вы можете смело говорить в присутствии этих джентльменов, — отвечает Видок. — Их вопрос касается так же, как и меня.

Никаких признаков, что он узнает и нас. Или желает узнавать.

— Если бы решение зависело от меня, — бесстрастным тоном замечает он, — ни один из вас здесь бы сейчас не стоял. То, что я открыл для вас двери своего дома, является с моей стороны личной услугой министру. Я бы попросил вас об этом не забывать.

— Мы учтем, месье маркиз. В свою очередь осмелюсь напомнить, что ради того, чтобы помешать этой встрече, было убито три человека. Разве их гибель не оправдывает некоторых затрат времени с вашей стороны? И со стороны герцогини?

Как и в усыпальнице, маркиз выдвигает правую ногу, отчего сразу делается похож на дуэлянта. Однако в его голосе чувствуется уступка, едва заметная.

— Месье Видок, — начинает он, — вам следует понять. Я знаю герцогиню с тех пор, когда она была маленькой девочкой. Она столько страдала, что хватит на три жизни. Все, чего я желаю, это избавить ее от лишних слез.

— Надеюсь, что доставлю ей лишь радость, месье.

В карих глазах маркиза вспыхивает искра.

— Пятнадцать минут, — говорит он. — Не больше. И герцогиня оставляет за собой право в любой момент прервать беседу. Так же как и я.

— Договорились, — заключает Видок.

Его облик — воплощенная уверенность в себе. Я был бы счастлив, будь у меня хоть десятая ее доля, но куда уж мне! Я не могу представить себе сколько-нибудь удачное завершение этого предприятия. Вот маркиз, смуглый и непоколебимый. Вот Шарль, уже гоняет что-то ногами (теннисный мячик! Откуда он его взял?). А через минуту, подобная снежной буре, в гостиную врывается она: герцогиня Ангулемская.

Племянница нынешнего короля, невестка графа д'Артуа. Сейчас герцогиня предстает в более законченном образе, нежели тогда, в Сен-Дени, но в то же время она словно бы стала меньше и раздраженнее. Белый кашемир и алый бархат не для нее. Нет, ее удел — корсет и черный креп, и во всем облике герцогини читается: «Каким образом вы намерены испортить мне жизнь?»

— Добрый день, мадам. Я старший инспектор Видок из бригады безопасности.

— Мне о вас докладывали.

Ее голос так же холоден, как и протянутая Видоку рука.

— Я чрезвычайно польщен. Могу я представить вам господина, который с таким благородством и усердием помогал мне в расследовании? — Тщательно рассчитанная пауза, во время которой мои брюки обвисают еще в десяти местах. — Доктор Эктор Карпантье.

— Карпантье, — тихо повторяет она.

Не зная, как лучше поступить, я неловко делаю шаг вперед.

— Это большая честь беседовать с вами, мадам. Кажется, вы встречались с моим отцом. В менее счастливые времена.

— Да, — произносит герцогиня.

Она словно бы теряется между прошлым и настоящим.

— Разумеется, я вспоминаю вашего отца с огромной нежностью. Он был чрезвычайно добр ко мне и моему… — Затянутой в перчатку рукой она теребит золотой крестик на груди. — Ко мне и моему…

— В самом деле, — встревает Видок, прекращая затянувшуюся паузу. — Вы столь изящно подвели нас, мадам, к теме нашего обсуждения. Как я уже сообщал министру, недавние события позволяют сделать вывод, что предположительно — я подчеркиваю, предположительно — молодой человек, которого вы видите сейчас перед собой, мадам, возможно — слово, важность которого нельзя в данном случае переоценить, мадам, — итак, возможно, этот молодой человек не совсем вам неизвестен.

— В этом он вас убедил?

— Нет, мадам. Из своего детства он припоминает лишь драгоценные крохи. Он никогда не называл себя иным именем, только Шарль Рапскеллер. За него выступали другие люди.

— И кто же они?

— К сожалению, им чрезвычайно не повезло, мадам, — они умерли. Безвременно скончались. Одного из них звали месье Кретьен Леблан — его вы тоже, возможно, помните.

