Измена по-венециански

— Легко вам быть щедрой, зная, что ваши микробы могут уничтожить всех нас в считанные дни.

— Я могла бы позволить вам умереть, и таким образом проблема была бы решена. Но убить вас, Энвер, — это глупость. Подобные ошибки совершали Гитлер, Сталин, римские императоры, русские цари и практически все европейские монархи. Они уничтожали людей, на которых могли бы опереться в трудную минуту.

— А может, они все же были правы? Сохранять жизнь врагу может оказаться опасным.

Несмотря на горькие нотки, голос собеседника все же немного потеплел, и, почувствовав это, женщина сказала:

— Вам что-нибудь известно об Александре Великом?

— Еще один завоеватель, пришедший с запада.

— И всего за дюжину лет покоривший Персию и Малую Азию — территории, превосходящие своими размерами все земли, которые удалось завоевать Римской империи за тысячу лет непрерывных сражений. А каким образом он правил? Нет, не с помощью силы. Завоевав очередное царство, он неизменно оставлял у власти прежнего правителя. Поступая таким образом, он приобретал друзей, которые по мере необходимости снабжали его воинами и припасами — чтобы Александр мог продолжать свои завоевания.

Трудно сказать, сумела ли Зовастина приблизиться к своей цели, но казах, должно быть, сделал немаловажный вывод: ее окружают враги. Сцена вчерашней попытки покушения до сих пор не поблекла в ее памяти. Она всегда стремилась либо уничтожить врагов, либо перетянуть их на свою сторону, но новые ростки оппозиции вылезали на свет божий буквально каждый день.

Даже сам Александр время от времени становился жертвой собственной беспричинной подозрительности. Она не должна повторять его ошибок.

— Так что скажете, Энвер? Присоединяйтесь к нам.

Мужчина размышлял над ее словами. Допустим, она ему не нравится. Однако ей докладывали, что этот солдат, военный летчик, обученный Советами и принимавший участие во многих из их глупых авантюр, ненавидел кое-что другое еще больше. Пришло время выяснить, так ли это. Зовастина указала на карту — ту ее часть, где располагались Пакистан, Афганистан и Иран.

— Вот наша проблема.

Она ясно видела, что мужчина согласен с ней.

— Что вы планируете делать?

— Покончить с ними.

14

Копенгаген

8.30

Малоун смотрел на дом. Он, Торвальдсен и Кассиопея покинули книжный магазин Малоуна около получаса назад и поехали на север по змеящемуся вдоль моря шоссе. Когда до похожего на дворец поместья Торвальдсена оставалось десять минут езды, они съехали с главной дороги и остановили машину возле скромной одноэтажной постройки, угнездившейся в прибрежной рощице кривых шишковатых деревьев. Вдоль стен из кирпича и бревен росли бледные весенние нарциссы и гиацинты, а венчала строение наклонная кровля. В пятидесяти ярдах позади домика плескались серо-коричневые волны пролива Орезунд.

— Я, по-видимому, должен спросить, кому принадлежит этот дом?

— Это уже не дом, а развалюха, — сказал Торвальдсен. — Он стоит на границе с моей землей, потому я его и купил, но морской вид отсюда открывается такой, что закачаешься.

Малоун не мог не согласиться. Первоклассная недвижимость.

— И кто же здесь должен жить?

Кассиопея ухмыльнулась.

— Владелец музея, кто же еще!

Он заметил, что ее настроение заметно улучшилось, но было очевидным и другое: и она, и Торвальдсен находятся на грани нервного напряжения. Перед отъездом Малоун переоделся и достал из-под кровати «беретту», полученную им еще во время службы в группе «Магеллан». Местная полиция дважды пыталась конфисковать у него пистолет, но Торвальдсен каждый раз пускал в ход личные связи (он был дружен с премьер-министром Дании) — и оружие возвращали. Несмотря на то что Малоун давно вышел в отставку, за последний год он неоднократно находил пистолету применение, и это не могло не беспокоить. Ведь одна из тех причин, по которым он перестал работать на правительство США, заключалась в том, что теперь он мог не носить с собой оружие.

Они вошли в домик. В окна, покрытые пленкой высохшей соли, лился свет. Внутреннее убранство представляло собой причудливую смесь старого и нового, смешение стилей, однако все вместе это производило довольно приятное впечатление. Помещение явно нуждалось в ремонте.

