Враг рода человеческого

Астрид открыла ее и, нагнувшись, вошла в камеру, махнув рукой Бреннеру, чтобы тот следовал за ней. У Бреннера сильно забилось сердце, и он поспешно переступил порог, слишком рано выпрямившись и больно ударившись головой о каменную притолоку. Бреннер поморщился — не в меру часто ему в последнее время доводилось испытывать боль. Он не стал менее чувствителен к ней, несмотря на то, что ему, как оказалось, выпало играть одну из главных ролей на поле последней битвы между Добром и Злом.

Бреннер внимательно огляделся вокруг. Это действительно была тюремная камера очень маленьких размеров — пять шагов в каждую сторону. Потолок был таким низким, что Бреннер едва мог стоять здесь, выпрямившись во весь рост, хотя он вовсе не был великаном. Эта камера, как, впрочем, и коридор, ведущий к ней, была вырублена в скале. В камере находились тоже вырубленные из скальной породы двухметровое ложе и рядом с ним алтарный камень, служивший, по-видимому, столом. Стены черны от копоти, слой которой достигал двух сантиметров, в камере стояла страшная духота и спертый запах дыма, воска, пищи и пота того, кто томился здесь две тысячи лет.

Обитателя этой тюремной камеры нигде не было видно, но в дальней стене имелся еще один невысокий дверной проем. Астрид показала на него и снова махнула Бреннеру рукой, приказывая следовать туда. Интуитивно Бреннер понял, что должен отправиться один. Возможно, миссия Астрид заключалась только в том, чтобы привести его сюда.

Бреннер вошел в смежное помещение. На сей раз он сделал это осторожно. Его сердце гулко стучало в груди, а руки покрылись холодным потом. Бреннер дрожал всем телом от страшного, пронизывающего до костей холода. ОН был здесь. Совсем рядом. Бреннер ощущал его присутствие, хотя и не видел никого до тех пор, пока не выпрямился и не обернулся. Бреннер ощущал на себе пылающий взгляд, который притягивал его, словно мотылька пламя и, казалось, мог испепелить на месте. Бреннер опустил веки, собираясь с силами. Ему понадобилось все его мужество для того, чтобы снова открыть глаза и вглядеться в НЕГО.

Они все жестоко ошибались — и Салид, и Йоханнес, и обожженный незнакомец, и сам Бреннер. Они зря боялись Князя Тьмы. Это был вовсе не он, не Враг рода человеческого.

Вместо сатаны, вместо черта с хвостом, копытами, рогами и огненным дыханием перед Бреннером стоял стройный молодой человек. Он был немного выше Бреннера, а его одежда доходила до лодыжек. За последние две тысячи лет она вышла из моды. Его грудь была перепоясана золотым поясом. Раны на его руках и ногах давно зарубцевались и превратились в тонкие красноватые шрамы, которые были намного меньше, чем ожидал Бреннер.

Больше всего Бреннера поразила его молодость. Человек, стоявший напротив него, был не старше тридцати лет, и это впечатление не могли изменить ни седая борода, ни длинные белоснежные волосы, достигавшие плеч и отросшие за время заключения. Но его лицо оставалось лицом тридцатилетнего человека, человека, который тщетно старался выглядеть старше. Правда, его глаза производили совсем другое впечатление. Они не были молодыми, но они не были и старыми. Эти глаза жили вне времени. Это были глаза существа, для которого миллионы лет длились словно один день, а секунда казалась вечностью. Кем бы ни было это существо, явившееся перед Бреннером в образе молодого человека со шрамами на руках и ногах и крохотными красными царапинами, испещрявшими лоб, оно было величественнее человека и обладало всемогуществом. Его гнев, как и его милость, были безграничными.

Человек в белом одеянии поднял руку и указал ею на Бреннера.

И в тот же момент Бреннер прозрел. Он познал наконец Истину.

— Я этого никогда не делал. Я пришел к вам как друг, а не как судья.

— Ты лжешь, — заявил Иуда. — Ты послан сюда для того, чтобы судить нас и выносить нам приговоры. Но я не допущу этого. Я раскусил тебя. Ты можешь дурачить кого угодно, но тебе не удастся меня обмануть. Я знаю, почему ты здесь. И я знаю, кто ты такой на самом деле.

— И поэтому ты хочешь меня убить, — сказал он.

