Батый

— У кого научился этот наглец дерзко говорить со старшими? Пусть бы лучше сгнило это единственное яйцо. Осмелился даже восстать на старшего брата. Вот поставлю-ка тебя разведчиком-алгинчином, да велю тебе карабкаться на городские стены, словно на горы, пока ты не облупишь себе ногтей на всех десяти пальцах! Вот возьму да поставлю тебя танмачином-воеводой, да велю взбираться на стены крепко кованные, пока ты под корень не ссучишь себе ногтей со всей пятерни! Наглый ты негодяй! А Аргасун у кого выучился дерзить нашему родственнику и оскорблять его? Сошлю обоих: и Гуюка, и Аргасуна. Хотя Аргасуна просто следовало бы предать смертной казни. Да скажете вы, что я не ко всем одинаков в суде своём. Что касается до Бури, то сообщить Батыю, что он отправится объясняться к Чаадаю, нашему старшему брату. Пусть его рассудит брат Чаадай!

До отправки Гуюка на крепостные стены дело, однако, не дошло. Вмешались приближённые Угедея, не желавшие дать разгореться скандалу в собственном семействе великого хана. Выход из ситуации был найден царевичем Мангаем, Алчидай-нойоном 26и другими нойонами, которые обратились к великому хану со следующими словами:

— По указу твоего родителя, государя Чингисхана, полагалось: полевые дела и решать в поле, а домашние дела дома решать, С вашего ханского дозволения сказать, хан изволил прогневаться на Гуюка. А между тем дело это полевое. Так не благоугодно ли будет и передать его Батыю?

Выслушав этот доклад, «государь одобрил его» и несколько смягчился. Потом он всё-таки призвал к себе Гуюка (но когда именно? неизвестно) и «принялся его отчитывать». Речь Угедея, со ссылками на установления Чингисхана, также приведена в «Сокровенном сказании», причём из неё выясняются некоторые подробности как самого Западного похода, так и роли в нём Гуюка и его манеры командования войсками.

— Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица, — выговаривал великий хан сыну. — Уж не ты ли и русских привёл к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских (прямое совпадение с содержанием доклада Гуюка, как оно передано в «Юань-ши». — А. К), раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингисхана, что множество — страшно, а глубина — смертоносна. То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком у Субедея с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. (О какой-то особой роли в походе Бучека, сына Тулуя, из других источников ничего не известно; может быть, здесь ошибка в тексте? — А. К.) Что же ты чванишься и раньше всех дерёшь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл (как мы знаем, очевидное преувеличение. — А. К.)?! Благодари ближних друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхортай-цзангина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котёл. Довольно! Дело это, как полевое, я возлагаю на Батыя. Пусть Гуюка с Аргасуном судит Батый! 27

Таково было окончательное решение великого хана, и оно означало полную и безоговорочную победу Бату. Так сын

Джучи выиграл свою, наверное, самую важную битву — не против русских или кипчаков, а против собственных родичей, покусившихся на его власть. Может быть, как полководец он и уступал Гуюку или Бури, но как политик он полностью переиграл их. Западный поход был продолжен, и старшинство Бату, а главное, его первенство в походе были подтверждены великим ханом и отныне никем не оспаривались (во всяком случае вслух). Его недоброжелатели получили жесточайшую выволочку; более того, решение по делу о неповиновении — по крайней мере в отношении Гуюка и Аргасуна — было передано на его, Бату, усмотрение. (Судьбу Бури должен был решать его дед Чагатай.) Но Бату и здесь проявил похвальную выдержку. Он не стал наказывать Гуюка и довольствовался восстановлением прежнего положения дел. Но если кто-то мог подумать тогда, что Бату забудет о произошедшем, простит Гуюку и другим их выходку, то он ошибался. Как выяснилось впоследствии, Бату никогда ничего не забывал и никому ничего не прощал. Злопамятность оказалась едва ли не самым сильным его качеством — и его враги ещё убедятся в этом. Когда обстоятельства изменятся и дом Угедея утратит своё могущество, Бату припомнит всё. Впрочем, о его жестокой расправе над теми, кто насмехался над ним, нам ещё предстоит говорить — и не скоро. Бату, повторюсь ещё раз, умел ждать и терпеть.

