Закон тени

Они прошли мимо вооруженных стражников, едва удостоивших их взглядом. Должно быть, солдаты привыкли, что тут постоянно снуют подмастерья, а может быть, узнали мальчишку. Дозорные были увлечены болтовней об играх и женщинах, и Пико вдруг пришло в голову, что, наверное, стража у Гроба Господня мало чем от них отличается.

Джованни с подмастерьем миновали портал и вошли в просторное помещение, которое должно было стать парадным залом.

Здесь мальчишка остановился, поставив корзинку на землю.

— Дальше я идти не могу. Мастро Сандро меня убьет, если узнает, что я привел вас сюда. Платите, что обещали.

Пико пошарил в кошельке в поисках монеты, но, прежде чем вложить ее в руку паренька, посмотрел в глубь зала, где из-под двери выбивалась полоска света.

— А ты уверен, что он там?

— Уверен, — отозвался парень, схватив монету. — Он ходит сюда каждую ночь, если нет кого-то из других художников. И никого не пускает: говорит, что хочет создать новые формы и никто не должен видеть работу, пока она не закончена.

Он повернулся и быстро исчез. Оставшись один, Пико тоже поставил свою ношу на землю и осторожно направился к единственному источнику света в темном зале. Из-за двери, больше чем на метр от порога, лилось странное разноцветное сияние, какое бывает, когда солнечные лучи проходят сквозь витражи в соборе. Пико заглянул внутрь. На миг глаза его ослепли от волн яркого света и цветных вихрей, которые заполняли помещение. Тогда он шагнул за порог.

Сикстинская капелла

Над головой, на высоте примерно сорока локтей, простирался голубой свод с мириадами золотых звезд. Он соединял две стены, покрытые ослепительно яркими изображениями. Десятки фигур, античные здания, развевающиеся на ветру одежды и плащи — все это переходило с картины на картину, и перед глазами разворачивались сюжеты Священного Писания, переданные с необычайной силой. Мало где Пико доводилось увидеть такое ясное и убедительное воплощение драмы человеческих деяний, попыток облечь в форму слово Божье. Оно оставалось недостижимым. За всем этим полыханием цвета и богатством движений таилось глубокое молчание, исключающее всякий изреченный ответ.

В продольном нефе горели сотни свечей. Они были закреплены повсюду: на украшенном спиральной мозаикой полу, в углах, на балюстраде хоров, на козлах и лесах. В помещении не осталось почти ни одного неосвещенного уголка. И все же кое-где мрак наступал, словно напоминая, что даже на священной территории присутствует непобедимое зло. Свет повсюду был настолько ярок, что в нем тонули изображения: они казались отражениями на поверхности большого озера, и краски блекли в ослепительном сиянии огня.

Заслонив глаза козырьком ладони, Пико сделал несколько шагов к центру капеллы. Здесь, за балюстрадой, отделявшей место для духовенства, свечи были выставлены в круг, центр которого сиял еще ярче. В середине его, как языки темного пламени в световом потоке, двигались тени.

Одна принадлежала мужчине, другая женщине. Мужчина, одетый в грубый балахон, забрызганный красками, стоял возле стола, где громоздились склянки, чашки, кисти и мастихины. Занесенная рука целилась в большой холст, закрепленный на двух мольбертах, глаза не отрывались от того места, куда сейчас ляжет мазок, словно дожидаясь, когда прекратится кружение света и определится та самая единственно верная точка.

Но не на художника глядел Пико, раскрыв от изумления рот. Неподалеку от холста, на возвышении, стояла женщина. Ее ярко освещенное обнаженное тело, казалось, завладело всем пространством. Отсвет свечей ложился на белоснежную кожу, на волны распущенных золотых волос, падавших на плечи, сладострастно обвивавших шею и спускавшихся до бедер. Полусогнутая рука ласково прикрывала нежную грудь, словно стремясь ее защитить. Другая спускалась вдоль бедра, собрав в длинных пальцах кончики золотых прядей, которые смешивались с таким же пушком на лобке, без всякой робости или стеснения открытом взору художника.