Кассиопея принялась обыскивать дом, а Торвальдсен присел на диван, застеленный куском пыльного твида.

— Все, что находилось прошлой ночью в музее, представляло собой копии. После того как я купил этот дом, оригиналы я перевез сюда. Особых ценностей в музее не было, но я не мог допустить гибели даже этих скромных экспонатов.

— Сколько же тебе пришлось хлопотать, — покачал головой Малоун.

Подошла Кассиопея.

— Ставки очень высоки, — проговорила она.

Как будто Малоун сам этого не понимал!

— Пока мы ждем, когда кто-то придет нас убивать, — ну, тот человек, с которым ты говорил по телефону, — может, ты объяснишь мне, почему вы дали им так много времени для того, чтобы подготовиться?

— У меня спланирован каждый шаг, — сказал Торвальдсен.

— Почему так важны эти медальоны?

— Тебе что-нибудь известно о Гефестионе? — спросил датчанин.

— Да, это был ближайший наперсник Александра. Возможно, любовник. Он умер за несколько месяцев до смерти Александра.

— Манускрипт, обнаруженный в Самарканде и подвергнутый флуоресцентной рентгенографии, заполняет некоторые лакуны в этой области исторического знания, — вступила в разговор Кассиопея. — Нам известно, что Александр был настолько раздавлен смертью Гефестиона, что приказал казнить своего личного лекаря, человека по имени Глуций. Он был разорван стволами двух пальм, к которым, предварительно пригнув их к земле, его привязали.

— Чем же провинился этот врач?

— Он не сумел спасти Гефестиона, — пояснил Торвальдсен. — Видимо, Александр обладал каким-то лекарством, которое как минимум однажды уже излечило лихорадку, убившую Гефестиона. В манускрипте оно называется снадобьем. Но есть там и другие интересные детали.

Кассиопея вынула из кармана сложенный вчетверо лист.

— На, почитай сам.

«Напрасно Александр казнил бедного Глуция. Лекаря не в чем было винить. Гефестиону говорили, чтобы он не пил и не ел, но он, вопреки предупреждениям, делал и то и другое. Воздержись он от обжорства и пьянства, и можно было бы выиграть время, необходимое для излечения. Это правда, у Глуция и впрямь не было под рукой снадобья. Сосуд с ним случайно разбился, но он ждал доставки с востока новой порции. За несколько лет до этого, когда Александр преследовал скифов, у него приключились жестокие рези в желудке. В обмен на перемирие скифы подарили ему снадобье, которым сами лечились на протяжении многих веков. Об этом знали только сам Александр, Гефестион и Глуций. Но лекарь однажды использовал чудодейственное снадобье, чтобы излечить своего помощника. У несчастного опухла шея, все горло покрыли нарывы — так, что он не мог глотать. Ему в глотку словно насыпали гальки, и с каждым выдохом он извергал из себя отвратительную слизь. Его тело покрылось чирьями, мышцы утратили силу. Каждый вдох давался ему с трудом. Глуций дал ему снадобье — и на следующий день больной выздоровел. Глуций сообщил помощнику, что он лечил этим снадобьем царя уже неоднократно, причем один раз тот находился почти при смерти, и правитель неизменно поправлялся. Помощник был обязан Глуцию жизнью, но спасти его от гнева Александра он не мог. Со стен Вавилона он видел, как стремительно разогнувшиеся деревья разорвали его спасителя надвое. После того как царь вернулся с места казни, он призвал помощника лекаря к себе и спросил, знает ли тот о снадобье. Подавленный зрелищем ужасной смерти Глуция, помощник был вынужден сказать правду. Царь приказал ему не рассказывать о снадобье ни одной живой душе. Несколько дней спустя, обессилев, царь уже лежал на смертном одре, сотрясаемый той же лихорадкой, что погубила Гефестиона. В последний день жизни, когда диадохи и генералы молились о том, чтобы боги указали им путь, Александр прошептал, что хочет лекарство. Помощник лекаря собрал все свое мужество и, припомнив жестокую казнь своего учителя, ответил отказом. На губах царя появилась слабая улыбка. Помощник лекаря наблюдал, как Александр умирает, и сознание того, что он мог бы спасти его, усиливало наслаждение».