Закон тени

По толпе прокатился одобрительный шепот, поддержанный звяканьем систров в руках мальчиков.

Оратор замахал рукой, снова требуя тишины.

— Зато сегодня мы можем отметить другой праздник, тоже запрещенный. Мы переоденем его в иные одежды. Папа Сикст дал разрешение на мерзкий карнавал, жалкую пародию на тот небывалый подъем чувств, который наши предки именовали сатурналиями. Итак, вот наш праздник! В честь древнего Сатурна, несправедливо загнанного в тень новыми пророками, мы объявляем сатурналии, и да согреют они наши души! И да станет вновь основой нашей жизни Красота! Та Красота, которую божественный Платон почитал одной из первоначальных идей и даже их природой! Та Красота, которую обычно мы видим лишь в редких отблесках, нынче, с помощью мудрого учения, подкрепленного светоносным заклинанием, на короткий миг появится среди нас! Насладитесь же созерцанием, напитайте ваши души светом, исходящим от нее!

С этими словами он театральным жестом сбросил с руки плащ и медленно опустил его на землю. Ткань взвилась в воздухе и улеглась у его ног красным венцом.

Флейты взвыли так неистово, словно музыканты собрались кого-то заклинать своей игрой. И в тот момент, когда мелодия достигла кульминации в высоком регистре, плащ вдруг начал сам собой подниматься и шевелиться.

Позабыв об осторожности, Пико инстинктивно подался вперед. Плащ продолжал подниматься над помостом, и под ним постепенно обозначился силуэт человеческого тела. Мужчина в маске отступил на шаг, а плащ все поднимался, пока не стал ростом почти с него. Потом, под неистовый звон кимвалов, упал на землю.

Толпа изумленно вскрикнула. На помосте, сияя божественной наготой, которую Пико уже видел в Сикстинской капелле, недвижно стояла та самая загадочная незнакомка. Великолепие ее форм было подсвечено легким красноватым сиянием, шедшим от лежавшего у ее ног алого плаща, от золота ее волос и пламени жаровен. Это живое свечение словно возникало из небытия, вместе с животворящей силой совершенной красоты.

По залу пронесся вздох восхищения и желания. Вид прекрасного обнаженного тела дал волю всеобщему возбуждению, той изначальной лихорадке плоти, которая в конечном итоге может быть направлена на любой объект, даже вразрез с законами природы. Чувственность неповторимой красоты женского тела, как по волшебству, переселилась в тела переодетых мальчиков. Пико почувствовал, как холодная рука Манетто удерживает его на месте и не дает выскочить вперед.

— Это та самая женщина! — крикнул юноша. — Это она!.. Мне надо…

— Стоять! До нее нельзя дотрагиваться. Иначе она исчезнет, как дивный сон!

— Да что вы несете! Я должен узнать, кто она! — вскричал Пико, пытаясь высвободиться.

Но Манетто держал его крепко.

— Не вносите сумятицу в явление красоты! Мы так долго искали это чудо.

Пико изумленно обернулся к нему. Манетто не дал ему говорить, поднеся палец к губам.

— Она наконец воскресла!

Пико основательно встряхнул его за плечи.

— Неужели вы не понимаете, что это трюк? Она всего лишь похожа на женщину из ваших снов.

Флорентинец покачал головой.

— Нет, она вернулась, благодаря магической силе слова. Она и тело, и образ. Смотрите! — шепнул он, снова поворачиваясь к помосту.

Женщина подняла руки. Оратор собрал плащ, лежавший возле ее ног, и снова накрыл им прекрасное тело. И оно стало на глазах таять под тканью. Человек в маске крикнул в небо нечто нечленораздельное, и плащ опять венцом улегся на помосте.

Проповедник, опьяненный восторгом, обратился к аудитории:

— Вы своими глазами видели божественную Красоту, явившуюся к нам из мира идей, чтобы присутствовать на празднике. То, что наш учитель открыл на своих страницах, истинно! По ту сторону нашего чувственного восприятия существует мир, где видимости возникают в мысли божества, и его мысль наслаждается архетипами всех вещей. Архетипом Красоты, первую матрицу которой вы только что увидели. И архетипом Любви, которую всегда сопровождает Красота. Так восславим же долгожданную любовь! Время настало, скорее возликуем и станем свободными!

