Аракчеев

Одним из первых откликнулся на моего «Временщика» поэт Геннадий Викторович Иванов, живущий и работающий ныне в Москве. Он родом из Бежецкого района Тверской области и Аракчеева считает своим земляком (и не без основания). Своими статьями в газете «Литературная Россия» (1997. № 47. 21 ноября), в «Независимой газете» («Ех libris НГ». 1998. 21 мая) и в других периодических изданиях Геннадий Викторович способствовал тому, чтобы первая моя книга об Аракчееве стала известной как можно большему числу читателей. Он сделал публикуемые в настоящей книге фотографии села Курганы, в котором провел часть своего детства Алексей Аракчеев.

А. С. Пушкин сказал немало насмешливых и дурных слов о графе Аракчееве. Помимо широко известной ныне эпиграммы о нем:

поэту приписывали также две маленькие эпиграммки:

Следует, однако, заметить, что если подобные ругательства в адрес Аракчеева действительно выпалил Пушкин, то сделал он это в молодом еще возрасте — в пору, когда человеку вообще свойственны резкие, категоричные суждения о людях. Да и не знал он тогда Аракчеева, потому что если бы знал, то не сказал бы о нем: «Без ума, без чувств, без чести».

В 1834 году повзрослевший, посерьезневший поэт — отец семейства — по-другому будет оценивать графа Аракчеева. В беседе со Сперанским — 2 апреля — он назовет его «гением Зла». А это совсем не то же самое, что, скажем, «злой человек». Это даже и не «злой гений». К тому же Пушкин написал в своем дневнике слово «Зло» с большой буквы — следовательно, он подразумевал здесь не само по себе явление, а его символ. Представляя Аракчеева «гением Зла», Александр Сергеевич выражал тем самым лишь мысль о том, что этот человек — символзла!

Менее месяца спустя поэт сообщал в письме к своей жене о смерти графа. «Аракчеев также умер, — замечал он и добавлял удивительную фразу: — Об этом во всей России жалею я один. Не удалось мне с ним свидеться и наговориться» [5]. Удивительным в этой фразе было не столько выражение Пушкиным своего сожаления о смерти Аракчеева — оно вполне естественно: человек умер! Удивительны слова «свидеться и наговориться».Мрачный временщик, в которого поэт метал когда-то пропитанные ядом эпиграммы, стал годы спустя чем-то ему важен и дорог. Пушкин явно понял в Аракчееве нечто такое, чего ранее не понимал…

П. А. Вяземский писал на склоне своих лет [6]: «Ясно и очевидно, что Аракчеев был не вполне тот, что мерещится нам в журнальных легендах, которые поются с такою охотою на удовольствие общественного суеверия». Но каким человеком был на самом деле Аракчеев? Можно ли нам, живущим через двести лет после него, воссоздать подлинный его образ?

Тело человека только оболочка для его духа, и, кто знает, может не постоянная, а временная, наподобие той, что имеет бабочка в пору, когда созревает для полета. Всего главнее в человеке дух. Его-то и возможно оживить спустя столетия. Особенно если человек оставляет после себя что-то — в письмах ли, записках, сочинениях или в памяти людской. Собрать это оставшееся воедино, соединить да окропить «живой водой» — и предстанет наяву душа жившего когда-то человека, пусть не во всей своей полноте, но всего лишь в очертаниях…

А «живой водой» будет в данном случае — сочувствиеи понимание!

Глава первая

«ПОСЕЕШЬ ХАРАКТЕР — ПОЖНЕШЬ СУДЬБУ!»

Ранним утром июля 19-го дня 1783 года к дверям Артиллерийского и Инженерного Шляхетского кадетского корпуса в Петербурге подошли два человека — мужчина пожилых лет и мальчик-подросток, его сын. Необычайно исхудалые и усталые фигуры их никого уже не удивляли — к ним привыкли, как привыкают к колоннам и другим предметам внутреннего убранства здания. В течение шести последних месяцев изо дня в день приходили они сюда для того только, чтобы показаться на глаза директору корпуса и молча ему поклониться. Таким способом они пытались напомнить ему о себе и о поданном еще в январе прошении о зачислении мальчика в кадеты. Но робкие их движения никак не влияли на директора — каждый раз он безмолвно проходил мимо, и прошение оставалось без ответа.

В этот день, однако, с отцом и сыном что-то произошло. Изможденные их фигуры проникнуты были какой-то особенной обреченностью — такой, при которой и у самых робких, неуверенных в себе натур появляется решимость.

Они вошли в здание корпуса и встали на ступеньки директорской лестницы. Принялись ждать. Вот наконец директор вышел из своего кабинета, двинулся по лестнице, приближаясь к стоявшим в низком поклоне отцу с сыном. Безусловно, он бы и в этот раз прошел с равнодушием мимо, но вдруг мальчик, доведенный отчаянием до предела, распрямился, судорожно качнулся вперед и со слезами — нет, не в глазах, а в голосе — заговорил:

— Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты! Мы ждать более не можем, потому что нам придется умереть с голоду. Всю жизнь буду благодарен вашему превосходительству и буду молиться за вас Богу! Батюшка мой не вытерпит и умрет здесь, а я за ним!

