Лоцман

— Уж наверное, положение не такое скверное, честный Дэвид, — сказал Барнстейбл. — Насколько мне известно, вы держались на плаву и с большей пробоиной, чем от этого злосчастного выстрела!

— Да-да, — ответил штурман, — но то были пробоины в надстройке, куда мог добраться лекарь, а на этот раз сбиты все переборки, и я чувствую, как в трюме рушится груз. Тарникет уже считает меня мертвецом, потому что, только взглянув на пробоину, сделанную во мне ядром, он тотчас передал меня пастору, словно старый хлам, который годится только в переработку на что-нибудь новое. Капитану Мансону повезло! Кажется, вы сказали, мистер Гриффит, что старика ядром сшибло в море и что смерть лишь один раз успела постучать в двери его каюты, как он уже отправился в путь?

— Его конец был действительно неожиданным, — сказал Гриффит. — Но такой смерти всегда должны ожидать мы, моряки.

— И вот почему тем более надо быть готовым к ней, — решился принять участие в беседе пастор, который говорил тихим, смиренным и даже робким голосом.

Штурман поочередно внимательно оглядел всех находившихся перед ним, а затем после короткого молчания продолжал с покорным видом:

— Ему повезло, но, я думаю, грешно завидовать чужому счастью. Что же касается подготовки, это дело ваше, пастор, а не мое. А так как времени осталось мало, чем скорее вы займетесь этим, тем лучше, и, чтобы избавить вас от лишних хлопот, я скажу вам сразу: не слишком мудрите со мной, ибо, к стыду моему, должен признаться, я никогда не одобрял ученость. Если вы можете обеспечить мне на том свете койку не хуже, чем у меня была на корабле, я буду очень доволен…

Если на лице священнослужителя при этом неожиданном умалении его обязанностей и промелькнула некоторая тень недовольства, она немедленно исчезла, как только он присмотрелся к простодушному выражению лица умирающего штурмана. После долгой и печальной паузы, которую ни Гриффит, ни его приятель не хотели прерывать, пастор сказал:

— Не дано человеку определять милость божью, мистер Болтроп. Что бы я ни сделал, это не изменит воли господней. То, что я сказал вам вчера во время нашей беседы на эту же тему, должно быть еще свежо в вашей памяти, и нет причины, чтобы сегодня я начал говорить с вами по-другому.

— Сказать по правде, я не записываю в свой вахтенный журнал все, что мне говорят, — ответил штурман. — А если кое-что и запомнил, так это свои собственные замечания: известно, своя рубашка ближе к телу. Это напоминает мне, мистер Гриффит, что одно из сорокадвухфунтовых ядер с трехпалубного корабля перелетело через бак и срезало канат лучшего станового якоря на расстоянии сажени от скобы, да так ловко, как старуха отрезает гнилую нитку пряжи портновскими ножницами! Если вы будете столь добры, что прикажете одному из моих помощников повернуть канат другим концом и заделать в него новый коуш, я тоже когда-нибудь услужу вам.

— Не заботьтесь об этом, — сказал Гриффит. — Будьте уверены, что по вашей части на корабле все будет приведено в порядок. Я сам за этим присмотрю, а сейчас мне бы хотелось, чтобы вы ни о чем не беспокоились и думали о вашей судьбе и мире ином.

— Почему? — упрямо возразил Болтроп. — Я всегда держался того мнения, что чем свободнее у человека будут руки, когда он явится на тот свет, от обязанностей, возложенных на него в мире сем, тем легче ему будет взяться за новое дело. Вот пастор вчера толковал мне, что неважно, хорошо или плохо вел себя человек, лишь бы он укреплял свою совесть подпорками веры. Но я-то полагаю, что такое мнение не должно проповедоваться на судне, ибо оно собьет с толку самую лучшую на свете корабельную команду.

— О, нет… нет… дорогой мистер Болтроп, вы неправильно поняли меня и мою теорию! — воскликнул пастор. — По крайней мере, вы не поняли…

— Может быть, сэр, — мягко перебил его Гриффит, — наш достойный друг и теперь не сумеет понять вас… Быть может, вы выскажете какое-нибудь пожелание насчет своего имущества?

— У него, я знаю, есть мать, — сказал Барнстейбл. — Он рассказывал мне о ней во время ночных вахт. Она, должно быть, еще жива.

