Страж

Эзра осторожно постучался в стеклянную дверь. Разве не приятный будет сюрприз для дяди, если он принесет ему с утра его любимое лакомство?

Женщина обошла прилавок, вытирая руки о передник.

— Вы открыты? — спросил Эзра через дверь. — Могу я у вас что-то купить?

Женщина наклонилась ближе к стеклу и отшатнулась.

— Мы закрыты, — сказала она и отвернулась.

Закрыты? Эзре показалось, что в первый момент женщина потянулась к дверной ручке, чтобы впустить его. В котором же часу открывается кондитерская? Он сделал шаг назад, чтобы посмотреть, указаны ли на двери часы работы. И увидел в стекле свое отражение. Мужчина с остекленевшими глазами, всклокоченными волосами и трехдневной щетиной на щеках и подбородке, в незастегнутом плаще. Он только теперь заметил, что на одной туфле не завязан шнурок.

Удивляться было нечему. Он подумал, может быть, постучаться еще раз и убедить женщину в том, что он в своем уме, но она уже исчезла за прилавком. Наверняка ждала, когда он уйдет.

Эзра перешел на другую сторону улицы и пошел вдоль квартала одинаковых домов из темного песчаника. Его дядя жил на третьем этаже. Эзра знал, что Мори спит плохо и рано встает. Он остановился перед подъездом. На асфальте валялась пустая пивная бутылка. Эзра запрокинул голову и посмотрел на дядины окна. Конечно, в них горел свет.

Эзра нажал кнопку домофона, но, зная своего дядю, не стал дожидаться ответа, а просто отошел немного назад. Он знал, что Мори подойдет к окну и посмотрит вниз, чтобы узнать, кто к нему пожаловал.

Увидев, как шевельнулась штора, Эзра помахал рукой. На него смотрел дядя, одетый в банный халат. Смотрел так, будто пытался обработать в уме маловероятную информацию. Потом он опустил штору, а когда Эзра вернулся к подъезду, дверь уже была отперта.

Дверь своей квартиры Мори открыл, когда Эзра поднялся на лестничную площадку.

— Какого черта ты тут делаешь, да еще в такую рань? — вопросил Мори, нахмурился и добавил: — Твой отец? С ним все в порядке?

— Насколько мне известно, у него все прекрасно. Они с Кимберли все еще в Палм-Бич.

Эзра вошел в кухню. Квартира у Мори была «железнодорожной» планировки. [29]Последней была кухня, перед ней спальня, потом — гостиная, если ее можно было так назвать.

— Кофе хочешь? — спросил дядя, указав на банку растворимого кофе «Фолдер» на столе. — Я как раз себе заваривал.

— Да, было бы здорово. Я остановился около венской кондитерской, чтобы купить тебе датского печенья, но меня туда не впустили.

Мори усмехнулся и сказал:

— Я бы не стал их осуждать за это. Видок у тебя такой, будто ты только что сиганул из окна Бельвью. [30]

Эзра примерно так себя и чувствовал. Призрачный голос, негромкий, вкрадчивый, зловещий, снова зазвучал у него в голове.

Мори взял с посудной полки еще одну кружку, насыпал в нее немного кофе из банки.

— Ты любишь покрепче? — спросил он и, когда Эзра кивнул, добавил еще, налил в кружку кипяток и отправился в гостиную.

Дядя устроился в белом кресле-качалке (с подогревом и массажем), а Эзра сел напротив него на диван. Со стен облетала штукатурка. Иногда она закручивалась в рулончики и становилась похожа на свитки.

— Я все еще жду ответа, — сказал Мори. — Рановато ты пожаловал ко мне с визитом. Что стряслось?

Эзра сделал глоток кофе.

— Не смог заснуть и решил прогуляться.

— Гертруда мне говорила, что ты теперь вообще не спишь по ночам. Говорит, не ложишься до рассвета, а встаешь к вечеру. Чем ты занимаешься по ночам, Эзра?

— Работаю.

— Почему нельзя работать днем, как делает большинство людей?

— Ночью лучше. Тише, спокойнее. Никто не отвлекает.

Да, никто его не отвлекал, до сегодняшней ночи.

Мори его ответ не убедил.

— А что твоя врачиха говорит? Ну, эта, Нойманн?

— Я с ней это не обсуждал.

— А может, стоит обсудить? Она же тебе дает какие-то таблетки, ну, от перепадов настроения или как это там называется?

— Да, — ответил Эзра, глядя в чашку и любуясь тем, как свет лампы отбрасывает радужные кружки на поверхность горячего кофе. Он не рассказывал Нойманн о своей бессоннице. Он знал, что если расскажет, то она пропишет ему какое-нибудь снотворное, а он вовсе не хотел спать по ночам. Сон ему не был нужен, когда он был занят такой волнующей работой, по своему значению равной прорыву в науке. Ему от Нойманн были нужны только такие лекарства, которые помогали сосредоточиться на работе и быть спокойным.