Еще одно имя, залетевшее из прошлого. Она склоняет голову, словно в попытке укрыться.

— Поскольку этому молодому человеку самому, по-видимому, угрожает опасность, мы сочли целесообразным представить его вам. Единственно ради его блага. Если вы с уверенностью заявите, что он не Луи Шарль, герцог Нормандский… что ж, в таком случае вы, возможно, окажете юноше неоценимую услугу: спасете ему жизнь.

Так он взывает к ее широко известному милосердию. Хитрый ход, если не считать, что в выражении лица герцогини сейчас нет и капли милосердия.

— Полагаю, бессмысленно, месье, утверждать нечто столь очевидное. Как вы помните, мой брат погиб.

— Пожалуй, — соглашается Видок. — Так принято считать. Однако вследствие отсутствия… отсутствия тела как такового…

Маркиз резко поднимается со стула, его губы предостерегающе изгибаются. Но его опережает герцогиня.

— Эта дерзость, — произносит она тоном медленно разгорающейся ярости, — переходит все границы. Вы утверждаете, что мой брат жив. Я говорю, что он умер. Поскольку мы не можем прийти к соглашению по этому вопросу, предлагаю немедленно прекратить беседу.

В этот момент в разговор вступает человек, на которого до сих пор никто не обращал внимания.

— У тебя красивые волосы, — произносит Шарль. — Те, что видны.

Изумленная герцогиня подносит руку к своему маленькому, по английской моде, капору. На щеках у нее проступают фиолетовые пятна.

— Мои извинения, — вмешивается Видок. — Молодой человек не всегда… у него иной раз с головой не совсем…

— Подлец, — глухо стонет она. — Подлое существо.

С выражением презрения она надвигается на Шарля.

— Я уже нескольким таким, как вы, дала от ворот поворот, — шипит она. — Называющим себя именем моего дорогого брата. С превеликим удовольствием спроважу и вас.

— Надеюсь, вы не станете это делать, — отвечает Шарль. — Мы ведь только пришли.

После этого вопрос, убедит он ее в чем-то или нет, уже неуместен; можно лишь спрашивать себя, уйдет ли он отсюда живым.

— Скажите мне. — Ее голос похож на воронье карканье. — Ответьте, месье Притворщик. В какой день умер мой отец?

Вопрос не столько озадачивает его, сколько словно бы пролетает мимо. С растерянной улыбкой он поворачивается ко мне, смотрит на Видока, опять на нее.

— Ага, вы забыли? — восклицает герцогиня. — Двадцать первого января. Любой школьник, изучающий историю, мог бы поведать вам об этом. А помните ли вы, что после его смерти долго стреляли из пушек? Помните? Помните, как вы реагировали на стрельбу? А что сказала ваша тетя, помните?

Маркиз кладет руку ей на плечо.

— Дитя мое, — тихо произносит он. — Прошу вас…

— Помните, что они с матерью сделали для вас в ту ночь? То, что обычно не делали? — Черты ее лица до предела заостряются. — А может, вы сумеете припомнить день, когда собрали для меня мою переписку. Где вы сложили письма? В какой комнате? Каким образом?

Впервые за все время в глазах Шарля мелькает страх. Он протягивает вперед руки, словно стараясь защититься от удара.

— И еще скажите, как вы подшутили надо мной в девяносто третьем на Новый год? Что это была за проделка? В какой комнате она произошла?

Долгое, долгое молчание. Пока оно тянется, потухают последние угольки надежды. Выражение лица герцогини? Экстатически-мрачное — вот единственное достойное описание.

— На мой взгляд, молчание месье Рапскеллера говорит само за себя. Мой брат, если бы он был жив, смог бы ответить на любой из этих вопросов.

Видок скребет в затылке.

— У него — кажется, я забыл сообщить об этом, мадам, — амнезия. Доктор Карпантье подтвердит…

— Чрезвычайно сожалею, но вынуждена предложить вам покинуть помещение.