Завершение Западного похода

Разлад между царевичами, обмен посланиями с великим ханом вызвали паузу в военных действиях. Возобновились они лишь осенью 1240 года — вероятно, уже после того, как решение великого хана было доведено до сведения участвовавших в походе царевичей. На этот раз все главные силы монгольского войска были сосредоточены на одном направлении и удар был нанесён по главному городу Руси, недавней столице единого Древнерусского государства. Монголы двигались с юга, через земли так называемых «чёрных клобуков» — торков, берендеев и других кочевников, перешедших в подданство русских князей и осевших на предоставленные им земли по реке Рось, к югу от Киева 1. Эти тюркские племена служили своеобразным буфером, защищавшим южнорусские княжества от нападения «диких» кочевников — половцев. «Чёрные клобуки» давно уже стали неотъемлемой частью политической структуры Русского государства и принимали самое активное участие в жизни древней Руси, поддерживая то одного, то другого князя.

О судьбе «чёрных клобуков» русские источники ничего не сообщают — вероятно, они, как и большинство «диких» половцев, пополнили ряды монгольской армии 2. Зато о трагической судьбе Киева в летописях рассказывается, и весьма подробно. Сохранились три версии взятия татарами стольного города Руси. Версии эти независимы друг от друга и кое в чём существенно противоречат одна другой. А потому, примерно представляя, что и как происходило в Киеве, мы, к сожалению, не можем точно датировать события.

Наиболее подробный и яркий рассказ, записанный, скорее всего, со слов очевидца, приведён в Ипатьевской (Галицко-Волынской) летописи 3. Однако никаких дат он не содержит (они вообще отсутствуют в этой части летописи). Ростовский же книжник, автор соответствующей части Лаврентьевской летописи, сообщая о разорении Киева, приводит лишь дату взятия города татарами — 6 декабря, день памяти почитаемого на Руси святого Николая Мирликийского 4. Наконец, третья версия приведена в ряде более поздних периферийных летописей, возможно, восходящих к Псковскому своду середины XV века, — так называемых Первой и Третьей Псковских, западнорусской Летописи Авраамки и новгородской Большаковской: здесь говорится, что татары подступили к Киеву 5 сентября 1240 года, простояли под городом 10 недель и 4 дня и «едва взяли его» 19 ноября 5. Никаких других подробностей осады эти летописи не содержат.

Итак, примем (условно!), что татары вторглись на Русь в самом начале осени 1240 года. «Пришёл Батый к Киеву в силе тяжкой, со многим множеством силы своей, — рассказывает галицкий летописец. — И окружила город и обступила сила татарская, и был город в великой осаде. И стоял Батый у города, и воины его обступили город, и нельзя было голоса слышать от скрипа телег его, от рёва множества верблюдов его и от ржания табунов коней его. И исполнилась земля Русская ратных (то есть врагов. — А. К.)». Это и в самом деле похоже на описание очевидца. Картина происходящего зримо встаёт перед нами — и множество окруживших город воинов (не только татар, но и половцев, «сарацин», тех же «чёрных клобуков», самих русских), и рёв верблюдов, и заглушающий всё скрип несмазанных татарских телег. Последняя деталь особенно характерна. Надо заметить, что речь идёт не о привычных для нас средствах передвижения, а о так называемых «больших телегах» монголов, на которых те перевозили свои вместительные дома — юрты, а также осадную артиллерию — метательные машины, катапульты, тараны и т. д. Эти огромные сооружения производили неизгладимое впечатление на всех видевших их. Побывавший у монголов монах-францисканец Гильом Рубрук вымерил однажды ширину между следами колёс одной такой повозки — она оказалась равна 20 футов (около шести с половиной метров); сам же дом «выдавался за колёса по крайней мере на пять футов с того и другого бока». Повозку тянули 22 быка: «11 в один ряд вдоль ширины повозки и ещё 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля» 6. Огромные, в большинстве своём чугунные втулки для деревянных осей этих повозок во множестве были найдены археологами при раскопках древней монгольской столицы Каракорума и в других местах, где побывали монгольские армии 7. Если учесть, что монголы не использовали никаких смазочных материалов и что таких огромных телег у них было множество, то легко представить себе, какая ужасная какофония сопровождала передвижение основных сил их армии. Эти чудовищные звуки, разносившиеся на многие вёрсты вокруг и неумолимо нараставшие по мере приближения татарского войска, должны были вызывать ужас у всех народов, подвергшихся их нападению. Это был звук неумолимо приближающейся смерти.