Вот почему он не хотел и не мог рассказать ей о голосе, который услышал этой ночью. Не мог рассказать и своему дяде. Он знал, к чему это приведет — в лучшем случае к бесконечным сеансам психотерапии, а в худшем — к принудительным обязательствам. Свиток мало-помалу восстанавливался, фрагмент за фрагментом. И это было такое занятие, от которого дух захватывало. На самом деле Эзра лучше кого бы то ни было знал, что такая работа лишила рассудка многих его предшественников. Первым, кто ощутил на себе проклятие этого труда, был Шапиро [31]— тот самый человек, который оказался обладателем нескольких древних рукописей из района Мертвого моря. В его время такие находки считались подделками. Ученые полагали, что в таком неблагоприятном климате столь древние рукописи попросту не могли сохраниться на протяжении стольких веков. После мучительных лет профессионального непризнания Шапиро пустил себе пулю в висок в роттердамской гостинице. Потом, после ошеломляющих находок в Кумране в 1947 году, Шапиро был реабилитирован (вот только что ему толку было от этого?), и другие ученые продолжали изыскания с того места, на котором он их бросил, и очень часто результаты оказывались плачевными. Расшифровщики древних свитков имели печальную известность: зачастую они впадали в безумие и отчаяние, становились алкоголиками и наркоманами, проявляли склонность к самоубийству. Об одном суициде Эзра знал лично. Это была австралийка — самый выдающийся авторитет в области богословия ессеев. Она работала со свитками из района Мертвого моря, хранящимися в Библейской сокровищнице в Иерусалиме. Не прошло и двух лет, как она превратилась в безумную, бредящую фанатичку, пророчащую скорый конец Света и спасающуюся от вездесущего призрака, которого она называла «Человеком Тени». На конференции в Хайфе она выбежала к трибуне и, прокричав что-то насчет Сыновей Света, подожгла себя. Она жутко обгорела, но осталась жива, ее отправили в Мельбурн, где, как слышал Эзра, она потом жила, накачанная транквилизаторами, в частной психушке.

Эзра знал: если взялся за изучение древних свитков — держи себя в руках.

— Гертруда звонила мне вчера, — сказал дядя Мори. Эзра оторвал взгляд от кружки с кофе. — У нее есть новости, и она хотела рассказать тебе о них сегодня, когда ты проснешься.

— И что она собиралась мне сказать?

— Твой отец и Кимберли скоро вернутся из Палм-Бич. Будут в Нью-Йорке через пару дней.

Да, это была всем новостям новость. Сразу после перепалки за ужином они быстренько собрали чемоданы и удрали, не сказав ни слова, туда, где было тепло и уютно.

— Что ж, твой отец не из тех, с кем легко поладить, — признался Мори. — Порой я диву даюсь, как твоя мать с ним ладила столько лет. Но если ты хочешь жить в его квартире, а Гертруда мне говорит, что ты хочешь там жить, — тебе надо постараться найти с отцом общий язык. Ты уж как-нибудь смири себя, Эзра.

Конечно, дядя был прав, хотя Эзра понятия не имел, как должны выглядеть его старания. Будь жива его мать, никаких проблем не было бы. Она гордилась всем, что бы он ни делал: нарисовал лошадку, угадал верный ответ в какой-нибудь телевизионной игре. А вот отцу всегда казалось, что Эзра все делал недостаточно хорошо. Отец никогда не верил, что из него что-нибудь получится. Он никогда не понимал того, чем интересовался его сын, что ему нравилось. Сэм Метцгер умел делать одно — делать деньги. Он знал, как надо строить дома, многоуровневые парковки и торговые центры. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото, а все, к чему прикасался Эзра, превращалось в пыль.

29

При такой планировке все комнаты в квартире смежные и вытянуты в одну линию, коридора нет.

30

Психиатрическая клиника в Нью-Йорке.

31

В 1878 году Моисей Шапиро, крещеный еврей, показал в немецком консульстве в Бейруте необычную находку — 15 пергаментных свитков с письменами, которые, по его словам, были найдены арабскими пастухами в пещере в холмах Палестины. Шапиро торговал в Иерусалиме предметами старины и надеялся получить за свои находки огромные деньги. Однако его репутация была «подмочена» скандалом с предыдущими фальшивыми находками и он столкнулся с недоверием чиновников. Но через несколько лет были опубликованы статьи немецких исследователей Ветхого Завета, и Шапиро понял, что в его руках настоящее сокровище. В 1883 году он завершил перевод рукописей и отправился с ними в Берлин для экспертизы, где свитки снова сочли подделкой. Он попытал счастья в Англии, но и там удача ему не сопутствовала. В марте следующего года, не выдержав позора, Шапиро застрелился в номере гостиницы в Роттердаме. Рукописи, принадлежавшие ему, были выставлены на аукционе «Сотби» и проданы за 10 фунтов 5 шиллингов каким-то книготорговцем. В дальнейшем их следы потерялись.