Штурман, несомненно, слышал разговор своих молодых товарищей. С минуту он молчал, быстро пережевывая во рту табак, что свидетельствовало об охватившем его волнении. Затем, с трудом приподнявшись на локте, он ответил:

— Да, старуха действительно еще держится за жизнь, чего нельзя сказать о сыне ее Дэвиде. Отец мой погиб во время гибели корабля «Сьюзан и Дороти» за мысом Код… Вы помните это, мистер Барнстейбл? Вы тогда еще были совсем молоды и участвовали в китобойных экспедициях. После того шторма я сам старался обеспечить старухе гладкий фарватер, но житейское плавание все равно далось ей нелегко. Она-то хорошо знала, что такое суровые ветры да неполные рационы.

— И вам хотелось бы, чтобы мы ей передали весточку от вас? — ласково спросил Гриффит.

— Весточку? Как вам сказать… — ответил штурман, голос которого с каждой минутой звучал все более хрипло и отрывисто. — Между нами никогда не было особых любезностей: она не привыкла их выслушивать, а я — высказывать. Но, если кто-нибудь из вас просмотрит… казначейские книги да разберет, что там написано… на моей странице… пусть постарается передать это старухе… Вы найдете ее на причале с подветренной стороны дома… да, дома номер десять, Корнхилл, Бостон… Я устроил ей хорошую теплую койку — ведь женщине восьмидесяти лет больше чем кому-либо нужна защищенная от непогоды стоянка…

— Я сам позабочусь об этом, Дэвид! — воскликнул Барнстейбл, стараясь скрыть волнение. — Я зайду к ней, лишь только мы отдадим якорь в Бостонской гавани. А так как сумма, оставленная вами, не может быть велика, я поделюсь с ней моими собственными сбережениями.

Штурмана очень тронуло это великодушное предложение. Мускулы его обветренного лица судорожно задергались, и прошла минута, прежде чем он был в состоянии ответить.

— Я знаю, что вы это сделаете, Дик, я знаю, — наконец произнес он, сжимая руку Барнстейбла почти с прежней силой. — Я знаю, что вы бы отдали руку или ногу ради старухи, если бы только это могло помочь ей… матери вашего товарища… которой это не нужно, — ведь я же не сын людоеда… Но только ведь ваш отец не очень вас балует, и в карманах у вас часто бывает мелководье. Где уж вам кому-нибудь помогать… Особенно теперь, когда вас связали с красивой молодой девицей… Теперь вам понадобятся лишние денежки.

— Но я богат, — сказал Гриффит, — у меня собственное состояние.

— Да-да, я слыхал, будто вы можете построить целый фрегат, спустить его в море и вооружить на свои средства, не запуская руку ни в чей карман.

— Даю вам честное слово морского офицера, — продолжал Гриффит, — что мать ваша ни в чем не будет нуждаться, и я буду заботиться о ней, как нежный и преданный сын.

Болтропу, по-видимому, не хватало воздуха. Он приподнялся было на диване, но упал в изнеможении, умирая, возможно, несколько раньше времени из-за тех усилий, которые он употреблял, пытаясь говорить.

— Да простит мне бог мои прегрешения, — наконец произнес он, — и особенно, что я частенько ругал вашу дисциплину. Помните про якорный канат… и присмотрите за нижними реями… и… и… он это сделает, он это сделает! Я отдаю… концы… Да благословит вас всех бог… и да пошлет он вам хорошую погоду и попутный ветер…

Язык его отнялся, но искреннее удовлетворение отразилось на его грубом лице, мускулы которого вдруг сократились, когда на увядшие черты начал медленно ложиться холод смерти.

Гриффит велел перенести тело штурмана в его же каюту и с тяжелым сердцем поднялся на палубу. Во время погони «Быстрый» не был замечен неприятелем. Пользуясь дневным светом и своей малой осадкой, он легко ушел от врага через лабиринт бурунов и подводных рифов. Сигналом ему приказали подойти к фрегату и дали необходимые указания о том, куда держать курс, когда наступит ночь. Теперь английские корабли казались лишь белыми точками в темном море, и, зная, что между ними и фрегатом лежит широкая полоса мелей, американцы больше не считали их присутствие опасным для себя.