При этих словах толпа откатилась к боковым дверям, которые кто-то предусмотрительно открыл. В проеме виднелись темные пятна деревьев. Видимо, там располагался просторный сад. Пико воспользовался моментом и ринулся было к помосту, в надежде увидеть, что таили в себе его доски. Но флорентинец снова его удержал.

— Под настилом ничего нет, это магическая сила слова привела ее к нам!

— Но как же вы не понимаете? Я уже видел этот обман на площади, где давал представление фокусник!

— Друг мой, вы не верите в могущество магии? — раздался за его спиной густой бас.

Юноша обернулся. За ним стоял человек в костюме римского сенатора. Он снял маску, и из-под нее показались крупные, отяжелевшие черты Помпония Лаэта, того самого, с кем Пико беседовал у Риарио. Как и тогда, в его влажных черных глазах при виде юноши сверкнул похотливый огонек.

— Это вы привели сюда Джованни Пико? — спросил гуманист у Манетто, продолжая ласкать юношу глазами. — Он верит в материальность всего на свете! Ведь вы же знаете, что на наши собрания допущены только посвященные. — В его голосе прозвучал мягкий упрек. — Важно соблюдать тайну, после того как мы уже дважды были на грани провала.

— Он пользуется доверием Медичи. Как и Лоренцо, Джованни Пико нам не друг, но и не враг. Однако он одержим той же страстью к знанию, что и мы. Это делает его нашим товарищем, хотя в наш круг он и не входит, — пояснил Манетто, избегая прямого ответа на вопрос. — Он интересовался людьми, с которыми великий Леон Баттиста Альберти общался в Риме. Джованни, несомненно, поклонник его творчества.

— Леон Баттиста? — тихо произнес Помпоний. — Это самый великий человек, которого я знал. Сравниться с ним могут разве что только древние. Он был прекрасен, силен телом и до такой степени ясен умом, что казалось, будто его душа, спустившись на землю, не утратила, подобно нашим, памяти о мире богов. Он заслужил имя Леоне, которое сам себе взял, — прибавил Лаэт, особо выделив имя голосом.

Но сообразив, что Пико не понял заключенного в нем двойного смысла, пояснил:

— Он был Эоном! [72]Проявлением идеи материального мира! Ибо тот мир, что мы силимся вспомнить, изучая герметические сочинения, разворачивался перед его глазами, как с вершины высокой горы. Потому он и взял себе такое имя. Человек, любивший многое и многих… — Голос его оборвался на ноте сожаления. — Если вы его поклонник, то как можете не верить в то, во что верил он, и не стать последователем Платона, как все мы?

Пико помедлил. Все, чего он сейчас хотел, что ему было действительно нужно, — это сведения о женщине, принимавшей участие в спектакле. Он решил не вступать в дискуссию и скупо заметил:

— Моя вера отлична от вашей.

Его слова смутили Помпония.

— Друг мой, вы не верите, что новые времена, которые грядут, достойны того, чтобы могучий голос первого Бога восславил их? Думаете, они не заслужили, чтобы к небу вознесся крик той, кто есть его вечное проявление, крик Красоты?

Пико помотал головой.

— У меня другая вера, я уже сказал. Она основана не на размытых речениях забытых божеств, а на скупых и печальных словах одного человека по имени Лукреций. Думаю, никто не умел проникать в тайны природы так глубоко, как он. Угаданное им и есть красота. Холодная красота того, что нарождается, умирает и только в себе самом находит смысл жизни. И нет никакого Бога, ни сейчас, ни в начале времен. А голос, который вам чудится, всего лишь безосновательная надежда.

На лицо Помпония набежала грусть. Он печально поджал губы, словно не собирался отвечать. Потом потянулся и терпеливо начал:

— На какой же ад вы обрекаете свою душу! Вы приговорили ее к миру без чувства, высеченному из жесткого камня. Ваш мир — плод слепой материи. Вы сами исполняете ее роль и избегаете дыхания духа! Вместо того чтобы подняться к царству идей, вы опускаетесь к путанице материи и тонете в этой неразберихе.

72

В итальянском языке Leone (лев) и L’Eone (Эон) звучит одинаково.