Аракчеев

Реакция дворянского сословия на поселение войск оказалась различной до крайностей. Декабрист М. А. Фонвизин писал в мемуарах, что «учреждение военных поселений, на которые издержаны были многие миллионы без всякой пользы, было предметом всеобщего неодобрения». Действительно, многие из дворян отрицательно отнеслись к военным поселениям, однако говорить, что учреждение военных поселений являлось предметом «всеобщего неодобрения» — значит пойти против правды. Наряду с голосами протеста в дворянском обществе раздавались многочисленные возгласы одобрения. И эти последние были слышнее первых.

«Поселение военных — мысль великая и государству полезная. Надобно с твердостию и не отлагая к дальнейшему времени приводить в исполнение», — писал Аракчееву 19 апреля 1817 года друг его М. В. Храповицкий. «Успехи опытов воинского поселения, — заявлял в письме к графу от 24 мая того же года В. П. Кочубей, — не могут не быть приятны всем тем, кои, умея размышлять и зная государство, должны удостоверены быть, что без таковых или иных вспомогательных распоряжений нет никакой возможности содержать от 700 до 900 тысяч войска, всегда готового в продолжении долгого времени». Граф Н. П. Румянцев высказывал свое мнение в письме Аракчееву от 20 августа 1817 года: «Начатое вами воинов наших поселение будет иметь важное последствие, хотя не скоро: не взростя дерева, плодов снять нельзя, а до тех пор надо приготовиться ко всяким рассуждениям и толкам, даже к нареканию и недоверчивости».

Настроения многих из тех, кто поддержал затею с поселением войск, хорошо выразила императрица Елизавета Алексеевна. В июне 1820 года в письме к своей матери она заметила: «Устройство военных поселений несколько сходно со способом действия победителя в покоренной стране, я не могу не согласиться, что это на самом деле произвол, но во многих отношениях столь же очевидна и польза, какую это мероприятие может в будущем принести государству». Не только обыкновенные люди, но и те, которые слыли «передовыми», исповедовали убеждение, что всякая мера, способная принести благо, должна проводиться, несмотря ни на какие препятствия. Самое жестокое насилие казалось оправданным, если преследовало благую цель.

Переписка Аракчеева с государем показывает, что устройство военных поселений являлось для Александра едва ли не главным делом жизни. Внимание, которое он оказывал данному учреждению, было безмерным. Он желал знать буквально обо всем происходившем в военных поселениях, а граф старался сполна удовлетворить это его желание. «По милости Божией, во всех военных поселениях, слава Богу, смирно, тихо и благополучно», — сообщал Аракчеев Александру 11 февраля 1821 года. «В военных поселениях везде, слава Богу, благополучно», — писал он императору 4 марта того же года. Спустя неделю: «Благодарю Бога, во всех военных поселениях благополучно, смирно, тихо и спокойно».

В начале июня 1817 года в военных поселениях намечалось важное событие. 27 мая Аракчеев сообщал Александру: «Я приказал шить мундиры для детей на три роста, и когда они окончены будут, то раздам во все деревни и прикажу всем детям быть одетыми в один день с приказанием, дабы они никогда другого платья не носили, окроме мундиров, употребляя оные и во всех работах. Сей опыт еще покажет расположение жителей, после чего я и буду иметь счастие донесть вашему величеству».

«Счастие донесть» представилось через десять дней. 6 июня Алексей Андреевич сообщал Александру: «В военном поселении, слава Богу, все благополучно, дети военных поселян от 6-ти до 18-ти лет все обмундированы. Обмундирование, по распоряжению моему, началось в один день; в 6 часов утра, при ротных командирах в четырех местах вдруг, и продолжалось таким образом к центру из одной деревни в другую, при чем ни малейших неприятностей не встречалось, кроме некоторых старух, которые плакали, думая, что вместе с обмундированием возьмут от них детей; но когда увидели, что, одевши, отдали им детей и приказали в то же время заниматься по-прежнему крестьянскою работою, то и они успокоились. Касательно же обмундированных детей, то на них я любовался; они стараются поскорее окончить свои работы, а возвратясь домой, умывшись, вычистят и подтянут свои платья и немедленно гуляют кучами из одной деревни в другую, а когда с кем повстречаются, то становятся сами уже во фрунт и снимают шапки. Крестьянам же главное полюбилось то, что дети их все почти в один час были одеты, говоря, что от оного одному против другого не обидно».

