Калиостро

Желая развлечь слушателей, Калиостро рассказал, как однажды ему понадобилась в помощницы женщина — не девственница, не куртизанка и не замужняя. “Я встретил хорошенькую девушку и сказал, что мне нужна в помощницы девственница и я буду ей хорошо платить”. “Я девственна”, — ответила она. “Нет, мне нужна девица, познавшая мужчину”, — быстро переменил я мнение свое. Девица покраснела и ответила: “Я вас обманула: я познала молодого человека. Я очень хочу получить место вашей помощницы”. И все смеялись над этой историей.

Калиостро получал много писем и, когда читал их, часто говорил жене, что Провидение карает врагов его и возвышает друзей. По первому зову его жена бежала в дом, и волосы ее развевались по ветру. В молодости она превосходила красотой всех прочих женщин.

Все, что сказано было выше, автор посчитал нужным сообщить о Калиостро. Тогда какой-то человек спросил у него, не насмехается ли автор над Евангелием. И тот ответил: “Нет, ибо я не привожу цитат, не насмешничаю и не ссылаюсь. А слова — они те же и в священных текстах, и в светских разговорах. Разница заключается в том, как мы эти слова расставляем. Слова наши подобны кирпичам, из которых можно построить и храм, и простое жилище”.

16. Калиостро перебрался на другой берег реки и начал вести прием. И люди специально приехали туда к нему, чтобы не нарушать повеления императора. Осмотрев всех, он с ними попрощался, вернулся, быстро собрал багаж и через два дня, 11 ноября 1787 года, уехал в Тренто.

Случилось это в четверг, на сорок седьмой день его пребывания в Роверето. Он сел в экипаж, но тут к нему подбежал тот самый слуга, которого он прогнал. Слуга хотел пожелать ему счастливого пути. Но Калиостро простер к нему руку и сказал: “Уйди, ты самый плохой слуга на всем свете”. И обернувшись к тем, кто случайно оказался рядом, он произнес: “Скажите гражданам Роверето, чтобы они простили служителю своему, если он не смог исполнить желание каждого”.

Лицо у Калиостро было весьма приятное, сам он был росту среднего, с сильной и мускулистой шеей. И хотя он был толст, ходил он быстро и никогда не стоял на месте. Кожа его цвет имела свежий, волосы были черные, глаза глубоко посаженные и блестящие. Когда он говорил голосом вдохновенным, возведя очи к небу и величественно поманая руками, казалось, что вдохновение нисходит на него свыше. Одежды его всегда были чисты, но не роскошны, беседа приятна. Говорят, в Тренто его приняли очень хорошо. Но в Роверето многие порядочные люди тому не поверили. Сей человек очень противоречив, настоящая загадка, а потому о нем суждение можно будет вынести только в конце его жизни, тогда станет ясно, кто он и что из себя представляет».

Хотя приведенное выше сочинение вышло из-под пера очевидца, в нем, как, впрочем, и во всем, что относится к Калиостро, факты теснейшим образом переплелись с вымыслом, в очередной раз доказывая, что уже при жизни магистра правда о нем, в сущности, не нужна была никому. Что ж, магистр беспрестанно творил свою легенду, и она постепенно зажила собственной жизнью, отдельно от своего творца.

Из Роверето, откуда его выслали по приказу императора Иосифа II, брата Марии-Антуанетты, Калиостро отправился в Тренто. Сопровождавшая его Серафина пребывала в мрачнейшем расположении духа. В Роверето она большую часть времени проводила в старинной церкви Святого Марка, где то просила у Господа прошения за прегрешения, совершенные не по своей вине, то умоляла его избавить ее от супруга. Тамошний священник отпустил ей грехи, но более ничем помочь ей не мог. Оставалось одно: упрямо направлять стопы супруга в Рим.

Прибыв в Тренто, Калиостро отправился к местному князю-епископу, дабы вручить рекомендательное письмо от советника из Роверето. Несмотря на свой сан, монсеньор Пьер-Вижиль Тон страстно увлекался алхимией и эзотерическими науками, поэтому гостя своего принял с распростертыми объятиями. Подобно кардиналу Рогану, он обеспечил Калиостро безбедное существование; даже Серафина немного повеселела. Но стоило ей подумать, что удобства, коими она наслаждается в этом городе, в любую минуту могут исчезнуть и ей снова придется трястись в дорожной карете по пыльной дороге в никуда, она впадала в отчаяние и бежала искать утешения в церкви Санта-Мария-Маджоре, той самой, где в 1545 году начал заседать знаменитый Тридентский собор. Историческая значимость храма вряд ли интересовала Серафину; ее привлекало самое здание церкви: приземистое, спокойное, оно уже при подходе навевало мысли о незыблемости и постоянстве.

