Страница 89 из 101
Этот фактор, однако, был для него второстепенным — так же, как для его подданных вопрос о налогах, которые шли на беженцев. Таким образом, крошечный Лихтенштейн, где не было армии, а полиция составляла 11 человек, сделал то, на что не осмелились другие европейские страны.
Правительство Лихтенштейна с самого начала решительно заявило советской репатриационной миссии, что позволит уехать из страны только тем, кто выскажет желание вернуться в СССР, и ни разу не отклонилось от этой линии. Когда, например, миссия намекнула, что генерал Холмстон-Смысловский должен предстать перед судом по обвинению в военных преступлениях, правительство Лихтенштейна вежливо, но решительно потребовало доказательств, а поскольку таковых не оказалось — дело тем и кончилось. Никаких неприятностей не последовало, и советская миссия, поняв, что ничего не добьется, вскоре отбыла восвояси. Я спросил князя, были ли у него сомнения в успехе выбранной линии. Мой вопрос, по-видимому, удивил его. „Нет, — объяснил он, — с советскими надо говорить жестко — это им нравится. Ведь лучше всего они понимают язык силы“».
Смысловскому удалось отбиться от советских товарищей, но никак не удалось в начале войны с СССР убедить немецких военных, что только пересмотр восточной концепции позволит им без особой крови разбить советские части. Стоило перевести завоевательную и истребительную войну в освободительную — мы могли бы получить другую историю, даже и с Тысячелетним рейхом, но в откорректированном варианте. На стороне Рейха в этой войне сражалось более 2 миллионов жителей СССР. Вряд ли в какой другой нации нашлось столько «предателей».
Значит — дело не в предательстве?
Дело в ненависти к режиму.
Однако и немецкий режим оказался ничуть не лучше, это и свело на нет усилия добровольцев. Они желали видеть свободную Россию так же, как и жители Германии — свободную Германию. В этом-то и есть особый фокус войн. Завоеванные не могли стать победителями. Однако и завоеватели не смогли победить.
Всю гибельность войны на востоке очень хорошо понимали те, кто в ней участвовал, но не Гитлер. Для Гитлера это была война Света и Тьмы. Еще во время боев за Москву многим стало ясно, что фюрер требует от армии невозможного. После начала отступления это стало еще яснее. Гудериан рассказывал, что пытался объяснить своему главнокомандующему, как обстоят и дела и почему приходится сдавать рубежи, но тот ничего не желал слушать. «Я доложил ему, что отход уже начат и что впереди указанной линии вдоль рек Зуша и Ока отсутствуют какие-либо рубежи, которые были бы пригодны для организации длительной обороны. Если он считает необходимым сохранить войска и перейти на зиму к обороне, то другого выбора у нас быть не может. Гитлер рассердился: „В таком случае вам придется зарыться в землю и защищать каждый квадратный метр территории!“»
Генерал попробовал оправдаться: «Зарыться в землю мы уже не можем, так как земля промерзла на глубину в 1–1,5 м, и мы со своим жалким шанцевым инструментом ничего не сможем сделать». На что фюрер предложил нечто издевательское: «Тогда вам придется своими тяжелыми полевыми гаубицами создать воронки и оборудовать их как оборонительные позиции. Мы уже так поступали во Фландрии во время Первой мировой войны». Попытки объяснить, что ситуация несколько иная, чем в Первую мировую, тоже ничего не дали. На все возражения Гитлер говорил: «Вы полагаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с большой охотой? Они тоже хотели жить, тем не менее, король был вправе требовать от каждого немецкого солдата его жизни. Я также считаю себя вправе требовать от каждого немецкого солдата, чтобы он жертвовал своей жизнью».
Вот и весь разговор.
После страшного разгрома под Сталинградом дела пошли все хуже и хуже.