Выплеснув из себя эти слова-всхлипывания, мальчик облегченно заплакал, и столько было в его плаче чувства, что не выдержал, залился слезами и отец.

На сей раз директор не прошел мимо. Остановившись подле отца с сыном, он спросил, какая у них фамилия и когда они подали прошение. Получив ответ, вернулся к себе в кабинет. Через несколько минут вышел с запиской и, подавая ее мальчику, сказал:

— Ступай с этим в канцелярию: ты принят в корпус.

Пронзенный радостью подросток бросился целовать руки директора-благодетеля, но тот отстранился и быстро начал спускаться по лестнице.

Прошение, поданное в канцелярию корпуса почти за полгода до этого события, не пропало бесследно. Поступавшие в российские канцелярии бумаги если и терялись, то не где-нибудь, а, как правило, в пасти самих канцелярий. Архив корпуса сохранил для нас оригинал названного прошения. Приведем его текст полностью, дабы поближе познакомиться с героями описанного происшествия:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Екатерина Алексеевна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая. Бьет челом недоросль из дворян Алексей Андреевич сын Аракчеев, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:

Родитель мой Андрей Андреевич Аракчеев службу Вашему Императорскому Величеству продолжал Лейб-Гвардии в Преображенском полку, и от оной отставлен порутчиком. Я же, именованный, находясь при нем, обучался российской грамоте читать и писать; от роду мне тринадцать лет, родился в 1769-м году октября 5-го числа; в службе Вашего Императорского Величества никуда еще не записан, а желание имею, чтоб я определен был для обучения подлежащих до артиллерии, фортификации и прочим наукам в Артиллерийский и Инженерный Шляхетский Кадетский Корпус.

И дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие мое прошение принять и меня для обучения вышеописанных наук в помянутый корпус кадетом определить, а ежели при оном корпусе порожних комплектных ваканций не имеется, то хотя и сверх комплекта, где до будущих впредь ваканций против комплектных кадет содержать себя обязуюсь своим коштом; крестьян же за показанным родителем моим состоит Тверского наместничества в Вышневолоцком уезде двадцать душ, а что я подлинно из дворян, в том из данной предкам нашим жалованной грамоты копии и какими чинами службу продолжали и родословную также к показанному отставному порутчику законный сын в службу никуда еще не записан, в том представляю присяжное свидетельство челобитной.

4

Впервые данная эпиграмма была опубликована в 1861 г. До этого она распространялась только устно или через записи в альбомы. Последняя строчка иногда приличия ради писалась в альбомах как «службы фрунтовый солдат» или «просто фрунтовый солдат» (см. вариант данной эпиграммы, опубликованный в первом томе «Сочинений А. С. Пушкина», выпущенном под редакцией П. О. Морозова в типографии А. С. Суворина в 1887 г. (с. 221).

5

Данное письмо Пушкин начал писать Наталье Николаевне 20 апреля 1834 г., но дописывал его 22 апреля. Именно тогда и появилась выделенная мною курсивом фраза. Я приводил ее в предисловии к «Временщику» именно в таком написании, в котором привожу сейчас. Мне с самого начала казалось очевидным, что после слов «жалею я один» должна стоять точка, а не запятая или, что еще хуже, тире. Не мог Пушкин жалеть о смерти Аракчеева только потому, что не успел с ним «свидеться и наговориться». Он жалел просто о том, что этот человек умер. А сожаление о том, что не свиделся и не наговорился с графом, лишь добавлялось к огорчению, вызванному его смертью. Так я считал и продолжаю считать, но оказывается, в выпущенном издательством «Воскресенье» полном собрании сочинений А. С. Пушкина, воспроизводящем академическое издание 1948 г., рассматриваемая фраза из письма поэта супруге от 20 и 22 апреля 1834 г. публикуется в следующем варианте: «Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться».И при этом в примечании к этому письму говорится, что оно «печатается по подлиннику (ЛБ, № 7021)» (см.: Пушкин А. С.Полное собрание сочинений. В 17 т.: Т. 15. Переписка. 1832–1834. М.: Воскресенье, 1996. С. 130, 284). Между тем в собрании сочинений А. С. Пушкина под редакцией П. О. Морозова, изданном А. С. Сувориным в 1887 г., фраза Пушкина о смерти Аракчеева из этого письма напечатана с точкой после слов «жалею я один», то есть так, как, по всей видимости, она и должна выглядеть (см.: Сочинения А. С. Пушкина / Под редакцией и с объяснительными примечаниями П. О. Морозова. Т. VII. Письма (1816–1837). СПб., 1887. С. 344).

6

В статье «По поводу записок графа Зенфта», опубликованной в 1876 г. в первой книжке «Русского архива».