Генерал Багратион. Жизнь и война

Багратион же продолжал отступление и за два дня, с короткими остановками, настиг стоявшую в Погорлицах армию. Появление там остатков героического отряда Багратиона было поистине триумфальным: «Армия наша ликовала соединению с нею князя Багратиона благодарственным молебном как победе»41. Багратион, который во время всей операции вел себя, как обычно, хладнокровно, внушая уверенность войскам, привел в Погорлицы не только остатки свого отряда, но и 50 пленных, а также французское знамя — первый почетный трофей той войны. По сведениям Михайловского-Данилевского, Кутузов выехал навстречу Багратиону, обнял его и сказал: «О потере не спрашиваю, ты жив — для меня довольно!»42 Возможно, так это и было. Смысл сказанного был важен для Багратиона, как для каждого отступившего с поля боя командира: ведь его отряд понес ужасные потери, французы захватили знамя одного полка, восемь пушек из одиннадцати были брошены или захвачены неприятелем, масса имущества растеряна по дороге — за это могли и спросить, ибо армейская бюрократия и в Австрии оставалась бюрократией!

Известно, что 7 ноября, подводя итог этой смертельной операции, главнокомандующий написал царю: «Хотя я и видел неминуемую гибель, которой подвергался корпус князя Багратиона, не менее того я должен бы считать себя счастливым спасти пожертвованием оного армию»43. В Вене и Петербурге по достоинству оценили подвиг «дружины героев» — так назвали австрийцы отряд Багратиона. Все знали, что у Багратиона было 6 тысяч человек, а у французов — 20 тысяч. (О. В. Соколов считает, что русских было 7 тысяч, а французов около 16 тысяч человек.) Сам полководец, по представлению Кутузова, стал генерал-лейтенантом. По-видимому, Кутузов сказал ему об этом сразу, ибо свой рапорт от 5 октября Багратион подписал так: «Генерал-лейтенант к. Багратион». Кроме того, князь Петр Иванович получил высший для военных орден Святого Георгия 2-го класса, минуя 4-й и 3-й классы, а император Франц наградил его редкой для русских военных наградой — командорским крестом Марии Терезии. (Впрочем, по мнению И. С. Тихонова, факт этот документально не подтверждается: возможно, исследователи путают эту награду с орденом Марии Терезии, полученной Багратионом ранее за Италийский поход 1799 года.) Нужно отдать должное тонкому пониманию Кутузовым армейской субординации. В рапорте Александру о геройстве Багратиона Кутузов попросил дать чин генерал-лейтенанта и отличившемуся при Кремсе генерал-майору Милорадовичу, чтобы между полководцами не возникло местничества — ведь Милорадович был «старее» в генералах, чем Багратион. Для солдат и унтер-офицеров отряда Багратиона Кутузов исхлопотал 300 знаков отличия ордена Святой Анны. 6-й егерский полк за «славное дело под Шёнграбеном» получил серебряные трубы… Имя Багратиона опять загремело в войсках. Получив известие о деле под Шёнграбеном, главнокомандующий армией, шедшей навстречу Кутузову, генерал Ф. Ф. Буксгевден писал: «Положение храброго князя Багратиона так же было весьма затруднительно — таким образом отбиться от превосходнейшего силами неприятеля — сие должно служить примером всем, упражняющимся в военном ремесле!»44

Из Погорлиц армия двинулась к Брюнну. 8 ноября произошел ожесточенный кавалерийский бой под Рауссницем, в ходе которого наши драгуны и казаки отбили атаки кавалерии Мюрата, но потеряли около сотни человек.

И казаки могут не грабить! Тогда же, особым приказом Кутузова по армии, быпо отмечено необычайное происшествие — бескорыстие некоего казака (имя героя осталось нам неизвестно) в отношении взятого им пленного. В приказе было сказано: «Казаку, которой взял вчерашнего дня в плен французского офицера и ничего от него себе в добычу не взял, даже и денег, кои он ему предлагал, Его императорское величество жалует ему пятьдесят червонцев». Возможно, необычайное поведение казака было связано с поверьем, о котором писал гренадер Попадихин: «Старые солдаты были правы, когда говорили, что в бою никогда не грабь ничего, а то и сам будешь ранен или убит». С Попадихиным так и выиию: только он содрал шинель с убитого французского офицера, как его ранило в ногу, а потом он попал в плен.

