Исчезнувший оазис

За дверью оказался просторный зал, отделанный зеленым кафелем. Было неестественно холодно, на потолке мигали флуоресцентные трубки, в воздухе слабо пахло хлоркой. На тележке лежал кто-то накрытый белой простыней. Фрея поднесла к губам ладонь, чувствуя, как в горле встает ком.

— Мне остаться? — спросил доктор.

Она качнула головой — испугалась, что разрыдается, если начнет говорить. Рашид кивнул и направился к выходу, но, прежде чем закрыть за собой дверь, помедлил у порога.

— У нас в Дахле приезжих не всегда жалуют, — участливо заметил он. — А мисс Алекс все полюбили, с уважением называли «йа-доктора», что значит «ученая», «эль-мостакшефа эль-гамила» — это трудно перевести… Дословно — «прекрасная исследовательница». Всем будет ее очень не хватать. Я подожду снаружи. Можете не торопиться.

Он потянул ручку двери, и та, щелкнув, закрылась, Фрея так и замерла вполоборота и лишь через несколько мгновений направилась к каталке. Она протянула руку, положила ее на укрытое простыней тело и поразилась его худобе — точно оно состояло из одних кожи да костей.

Фрея постояла рядом, кусая губы от наплыва чувств. Наконец она взялась за уголок простыни и потянула вниз, открывая сначала голову и шею, а потом и туловище до пояса. Сестра лежала обнаженной, закрыв глаза. На бледной полупрозрачной коже левого плеча, как эполет, виднелся обширный синяк.

— Боже, — пробормотала Фрея. — Боже мой, Алекс…

Внимание спотыкалось о мелочи, отказывалось воспринимать тело целиком, будто это было непосильной задачей, словно принять тот факт, что сестры нет в живых, Фрея могла только фрагмент за фрагментом, складывая их воедино: родинку на шее, серпик шрама на левой руке, оставшегося с детства, когда Алекс ободралась о колючую проволоку, и еще один синяк, размером с отпечаток пальца, — чуть повыше локтевого сгиба. Так, по кусочкам, Фрея восстанавливала для себя образ сестры и наконец остановила взгляд на ее лице.

Несмотря на боль и страх, которые Алекс пришлось пережить в последние месяцы, его выражение было удивительно умиротворенным, как у спящей: глаза закрыты, уголки губ слегка приподняты — непохоже на гримасу мучительной смерти и отчаяния. По крайней мере так сказала себе Фрея. Она подумала о родителях, погибших в автокатастрофе, — у них было такое же выражение на лицах. Хотя, может, все покойники так выглядят, или она просто обманывает себя?

Фрее все же не хотелось расставаться с иллюзией: нужно было верить, что сестра дорожила жизнью, а не окончила ее в отчаянии, что умерла хоть сколько-нибудь счастливой. Иное было невыносимо представить. Не могло все закончиться вот так, без надежды.

Фрея коснулась щеки Алекс, погладила холодную, как мрамор, кожу. Когда-то давно, лет в тринадцать, во время вылазок по окрестностям Маркема, она наткнулась на Алекс и Грега — приятеля, который позже стал ее женихом, заснувших в обнимку на краю хлебного поля. Они лежали на боку, как ложки в буфете, и Алекс так же чуть заметно улыбалась краями губ. При этом воспоминании у Фреи сжало горло.

— Алекс, — всхлипывала она. — Боже, я так виновата. Если можешь, про… про…

Она хотела сказать «прости меня», но не смогла выговорить. Фрея быстро поцеловала сестру в лоб, приложилась к нему щекой, задернула простыню и выбежала в коридор.

Каир

Посольство США в Египте представляет собой обнесенный стеной, охраняемый блок строений близ площади Мидан-Тахрир, больше похожий на тюрьму строгого режима. В нем различаются два главных корпуса.

«Каир-1», как называют его служащие, представляет собой неказистую, бурого цвета, коробку в пятнадцать этажей, стоящую посреди посольской территории. Там базируются основные консульские учреждения: офис посла, кабинеты межправительственной связи, военных ведомств, штаб разведки.

«Каир-2», расположенный неподалеку, привлекает к себе куда меньше внимания: фасад из светлого камня, узкие окна-бойницы и пара спутниковых тарелок на крыше, похожих на уши. В этом здании размещены жизненно важные для самого посольства отделы — бухгалтерия, администрация, пресса, хранилище данных. Вот там-то, на третьем этаже, находился кабинет Сая Энглтона.

