Страница 23 из 95
Я взбежал на вершину холма и дал свои позывные. С вертолета сразу же ответили. Остальные ребята из группы бежали вверх по склону холма, петляя между деревьями. Мне только сейчас пришло в голову, что надо было вызывать два вертолета — один для меня с Мадеро, а второй — для того, чтобы забрать остальных одиннадцать солдатиков обычным скоростным манером. Нам опасно было собираться всем вместе и стоять на открытом пространстве хоть какое-то время, тем более что шум винтов вертолета наверняка привлек внимание местных.
Как будто в ответ на мои опасения в пятидесяти метрах от меня разорвался снаряд — оранжевая вспышка и приглушенный грохот. Я связался с механиком летуна и уловил, что она как раз о чем-то спорит с командованием. Кому-то хотелось, чтобы мы бросили Мадеро и улетели обычным способом. Когда летуны показались из-за горизонта, взорвался еще один снаряд — уже гораздо ближе, примерно в десяти метрах от меня. Мы получили несколько видоизмененный приказ: всем выстроиться в линию, как для обычного зацепа, а пилот проведет вертолет на самой малой допустимой скорости.
Мы выстроились в линию и подняли вверх левые руки. Я как раз задумался, может, я держу Мадеро слишком крепко или слишком слабо? Я решил, что сжимаю ее слишком крепко, большинство ребят со мной согласились — хотя, возможно, мы и ошибались.
Мы ухватились за скобы, и вертолет рванул вверх — нас тряхнуло от перегрузки в пятнадцать или двадцать g. Солдатикам, естественно, ничего от этого не сделалось, а у нашей пленницы, как мы потом узнали, сломалось четыре ребра. Мадеро пришла в себя и пронзительно вскрикнула, а тут как раз разорвалось еще два снаряда, так близко, что в вертолете появились новые дыры. Солдатики Клода и Карин тоже получили повреждения. Мадеро шрапнелью не задело, но она вдруг обнаружила, что висит в нескольких десятках метров над землей и быстро поднимается вверх. Женщина завизжала и принялась яростно колотить по моему солдатику кулаками и извиваться всем телом, пытаясь вырваться. Мне ничего не оставалось, кроме как обхватить ее покрепче, но я держал ее как раз под грудью и боялся придавить слишком сильно.
Внезапно женщина перестала биться и обмякла — потеряла сознание или умерла. Руки у меня были заняты, так что я не мог проверить ее пульс и посмотреть, дышит ли она. Поэтому я сделал единственное, что мне оставалось, — постарался ее не выронить.
Через несколько минут мы опустились на голый, без деревьев, холм, и я убедился, что женщина все еще дышит. Я занес ее в салон вертолета и положил на носилки, укрепленные у стены. Координатор спросила, нет ли там у нас каких-нибудь наручников — сперва я подумал, что это шутка, но мне объяснили, что эта Мадеро — убежденная мятежница, настоящая фанатичка. Если она придет в себя и обнаружит, что летит куда-то во вражеском вертолете, то непременно попытается либо выпрыгнуть, либо еще что-нибудь сотворить с собой.
Среди повстанцев ходили страшные байки о том, как мы мучаем своих пленников, чтобы заставить их говорить. Все эти байки не имели под собой никакой реальной основы. К чему утруждать себя и пытать пленника, если гораздо проще положить его на операционный стол, пробуравить ему дырку в черепе и вставить имплантат? В подключении невозможно лгать.
Конечно, в международных законах не было абсолютной ясности по этому вопросу. Нгуми вопили, что это нарушение основных прав человека, мы называли это гуманным методом допроса. Поскольку десять процентов людей, которым ставят имплантат, либо умирают, либо становятся умственно неполноценными, то лично для меня моральная сторона этого вопроса была совершенно ясна. Но в конце концов такое ведь проделывали только с теми пленниками, которые отказывались сотрудничать по-хорошему.
Я нашел моток крепкого троса и связал запястья Мадеро, потом несколько раз обкрутил тросом ее лодыжки и привязал к носилкам.
Она пришла в себя, как раз когда я занимался ее коленями.
— Вы — чудовища! — произнесла она на чистом английском.
— Мы появились на свет точно так же, как все остальные, сеньора. Родились от мужчины и женщины.
— Философствующие чудовища!
