Исчезнувший оазис

За семь лет Фрея так и не попросила у сестры прощения, хотя собиралась. Бог свидетель, она ежедневно думала об этом, однако дальше переживаний дело не шло. А теперь Алекс умерла, и с ней исчезла последняя возможность. Любимая Алекс, старшая сестра. «Боль»… Хм, что он знает о боли!

Фрея вытянула из кармана мятый конверт с египетской маркой, посмотрела на него и выдернула наушники из ушей. Уж лучше комедия с Мэттью Макконахи — да что угодно, лишь бы помогло забыть!

Каир

Флин сильно не напивался — не то что в прежние времена; так, изредка позволял себе опрокинуть стаканчик, и всякий раз в баре отеля «Виндзор», на улице Шария Альфи-Бей.

Туда-то он и направился нынешним вечером.

Местечко там было тихое, спокойное: паркетные полы, глубокие кресла, мягкое освещение словно возвращали в колониальную эпоху с ее пышностью и размахом. Официанты и бармены носили накрахмаленные рубашки и черные «бабочки», в углу стоял письменный стол, на стенах висели всякие диковины, какие можно встретить в сувенирных лавках, — огромный черепаший панцирь, обшарпанная гитара, рога на подставке, старые черно-белые фотографии с видами Египта. Даже ряды бутылок на задней стене бара — мартини, «Куантро», «Гран-Марнье», мятный ликер «Крем-де-мент» — словно пришли из другой эпохи, эпохи вечеринок с коктейлями, аперитивами и послеобеденными наливками. Впечатление портили только голос Уитни Хьюстон из колонок да еще туристы в джинсах и кроссовках, изучающие путеводители.

Флин пришел в бар после восьми, сел на табурет у стойки и заказал «Стеллу». Когда пиво подали, он некоторое время смотрел на него, как ныряльщик — в бассейн перед прыжком с вышки, затем поднес бокал к губам и осушил в четыре долгих глотка, после чего немедленно велел бармену повторить. Со второй порцией он расправился так же быстро и только приступил к третьей, как вдруг заметил в зеркале бара того самого толстяка с лекции, который с газетой в руках устроился на диванчике слева. Флин совершенно не желал ни с кем разговаривать, а потому попытался укрыться за колонной. В этот миг толстяк поднял голову, заметил его, махнул рукой и, отложив газету, подошел поприветствовать.

— Очень увлекательный был рассказ, профессор Броди, — протянул он своим девчоночьим голоском. — Захватывающий!

— Спасибо, — поблагодарил Флин, отвечая на рукопожатие. — Рад, что кому-то понравилось.

«Принесла же нелегкая!»

Толстяк передал ему визитку.

— Сай Энглтон. Я из посольства. Отдел связей с общественностью. Обожаю Древний Египет.

— Ну и ну! — Флин сделал вид, что впечатлен. — А какой конкретно период?

— Да все, пожалуй, — ответил Энглтон, поводя пухлой рукой. — От начала до конца. Особенно ваша трактовка Гильф-эль-Кебира… — Это прозвучало так: «Ги-ильф-эль-Ки-биира». — Интересная история, — продолжил он. — Надеюсь, вы не откажетесь как-нибудь со мной пообедать? Приятно побеседовать с умным человеком.

— Буду рад, — ответил Флин, улыбаясь через силу.

После нескольких секунд тишины он, не видя другого выхода, пригласил американца выпить вместе. К его радости, предложение было отклонено.

— Я бы с удовольствием, но завтра рано вставать. Просто хотел еще раз поблагодарить за интересный рассказ. — Он замолк на секунду, а затем произнес: — Надо бы нам собраться и побеседовать насчет Гильфа.

Сказано было вполне невинным тоном, но Флин вдруг насторожился, словно Энглтон подразумевал нечто большее. Однако не успел археолог ничего уточнить, как новый знакомый похлопал его по плечу, еще раз похвалил лекцию и направился прочь из бара.

«Это все девочка из отеля, — сказал себе Флин и махнул бармену, чтобы налил еще пива. — Это из-за нее я стал дерганый. Да и вообще все это не к добру».

— И один «Джонни Уокер», — добавил он вслух. — Двойной.