Энглтон сидел за рабочим столом. Дверь кабинета была заперта, жалюзи — закрыты. Он вставил иглу в инсулиновый инжектор, задрал рубашку и ухватил валик бледной кожи на животе.

С тех пор как он ходил в школу городка Брэнтли, что в Алабаме, многое переменилось. В шестидесятых лечение диабета не обходилось без пузырьков, автоклава и иголки длиной в палец. С годами они превратились в аккуратные запечатанные тюбики и инжекторы, похожие на авторучки, однако Энглтону по-прежнему четырежды в день приходилось впрыскивать себе инсулин. В школе его дразнили подушкой для булавок. Даже спустя сорок лет он ненавидел эту процедуру.

Он стиснул зубы и, напевая первые строчки песенки «Твое лукавое сердце» Хэнка Вильямса, ударил себя инжектором в живот. Игла пронзила кожу. Сай подождал, пока спасительная доза инсулина полностью впрыснется в жировую клетчатку, и со вздохом облегчения вернул инжектор в чехол. Энглтон поднялся, застегнул рубашку и, тяжело ступая, вперевалку направился к окну — открыть жалюзи. В тесный и неуютный кабинет хлынуло солнце. Мебель — стол, стул, диван и стеллаж — далеко не радовала взгляд: что поделаешь, казенная обстановка. В «Каире-1» кабинеты просторнее и оборудованы прилично, но Энглтона откомандировали сюда, в отдел связей с общественностью. «Зато поспокойнее и вопросов меньше, — говорил он себе. — Будем надеяться, это ненадолго. Как только узнаю, что не так с „Пожаром в пустыне“, соберу вещички и первым же рейсом — домой».

За окном по посольскому корту метались теннисисты, оглашая округу глухими ударами мяча. Энглтон рассеянно понаблюдал за ними, краем сознания попытался представить, каково это — так легко двигаться, после чего вернулся к себе за стол и достал папку, с которой работал до того, как прервался на инъекцию. Обложку папки пересекал красный гриф «Секретно». Ниже стояло имя: «Александра Хэннен». Сай открыл папку и принялся читать.

Дахла

Чтобы получить разрешение на похороны, нужно было заполнить кучу бумаг. Бюрократия — она и в Африке бюрократия. Только к вечеру Фрея освободилась и вышла из больницы. Солнечный свет смягчился, окутал город золотистой, медовой дымкой. Правда, прохладнее от этого не стало.

— Я везти вас домой доктор Алекс, — сказал Захир, пока они садились в машину.

— Спасибо, — ответила Фрея.

Больше они не вымолвили ни слова.

Ехать предстояло на северо-запад по основной трассе, проходящей через оазис. По обе стороны тянулись поля кукурузы и сахарного тростника, мелькали оросительные каналы, оливковые рощи, пальмы и, как показалось Фрее, тутовые деревья. Она не особенно приглядывалась, потрясенная зрелищем в морге.

Через двадцать минут машина съехала на боковую дорогу, которая вела в поселок Каламун, если верить двуязычной надписи на указателе. В поселке обнаружились мечеть, кладбище, несколько пыльных лавок с фруктами и овощами и, уж совсем неожиданно, магазинчик под вывеской «Кодак». На рекламном щите красовалась надпись «Быстро праявка».

За сельской окраиной их ждал еще один поворот, теперь уже на проселочную, замусоренную и изрытую колеями дорогу. Фрея вцепилась в дверную ручку (машину подбрасывало на ухабах), рассеянно наблюдая, как зелень возделанной земли отступает перед пустыней, как сочно-зеленые тона растворяются в обжигающе-оранжевом и багрово-красном. Дорога петляла среди каменистых проплешин и песчаных дюн, пока не взобралась на низкую каменистую гряду, за которой вдруг открывалась пустыня. Фрея подалась вперед: боль утраты на миг стихла, таким захватывающим было зрелище — бескрайний океан песка, застывший в вечном движении. Волны барханов зарождались на нем мягкими наплывами, но у горизонта вздымались грозными валами, показывая острые гребни. В долине между краем пустыни и каменным выступом, откуда смотрела Фрея, маленький оазис с финиковой рощей и несколькими полями ярким пятном выделялся на фоне бесплодных пустошей.