«К военной катастрофе присоединились также внешнеполитические и внутриполитические промахи, — с горечью констатировал Гудериан, — западные державы, высадив десант в Африке, добились крупных успехов. Все возрастающее значение этого театра военных действий стало очевидным после совещания Рузвельта и Черчилля, которое проходило с 14 по 24 января 1943 г. в Касабланке. Важнейшим итогом этой конференции явилось решение о требовании безоговорочной капитуляции держав оси. Это наглое требование было встречено германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных промышленных конкурентов».
Гитлер к концу войны не видел в дипломатических переговорах никакого смысла. Он понял, что с союзниками никогда не сможет договориться, в успехе войны на Востоке он сильно сомневался, и будущее Германии выглядело кошмарно.
Но сдаваться фюрер не желал.
В эти дни невыносимые для тех, кто понимал, какое будущее получит Германия, в верхушке Рейха все чаще возникали идеи как-то ограничить неограниченную власть Гитлера, поскольку фюрер ведет страну к гибели. Стали возникать заговоры. Это были наивные, половинчатые, трусливые заговоры. Они заканчивались, как и начинались, — ничем.
«Начиная с весны 1943 года, — писал Фест, — предпринимаются все новые попытки покушения. Все они проваливаются — то отказывает техника, то проявляется чутье на опасность самого Гитлера, то вмешивается какая-то непостижимая, никоим образом не могущая быть предусмотренной случайность. Два взрывных устройства, подложенных Хеннингом фон Тресковом и Фабианом фон Шлабрендорфом после посещения Гитлером штаба группы армий „Центр“ в середине марта 1943 года в самолет фюрера, не сработали; намерение фон Герсдорфа восемь дней спустя взорвать себя вместе с Гитлером и другими главарями режима во время осмотра ими выставки в берлинском цейхгаузе сорвалось, потому что Гитлер сократил свое пребывание там до десяти минут, так что взрыватель не успел сработать.
План полковника Штиффа взорвать бомбу во время обсуждения положения на фронте в ставке фюрера провалился из-за того, что взрыв произошел раньше времени.
Чтобы избежать неудачи, постигшей фон Герсдорфа, молодой пехотный капитан Аксель фон дем Буше в ноябре заявил заговорщикам о своей готовности во время демонстрации нового военного обмундирования броситься на Гитлера, схватить его и в тот же момент дать сработать взрывателю; но за день до того бомба союзников уничтожила подготовленные для демонстрации образцы. Когда же фон дем Буше повторно появился в декабре с заново пошитым обмундированием, Гитлер неожиданно решил уехать в Берхтесгаден и сорвал тем самым не только этот план, но и намеченное на 26 декабря покушение одного полковника из общего управления сухопутных войск, который собирался в своем портфеле пронести в ставку фюрера бомбу с часовым механизмом».
Только один заговор против фюрера был приведен в исполнение — заговор Штауффенберга 20 июля 1944 года, но даже этот вполне себе заговор выглядел опереточно. В результате множество заговорщиков попало в руки гестапо, а Гитлер?
Гитлер остался жив.
«При покушении у Гитлера были повреждены правая рука, барабанная перепонка и евстахиева труба правого уха, — рассказывал Гудериан. — Он очень быстро оправился от этого. Болезнь же его, проявлявшаяся в непрерывном нервном подергивании левой руки и левой ноги, что легко замечал каждый, кто с ним встречался, не имела никакого отношения к покушению. Психическая травма Гитлера была сильнее, чем полученное ранение. Свойственное его характеру глубоко укоренившееся недоверие к людям вообще, и к генеральному штабу и генералам в частности, превратилось теперь в ненависть. В связи с его болезнью, которая незаметно приводит к переоценке моральных понятий в психике человека, грубость превратилась в жестокость, склонность к блефу — в лживость. Он часто говорил неправду, сам не замечая этого, и заранее предполагал, что люди его обманывают. Он никому не верил. Беседы, которые и раньше с ним было очень трудно вести, стали теперь настоящей мукой. Он часто терял самообладание и не давал себе отчета в своих выражениях».