Моторы вертолета взревели — машина подпрыгнула над холмом и взмыла вверх. За долю секунды до этого я получил предупреждение, так что успел вовремя ухватиться за поручень. Это было не обязательно, но отреагировал я вполне логично: какая, в общем-то, разница — лечу я внутри вертолета или снаружи, цепляясь за скобу?
Через минуту вертолет выровнялся и полетел быстро и без рывков.
— Может быть, вы хотите пить?
— Да, пожалуйста. И введите мне обезболивающее. В салоне был туалетный блок с баком питьевой воды и стопкой бумажных стаканчиков на полке. Я взял пару стаканчиков, набрал воды и поднес к губам Мадеро.
— Боюсь, с обезболивающим придется подождать — пока мы не приземлимся, — я мог, конечно, отключить ее еще одной транквилизирующей стрелкой, но от этого ее состояние могло ухудшиться, так что я решил не рисковать. — Где у вас болит?
— В груди. И в шее. Может, вы уберете эти чертовы веревки? Я не собираюсь никуда убегать.
Я провентилировал этот вопрос с координатором, и из моей руки выскользнул острый, как бритва, штык полуметровой длины. Женщина шарахнулась в сторону, насколько позволяли ей путы.
— Это просто нож, — я перерезал трос, стягивающий ее грудь и колени, и помог сесть на носилках. Я спросил у летуна, и тот уверил меня, что женщина безоружна, так что я освободил ее и от пут на руках и ногах.
— Можно мне сходить в туалет?
— Да, конечно.
Женщина встала и тотчас же согнулась от боли, прижимая руку к боку.
— Вот сюда, — я тоже не мог выпрямиться во весь рост — (высота салона вертолета была всего семь футов?) так что мы с Мадеро, оба согнувшись, побрели к туалетному отсеку. Скрюченный великан помогал идти скрюченному карлику. Я помог ей расстегнуть ремень и снять брюки.
— Пожалуйста, будьте джентльменом, — попросила она.
Я повернулся к ней спиной, но, конечно же, все равно ни на миг не выпускал пленницу из виду.
— Я не могу быть джентльменом, — сказал я. — Я — пять мужчин и пять женщин сразу, мы работаем, как единое целое.
— Значит, это правда? Вы заставляете своих женщин воевать?
— А вы разве не воюете, сеньора?
— Я защищаю свою землю и свой народ, — если бы я не следил за Мадеро, я бы наверняка неправильно понял волнение, прозвучавшее в ее голосе. Я заметил, как рука пленницы быстро скользнула в нагрудный карман, и успел перехватить ее до того, как Мадеро донесла ее до рта.
Я силой разжал ее ладонь и взял маленькую белую таблетку. Таблетка сильно пахла горьким миндалем — ничего примечательного.
— Это бы вам не помогло, — сказал я. — Нам просто пришлось бы реанимировать вас, и вы бы еще долго болели.
— Вы убиваете людей, а когда вам захочется — возвращаете их к жизни. Но вы — чудовища.
Я спрятал таблетку в карман у меня на ноге и внимательно посмотрел на Мадеро.
— Если бы мы были чудовищами, мы возвращали бы мертвых к жизни, вытягивали нужные нам сведения, а потом убивали бы их снова.
— Но вы так не делаете.
— У нас в тюрьмах больше восьми тысяч ваших людей — после войны их отправят на родину. Разве не проще было бы их всех убить?
— А, концентрационные лагеря! — она выпрямилась, натянула брюки и снова села.
— Название со смыслом, но сюда оно мало подходит. Да, военнопленные костариканцы содержатся в лагере. В этом лагере полно наблюдателей от ООН и Красного Креста, которые следят за тем, чтобы с пленными хорошо обращались. Да вы и сами со временем все увидите, — я не часто выступал в защиту политики Альянса. Но мне было крайне интересно пообщаться с «настоящей фанатичкой».
— До этого мне еще надо дожить.
— Вы доживете, если захотите. Не знаю, сколько у вас там еще припрятано таблеток, — я связался через летуна с нашим координатором и попросил подключить анализатор речи.
— Эта была единственная, — заявила Мадеро, как я и ожидал, и анализатор речи подтвердил, что она говорит правду. Я немного успокоился. — Значит, я стану одной из ваших военнопленных.