Это была она, незнакомка с портрета. Пико чуть не бросился к ним, но едва сделал первый шаг, как что-то его удержало: на лицах этих двоих он прочел молчаливый диалог, прервать который было бы святотатством. Кисть художника двигалась у холста, ища нужную точку, а глаза впились в лицо женщины, словно он ждал от нее какого-то знака, подкрепленного высшими силами, чтобы закончить мазок.

Повинуясь инстинкту, юноша поискал, где бы спрятаться. Справа от него наверх, на хоры, шла узкая винтовая лесенка, оказавшаяся в одном из немногих затемненных уголков нефа. Он на цыпочках, едва касаясь разноцветного мрамора, поднялся на несколько ступенек, хотя понимал, что опасается напрасно. Будь его башмаки подкованы железом, их цоканье не смогло бы отвлечь двоих от поглотившего их ритуала.

Он поднялся на хоры и спрятался в уголке, наблюдая за происходящим сквозь балюстраду. От женщины невозможно было оторвать глаз. Ее тело, которое Джованни раньше представлял себе только по намекам из рассказов очевидцев, теперь предстало перед ним в ярком свете как средоточие всей женственности мира. Лицо на рисунке приходилось домысливать из-за пятен крови, и в жизни он видел его лишь мельком. Зато теперь оно просто оскорбляло взор своим совершенством.

И тогда на ум ему пришло недавно прочитанное высказывание Альберти о красоте: в настоящей красоте ничего не прибавишь, не убавишь и не изменишь без того, чтобы не испортить. Сейчас он видел перед собой настоящую красоту, божественные пропорции.

Сердце Джованни бешено забилось. Он задохнулся, и все его тело охватил жар, какого Пико никогда не испытывал, сжимая в объятиях юных служанок в своем замке или тех девчонок, что тайком пробирались по ночам в комнаты студентов. Об этих женщинах он слагал стихи и страдал до слез, получая отказ.

Но теперь он помимо воли вписал свое имя в тайный реестр поклонников Симонетты. Все его былые влюбленности обратились в прах и ветер, в ничто.

Никогда он больше не забудет этой минуты. Вдруг раздался тихий стон. Это художник наконец-то сделал долгожданный мазок. Звук вывел юношу из созерцательного оцепенения. Боттичелли быстрым движением коснулся чего-то на столе кончиком кисти и снова вернулся к холсту. Теперь кисть задвигалась с лихорадочной быстротой, словно рухнул непреодолимый барьер между мыслью и действием, между воображаемой формой и ее воплощением.

Из своего укрытия Пико видел только часть фигуры на холсте. Он снова перевел глаза на тело женщины, на ее бедра, на две беспокойные складочки у вершины таза, там, где мускулы наливались силой, чтобы держать мощный торс, и в то же время плавно и мягко очерчивали линию боков. Лоно, которое она без стыда открывала чужим глазам, наверное, становилось предметом многих вожделений. Однако эти страсти никак не отразились на его форме. Наоборот, как и все тело, оно дышало благостью.

И тут впервые с того момента, как Пико вошел в капеллу, он вдруг заметил абсурдность всего происходящего и засомневался, не сон ли это.

Ну как то, что он видел, могло быть явью? Среди ночи, в средоточии власти понтифика. Ведь любой из гвардейцев мог случайно сюда войти и все увидеть… Да и сам Сикст IV мог нагрянуть неожиданно, из любопытства своими глазами посмотреть, как идут работы. Из его покоев сюда вел прямой коридор. Из каких соображений Боттичелли подвергал себя риску, который мог слишком дорого ему стоить? Зачем он привел сюда эту женщину?

Пико обвел глазами зал, словно ища ответ на свои вопросы. Но ответа не было. Может, художником движет смутная жажда святотатства? Почему она ему позирует? Если эта женщина действительно вернулась из царства теней и если под ее сладострастной оболочкой скрывается вызванный демон, то, может статься, с влюбленного художника запросили такую цену? Что это: вызов, испытание?