Десятого ноября армия подошла к Ольмюцу (Ольмиц), старинной крепости, где уже расположились квартиры прибывших сюда накануне русского и австрийского императоров. Во время отступления Багратион был опять поставлен в арьергарде45. Правда, французы, ранее неуклонно шедшие по пятам, стали отставать, а потом остались у Брюнна. На полпути к нему, за местечком Вишау встал и Багратион, корпус которого был переименован в авангард. Наполеон, упустив дичь, осторожничал: в Вишау 8 ноября Кутузов соединился с подошедшим из России корпусом Буксгевдена, а также с бежавшим из Вены гарнизоном под началом фельдмаршала-лейтенанта князя И. И. Лихтенштейна. Вскоре появился и великий князь Константин Павлович, прибывший из самого Петербурга с гвардейским корпусом. В итоге численность русско-австрийского войска, отныне названного Объединенной армией, составила 86 тысяч человек. Гвардейцы выглядели отлично, как на Марсовом поле; правда, такой замечательный вид дорого обходился гвардии, которой командовал жестокий великий князь Константин Павлович. Как сообщал в Мюнхен поверенный в делах Баварии в России И. Ф. Ольри, «среди отрядов, которые были отправлены к месту военных операций, больше всего пострадали от этой системы парадов и капральского духа войска, составлявшие корпус, которым командовал великий князь. Трудно себе представить, какие мучения он заставлял их терпеть… Он требовал, чтобы весь путь до Ольмюца в 1500 верст, который был совершен усиленными переходами, солдаты, несмотря на трудности пути и неуместность украшений, как на параде, шли с тем же равнением и в том же порядке, в каком они проходили на смотрах перед императором. Раздраженные и изнуренные подобными маршами солдаты, под тяжестью всего того, что им приходилось нести на себе, падали мертвыми направо и налево. Таким образом, он, не желая расстаться со своей методой, потерял при переходе до границы почти 2000 человек. С офицерами обращались не лучше»46. Зная по другим данным о нравах этого «деспотического вихря», в рассказ дипломата можно поверить.

Лагерь под стенами Ольмюца был обширен и удобен. Здесь встретились две части Объединенной армии. Одна щеголяла в парадных мундирах, была весела, сыта, рвалась в бой — за славой, конечно! Другая уже заглянула смерти в глаза, «потерпела от продолжительных трудов, изнемогла от недостатка продовольствия, от ненастного времени, глубокой осени. Одежда войск истреблена была на бивуаках, обуви почти вовсе не было. Самые чиновники (в смысле офицеры. — Е. А.) были в различных и даже смешных нарядах». Как писал И. Бутовский, гвардейцы и солдаты корпуса Буксгевдена в сравнении с кутузовскими солдатами были «как женихи… мы же, напротив, походили на кузнецов… Ни один из нас до Ольмюца не расстегивал ни шинели, ни мундира, и вместо сапог почти у каждого были поршни, даже у многих офицеров, шинели наши почти у всех были обожжены бивачными огнями, а у некоторых истреляны пулями, лица грязные, испачканные порохом, небритые»47. Ермолов подтверждает рассказ гренадера Попадищева. «Тут говорят, — вспоминал он, — прибыл император Александр, нам велено покатать шинели, чтобы представиться государю в мундирах, но как увидали, что у нас вместо штанов висели обгорелые тряпки, то снова приказали раскатать и надеть шинели. Опустивши полы шинелей, мы тронулись в поход. Не помню, в каком местечке, пройдя плотину, с правой стороны ее стоял верхом император Александр, и тут он встретил нас, с передними поздоровался, а на нас изволил смотреть в лорнетку, которую держал в руке, смотрел на нас и любовался». Так и представляешь фигуру близорукого государя, вообразившего себя военачальником. Бывший там же генерал Ланжерон был «поражен, подобно всем прочим генералам, холодностью и глубоким молчанием, с которым войска встретили императора»48. Ветеран же Попадищев, не без скрытой иронии, писал, что любоваться-то было не на что: «В то время мы были очень красивы — на ремнях наших не было и знаку, что они когда-нибудь белились — просто были, как земля или как уголь; ружья у нас были, как чугун, каждый заботился о том, чтобы не было осечки, был бы кремень хороший и исправный, а на чистку не обращали внимание. Под стать к этому и лица у нас были, как у цыган, — обгорелые и закоптелые, мы уже не знали квартир, а располагались в поле, все время проводили вокруг бивачных огней»49.