Белоснежка должна умереть

— После той жуткой истории от Хартмута и Риты все в деревне вдруг отвернулись, как от прокаженных, — ответил Терлинден. — А я против семейной ответственности. [23]Что бы там ни натворил взрослый сын — его родители не виноваты.

— И это несмотря на то, что Тобиас тогда высказывал предположение о вашей причастности к пропаже одной из девушек? И у вас из-за этого были большие неприятности?

Терлинден кивнул, сунул руки в карманы и склонил голову набок. Похоже, его уверенность в себе не мог поколебать даже тот факт, что Боденштайн был выше его на целую голову и ему приходилось смотреть на него снизу вверх.

— Я не держу зла на Тобиаса. Он тогда находился под чудовищным стрессом и старался защищаться любыми способам и. К тому же я действительно дважды оказывался в очень неприятных ситуациях из-за Лауры. Ее мать работала у нас экономкой, она часто бывала у нас в доме и вообразила себе, что влюблена в меня.

— И что это были за ситуации? — уточнил Боденштайн.

— Один раз она взяла и улеглась в мою постель, пока я был в ванной, — ответил Терлинден деловым тоном. — Второй раз разделась передо мной догола в гостиной. Моя жена была как раз в отъезде, Лаура это знала. Она прямо заявила мне, что хочет со мной спать.

По каким-то непонятным ей причинам слова Терлиндена действовали Пии на нервы. Избегая встречаться с ним глазами, она разглядывала обстановку кабинета. Мощный письменный стол из цельного дерева с импозантной резьбой по бокам покоился на огромных львиных лапах. Вероятно, это был старинный и ценный стол, но Пия давно не видела ничего более уродливого. Рядом со столом стоял стилизованный под старину глобус, а на стенах висели мрачные экспрессионистские картины в простых позолоченных рамах, напоминающие те, что Пия увидела через плечо фрау Терлинден в вестибюле виллы.

— И что было потом? — спросил Боденштайн.

— Когда я отклонил ее домогательства, она в слезах выбежала из комнаты. Именно в этот момент в гостиную вошел мой сын.

Пия прочистила горло. Она уже успела взять себя в руки.

— Вы часто подвозили Амели Фрёлих на своей машине, — сказала она. — Об этом она писала в своем дневнике. У нее было такое впечатление, что вы каждый раз поджидали ее.

— Поджидать я ее не поджидал, — улыбнулся Терлинден, — но несколько раз действительно подвозил ее до автобусной остановки или, наоборот, до дома, когда она случайно попадалась мне на дороге.

Он говорил спокойно и непринужденно и не производил впечатления человека, у которого нелады с совестью.

— Вы помогли ей устроиться на работу официанткой в «Черного коня». Почему?

— Амели нужны были деньги, а хозяин «Черного коня» искал официантку. — Он пожал плечами. — Я знаю в деревне каждого человека, и если могу кому-нибудь чем-нибудь помочь, то с удовольствием делаю это.

Пия внимательней всмотрелась в его черты. Они на секунду встретились глазами, и она выдержала его пытливый взгляд. Она задавала вопросы, он отвечал на них. В то же время между ними происходило что-то еще. Но что? В чем заключалось это странное воздействие, которое оказывал на нее этот человек? Может, все из-за его темных глаз? Или из-за приятного, звучного голоса? Из-за уверенности в себе, которую он излучал? Неудивительно, что он произвел впечатление на такую молоденькую девушку, как Амели, если ему удалось выбить из равновесия даже ее, Пию, взрослую женщину.

— Когда вы видели Амели в последний раз? — вновь вступил Боденштайн.

— Точно не помню.

— А где вы были в субботу вечером? Между двадцатью двумя и двумя часами?

Терлинден вынул руки из карманов и скрестил их на груди. На тыльной стороне его левой ладони темнела свежая царапина.

— Мы с женой ужинали во Франкфурте, — ответил он, подумав несколько секунд. — У Кристины разболелась голова, поэтому я сначала высадил ее у дома, а потом приехал сюда и положил ее драгоценности в сейф.

— Когда вы вернулись из Франкфурта?

— Примерно в половине одиннадцатого.

— Значит, вы дважды проезжали мимо «Черного коня», — заметила Пия.

– Да.