Пил он до конца вечера, перебирая в уме воспоминания: о девочке, о Гильф-эль-Кебире, о Дахле, о «Пожаре в пустыне». Стаканов не считал — просто глушил тоску выпивкой, как в старые времена. За соседним столиком материализовалась компания молодых англичанок, и одна — хрупкая, темноволосая, хорошенькая — поглядывала в его сторону. Он всегда привлекал внимание дам (по крайней мере так ему говорили): большеглазый, плечистый, подтянутый — в отличие от других археологов, которые, как правило, не обращали внимания на физическую подготовку.

Несмотря на это, ему всегда трудно давались знакомства с противоположным полом. Он не умел завести непринужденный разговор, с чем отлично справлялись многие его знакомые. В любом случае вечер сегодня выдался неподходящий. Флин легкой улыбкой ответил на заинтересованный взгляд девушки, затем уставился на рога над барной стойкой и застыл так на некоторое время. Через двадцать минут англичанки ушли, а на их место уселась компания египетских бизнесменов. В районе одиннадцати, уже довольно пьяный, Флин сказал себе, что на сегодня хватит, и полез в бумажник. В этот миг ему на плечо легла чья-то рука. На миг он испугался, что толстяк Энглтон пришел-таки с ним выпить, но за спиной возник коллега-археолог из Американского университета, Алан Пич — «Алан-весельчак», как его в шутку называли на кафедре, — самый большой зануда в Каире, эксперт по древнеегипетской керамике, разговоре которым редко выходил за рамки темы о раннединастических глиняных сосудах. Он поприветствовал Флина и, указав на соседнюю компанию университетских знакомых, позвал присоединиться. Броди тряхнул головой и сказал, что уже уходит. Пока он рылся в бумажнике, Пич завел пространный монолог о своем споре с куратором Египетского музея по поводу глиняного горшка, который, по его мнению, отнесли к накадской культуре вместо бадарийской. Флин рассеянно кивал, не очень-то вникая в подробности рассказа. Только когда он отсчитал деньги, положил их на стойку и собрался уходить, до него дошло, что Пич заговорил о другом:

— …в метро Садат. Буквально налетел на него.

— Что? Кого?

— Хассана Фадави. Прямо столкнулся с ним. Ехал в Гелиополь датировать образцы — тамошние ребята попросили — вроде бы третья династия, хотя стилистически…

_ Фадави?! — Флина словно обухом ударили. — Я думал, он еще…

— Вот и я думал, — прервал Пич. — Наверное, освободили досрочно. Вид у него был совсем конченый. Не человек, а тень.

— Хассан Фадави? Точно?

— Абсолютно. То есть он ведь получил наследство, так что в финансовом плане ему…

— Когда? Когда его выпустили?

— Да с неделю назад, если ничего не путаю. Он худой стал, как щепка. Помню, однажды мы славно с ним побеседовали о ярлыках винных кувшинов эпохи второй династии, которые он нашел в Абидосе. Говори что хочешь, но в керамике он разбирался. Большинство отнесли бы их ко времени третьей или даже четвертой династии, а он сразу заметил, что такой окантовки горловины…

Пич говорил сам с собой: Флин уже развернулся и вышел из бара.

Надо было сразу пойти домой, только Броди не удержался: завернул в алкогольный дьюти-фри на Шария Та-лаат-Харб, купил бутылку дешевого скотча и поймал такси до своего дома на пересечении улиц Мухаммеда Махмуда и Мансура.

Уборщик Таиб еще не спал — сидел в кресле за дверью подъезда с покрывалом на голове, сунув грязные ноги в пластиковые шлепанцы. Они и раньше не ладили, а сейчас, будучи в подпитии, Флин даже не поздоровался — просто прошел мимо по лестнице в древнюю клетушку лифта, которая с лязгом и грохотом подняла его на верхний этаж. В квартире он приволок с кухни стакан, налил себе виски и, шатаясь, побрел в гостиную, где включил свет и сполз на диван. Опрокинув в себя пойло, Флин налил еще. Он чувствовал, что катится вниз, но не мог остановиться.

Пять лет завязки коту под хвост. В первый год его, конечно, тянуло напиться, но одна знакомая помогла ему выпутаться. Лишь благодаря ей он не сошел с колеи, сумел собрать свою жизнь по осколкам, как Алан Пич — древний горшок.

Пять лет он не брал в рот спиртного, и вот опять. Но ему было уже все равно. Слишком много сразу навалилось: сначала девочка, потом Гильф, Дахла, «Пожар в пустыне», а теперь еще и Фадави. Нет, больше этого не вынести!