При поддержке епископа Калиостро приступил к своеобычной практике целительства и вскоре поднял на ноги недужного 76-летнего старца и тяжелобольную женщину. Слухи о чудесном выздоровлении облетели город, и люди потянулись к целителю. Но через несколько недель оба чудесно исцеленных скончались, и вокруг Калиостро вновь образовалась зловещая пустота. А вскоре городским властям пришел императорский приказ о высылке Калиостро — «иллюмината, шарлатана и проповедника запрещенного обряда». Возможно, если бы князь-епископ был менее расположен к своему гостю и поспешил выполнить высочайшее приказание, магистр снова направился бы куда глаза глядят и, может, так бы и не доехал до Рима. Но монсеньор Тон очень хотел оказать услугу своему необыкновенному гостю и написал в Рим кардиналу Бонкомпаньи с просьбой выдать Калиостро охранную грамоту. Тем временем пришло письмо от отца Серафины, где говорилось, что ее муж может свободно въехать в Вечный город. Разумеется, слова зажиточного ремесленника не имели никакого веса для властей, но Серафину, с самого отъезда из Швейцарии состоявшую в переписке с родителями, они приободрили настолько, что она решила пойти на хитрость и принялась уговаривать епископа Тона представить папе Египетский ритуал ее супруга. Тон, ознакомившийся с ритуалом по просьбе Калиостро и не обнаруживший в нем ничего противоречащего догмам католической церкви, долго уговаривать себя не заставил (тем более упрашивать Серафина умела прекрасно) и составил представление. Сам того не ожидая, Калиостро оказался в осаде, не оставлявшей ему иного выхода, кроме как ехать в столицу католицизма. В принципе все вроде бы складывалось так, как ему хотелось: «Ритуал» получил одобрение трех высоких служителей церкви (кардинала Рогана, епископов Фелипо д’Эрбо и Тона), а значит, его можно представлять папе. Князь-епископ охотно залатал финансовые дыры в бюджете семейства, а «дорогая женушка» Серафина готова идти в Рим хоть пешком. Да и сам он не прочь помириться с церковью, хотя, в сущности, ссориться с ней у него даже в мыслях не было. В суете он просто позабыл о ее существовании, перестал ходить к мессе, не исполнял церковных обрядов… Но разве в этом дело? В душе он как верил в Господа, так и продолжает в него верить. И «Ритуал» его исполнен почтения к религии и христианству. Кстати, прежде чем представлять его папе, надо бы заручиться поддержкой еще и Мальтийского ордена; впрочем, орден постоянно держит в Риме своего посла… И хотя внутри что-то упорно противилось этой мысли, Калиостро решил, что все дороги ведут в Рим.

Стоило графу принять такое решение, как Тону пришел ответ от кардинала Бонкомпаньи: «Господин Калиостро не находится под подозрением у Папского государства, а потому может обойтись без охранной грамоты, кою он при вашем почтенном посредничестве запрашивал». Посчитав такой ответ положительным, епископ радостно сообщил его магистру и от себя вручил ему рекомендательные письма к кардиналам Альбани, Колонна и Бонкомпаньи. Серафина не скрывала своего ликования. Внутренний голос шептал Калиостро что-то очень невнятное, но граф окончательно перестал к нему прислушиваться и стал собираться в Рим. Тщеславие возобладало над осторожностью. Тихая, пусть даже обеспеченная, жизнь в каком-нибудь захолустье не для него — он по-прежнему жаждет блистать, выступать перед разряженной толпой, снисходительно принимать восторги и поклонение. Все это уже было, подсказывал ему внутренний голос. Но так почему бы ему не добиться этого вновь? А где искать славу, как не в большом городе? Города Германии ему заказаны, так же как Лондон и Париж… остается Италия. Конечно, можно отправиться и в Испанию, но эта страна не его размаха, и вдобавок там столь сильна католическая вера, что в чудеса верят только тогда, когда их творят святые. А если не ходишь в церковь, то непременно донесут, а там и до костра недалеко… в просвещенный-то век! Он вспомнил, как вчера с почтением на лице он выслушал речь епископа о благодетельном влиянии церковных обрядов, а дома целый вечер хохотал во все горло над этой дурацкой мишурой. Нет, надо ехать в Рим… он сумеет убедить папу в твердости своей веры и в христианской сути своего масонства, кое он намерен сделать оплотом Церкви. Если понадобится, он даже уберет упоминание о Египте.