Всего примечательнее в приведенном письме — его тон. С каким умилением описывает Аракчеев событие в сущности незначительное — облачение детей в мундиры! Надо полагать, Александр читал подобные письма с неменьшим умилением.

Иногда Его Величество, желая убедиться в том, что дела в военных поселениях идут так, как граф докладывал, заявлялся туда собственной персоной. О приезде государя императора в военных поселениях обыкновенно знали заранее и тщательно к нему готовились. Аракчеевым был расписан специальный церемониал встречи высочайших лиц, который регулярно поселянами отрабатывался.

При въезде императора на территорию какого-нибудь полка его встречал полковой командир с рапортом о состоянии всего полка. На окраине каждой деревни у дома под номером первым стоял ротный командир, приносивший государю рапорт о состоянии своей роты. При проезде августейшей особы по деревне все поселяне вместе со своими семьями — женами и детьми — стояли ровными рядами перед фасадами своих домов. Мужчины и мальчики-подростки — в мундирах и фуражках, женщины, девочки и малые дети — в праздничных одеждах. И все кричали дружно «ура» или «здравия желаем».

Перед некоторыми домами государь останавливался, входил в дом, смотрел быт поселенцев, отведывал кушанье, приготовленное хозяевами. За прием и угощение хозяйка дома получала от Его Величества нарядный, обшитый серебряной бахромой сарафан, стоивший не менее 150 рублей. Об этом подарке в последующие дни объявлялось в специальном приказе по полку. Называлось имя хозяйки и пояснялось, что награды сей она удостоена за примерный порядок в хозяйстве.

Спустя неделю или через две после высочайшего смотра в полк еще раз наведывался Аракчеев. Назначался развод с церемонией. Все выстраивались, подтянутые, в выстиранном и выглаженном обмундировании, и с трепетом ждали явления грозного временщика народу. Тишина была такой, что слышалось жужжание мух. Старшие офицеры собирались на правом фланге, лишь они позволяли себе вполголоса переговариваться, гадая, кому какая награда достанется. Строевые офицеры прохаживались вдоль рядов, равняя их, подправляя одежду и снаряжение на солдатах. Без подзатыльников и зуботычин, понятно, не обходились, но били осторожнее, чем обычно, и ругались мягче.

Наконец по рядам проносился шепот: «Идет!» И являлся Аракчеев. Раздавался барабанный бой. Граф подходил к строю и грубым, гнусливым от хронического насморка голосом произносил: «Здорово, гренадеры!» — и под крики «здравия желаем!» и звуки приветственного марша шел вдоль строя, осматривая ряды солдат и офицеров. При этом, конечно же, делал замечания, поругивал, побранивал кого следовало. Бывало, остановится перед офицерами-преподавателями в треуголках, торжественная музыка сразу смолкнет, и по плацу разносится гнусавый аракчеевский голос: «Вы дураки! Не знаете, как надо встречать начальника! Вы должны были поднять левую руку к шляпе!» И тут же приказание командиру полка: «Обтесать этих болванов!» Так с руганью, со словами «дурак», «болван», «нечесаный чурбан» и т. п. граф обходил весь строй. Затем по его приказанию под музыку оркестра на середину строя выносился огромный серебряный поднос, покрытый роскошной салфеткой. Аракчеев подходил, поднимал салфетку, брал с подноса бумагу и громко читал: «Государь император, осмотрев вверенные мне войска, изволил найти их в отличном состоянии, как по фронтовой, так равно и по хозяйственной части; почему за ревностное и неусыпное старание нижепоименованных начальствующих лиц, представленных от меня к наградам, всемилостивейше жалует…» Далее граф называл имена — названные подходили к нему и получали кто орден, кто табакерку или еще что другое, но чаще — просто некоторую денежную сумму.