Иуда показал ему свою ладонь, которую прятал в складках одеяния. Она была пуста.

— О, как бы я хотел это сделать, — прошептал он. — Если бы только я имел достаточно сил для этого! Но я не могу убить тебя.

За его спиной появились тени, они приближались, их было много… У людей, подходивших к нему, не было факелов, и поэтому в темноте мелькали лишь их размытые силуэты. Однако он прекрасно знал всех своих учеников и узнавал их даже в темноте. Он попытался выпрямиться, но веревки, которыми он был связан, мешали ему сделать это. Он мог только повернуть голову в сторону приближавшихся фигур, возникших за спиной Иуды из темноты.

— Значит, и вы тоже хотите этого? — промолвил он. — И ты, Симон? И ты, Иоанн? Вы все против меня? Вы тоже ненавидите меня?

— Никто из нас не испытывает к тебе ненависти, Господи, — рыбак вышел из тени, и на его лицо упал свет горящего факела, который Иуда держал в своих руках. Но Симон, казалось, не чувствовал опаляющего жара пламени. — Мы все любим тебя, Господи. Больше, чем ты можешь себе это представить. Даже он любит тебя, — рыбак положил ладонь на плечо Иуды и улыбнулся, но Иуда отступил на шаг в сторону, и рука Симона соскользнула вниз.

— Не сердись на него. Он просто не в себе и ищет виновного в тех поступках, которые сам совершил. Он бы не сделал тебе ничего дурного. Никто из нас не причинил бы тебе вреда. Мы все с радостью отдали бы свои жизни за тебя.

— В таком случае освободите меня, — потребовал связанный.

Симон потупил взор, по его лицу побежали слезы, но, когда он заговорил, его голос был тверд:

— Мы не можем этого сделать, Господи. Они бы убили тебя, если бы знали, что ты еще жив.

— Никто не может убить меня, — ответил он. — Меня может убить только тот, кто послал меня сюда. Неужели вы действительно думаете, что можете сопротивляться ЕГО воле?

Симон, которого он называл Камнем, ничего не сказал, но его ответ был написан на лице. Симон не верил этому. Он знал, что люди не смогут убить Господа, но, несмотря на это, они попытались убить его.

— Зачем вы все это делаете? — спросил Учитель. — Неужели вы так и не поняли того, чему я вас учил? Неужели все было напрасно?

— Нет! — почти крикнул Симон, и на его лице отразилась невыносимая мука. — Ты учил нас не напрасно, Господи. С твоей стороны все было правильно, даже слишком правильно. Дело не в тебе, а в нас. Это мы совершаем неправильные поступки, это мы виноваты во всем, Господи. Только мы. Иуда прав. Мы слишком слабы. У нас слишком много недостатков и пороков, Зло легко заманивает нас в свои ловушки. А ты, Господи, слишком требователен к нам. Наш мир еще не готов к твоей справедливости.

— Это не моя справедливость, — напомнил он. — Я тоже всего лишь орудие.

— Но мы еще не готовы, — возразил Симон, стоя на своем. — Они попытались убить тебя, потому что испугались тебя. Потому что почувствовали, что ты несешь им гибель. Мир еще не готов, он не созрел для твоего учения. Мы должны защитить мир от тебя. И тебя от мира.

— И на что же вы решились? — спросил он.

Симон долго медлил с ответом. Он не смел взглянуть в глаза Учителю. Рядом с Симоном стоял только Иуда Искариот, а все остальные ученики находились поодаль, оставаясь в тени, вдали от крута света, отбрасываемого факелом.

— Они считают, что ты мертв, и мы хотим сохранить истину втайне, — сказал наконец Симон — Ты останешься здесь или в каком-нибудь другом, более надежном месте, которое мы найдем для тебя.

— Ты имеешь в виду тюрьму.

— Я не хотел бы, чтобы ты называл это подобным словом, — прошептал Симон. — Но возможно, ты прав. Да. Ты прав. Это тюрьма. Но мы должны запереть тебя в ней, пойми нас! Мы еще не готовы встать перед твоим судом! Мы… мы только дети, которым требуется время для того, чтобы многому научиться! Умоляю тебя, Господи, дай нам это время! Наш народ, может быть, еще не совершенен, но… но он заслуживает отсрочки твоего суда.