Он смотрел на нее с таким вниманием, с каким участник телевикторины смотрит на ведущего, когда тот задает последний, решающий вопрос, в то время как на вопросы Боденштайна он отвечал почти небрежно. Это внимание сбивало ее с толку, и Боденштайн, похоже, тоже успел это отметить.

— И вы при этом ничего особенного не заметили? — спросил он. — Может быть, вы видели кого-нибудь на улице? Какого-нибудь любителя вечерних прогулок?

— Нет, ничего особенного я не заметил, — задумчиво ответил Терлинден. — Но я езжу по этому маршруту каждый день по несколько раз, так что не очень-то обращаю внимание на прохожих.

— А откуда у вас эта царапина на руке? — спросила Пия.

Лицо Терлиндена помрачнело. Улыбка погасла.

— У меня был конфликт с сыном.

Тис! Ну конечно! Пия чуть не забыла, зачем она вообще сюда приехала! Боденштайн, судя по всему, тоже упустил это из вида, но ловко вышел из положения.

— Верно, — подхватил он. — Ваша жена сказала нам, что у вашего сына вчера было что-то вроде приступа.

Терлинден помедлил секунду, потом кивнул.

— А что это был за приступ? Ваш сын эпилептик?

— Нет, он аутист. Живет в собственном мире, каждое изменение в своем окружении воспринимает как угрозу и реагирует на него аутоагрессивным поведением. — Терлинден вздохнул. — Боюсь, что исчезновение Амели и стало причиной его рецидива.

— В деревне ходит слух, что Тис мог иметь отношение к исчезновению Амели.

— Чушь, — ответил он без всякого возмущения, скорее равнодушно, так, словно ему хорошо были известны эти разговоры. — Тис очень привязался к Амели. Просто кое-кто в деревне считает, что его место в сумасшедшем доме. Конечно, никто мне этого в глаза не говорит, но я знаю.

— Мы бы хотели поговорить с ним.

— К сожалению, сейчас это невозможно. — Терлинден сочувственно покачал головой. — Нам вчера пришлось отправить его в психиатрическую больницу.

— А что там с ним делают?

Пии сразу же полезли в голову страшные картины: как больных, привязанных к кушеткам, обрабатывают током.

— Пытаются успокоить.

— И сколько это может продлиться? Когда мы сможем с ним поговорить?

Терлинден поднял плечи.

— Не знаю. Такого тяжелого рецидива у Тиса не было уже много лет. Боюсь, что из-за этого события он будет отброшен в своем развитии далеко назад. Это было бы настоящей катастрофой. Для него и для нас.

Он пообещал немедленно сообщить Пии и Боденштайну, как только врачи сочтут возможным разговор с Тисом. Провожая их до лифта и пожимая им руки, он снова улыбался.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал он.

На этот раз прикосновение его руки не вызвало у Пии удара током, и все же, когда дверь лифта закрылась и они поехали вниз, у нее осталось какое-то странное ощущение. Она постаралась поскорее стряхнуть с себя это наваждение.

— Он явно запал на тебя. Да еще как! — заметил Боденштайн. — А ты на него. — В его голосе слышалась легкая ирония.

— Чушь! — ответила Пия и застегнула молнию на куртке до самого подбородка. — Я просто пыталась понять, что он за человек.

— И к какому результату ты пришла?

— Мне кажется, он не лукавил.

— Что ты говоришь! — с иронией воскликнул Боденштайн. — А мне кажется — именно лукавил.

— Почему? Он же, не задумываясь, отвечал на все вопросы, даже на неприятные. Он ведь мог, например, не рассказывать нам, что Лаура дважды ставила его в неловкое положение.

— В этом-то и заключается его хитрость! — возразил Боденштайн. — Тебе не кажется странным, что его сын оказывается вне пределов досягаемости как раз в тот момент, когда исчезает Амели?

Лифт остановился, двери открылись.

— Как бы то ни было, мы не продвинулись ни на шаг вперед, — печально подытожила Пия.

Они пересекли холл, кивнули на прощание молодому человеку за стойкой и вышли на улицу. В лицо им дунул ледяной ветер. Пия нажала на кнопку брелка с ключами, дверцы машины разблокировались.

23

Семейная ответственность — судебная ответственность всех членов семьи за деяния, совершенные одним из ее членов (в фашистской Германии).