Страница 27 из 208
И все же, несмотря на несомненную победу русского арьергарда, положение армии оставалось тяжелейшим. Выход в Гларис мало что дал — ожидавшегося соединения с корпусом
Линкена не произошло, так как после поражения союзников под Цюрихом Линкен отошел на недоступное французам (да и Суворову) расстояние. Покинул русских и их героический союзник генерал Ауффенберг. 23 сентября Суворов собрал новый военный совет, на котором было решено двигаться по Зернфской дороге в сторону Рейна, чтобы через неделю выйти к швейцарско-австрийской границе. Там можно было соединиться с остатками корпуса Корсакова и передохнуть в относительной безопасности. В Гларисе были оставлены все тяжелораненые (800 человек) с офицером, которому было поручено оберегать их и вместе с ними сдаться в плен французам.
Багратион теперь шел в арьергарде. Как он записал в журнале боевых действий, «24-го… корпус весь из Нечталя выступил в поведенный поход, где уже я с вверенным мне авангардом назначен был в арьергарде, с которым следовал позади всего корпуса»65. Французы после сражения с Розенбергом пришли в себя, собрали силы и получили подкрепление. 23 и 24 сентября они пытались сбить Багратиона, оставшегося у местечка Шванден с двумя тысячами солдат. Багратион виртуозно оборонялся от превосходящих сил французов (их численность князь оценивал в 7 тысяч человек, реально же противника было около 5 тысяч), демонстрируя свое искусство вести арьергардные бои. Суть этой тактики состояла в том, что арьергард занимает заранее намеченную удобную позицию, на которой выстраивается в линию, ведет огонь и переходит порой в контратаку. Не раз полки Багратиона за недостатком патронов бросались в штыковые атаки, осаживая натиск противника и не позволяя ему безнаказанно преследовать отступающих. Затем арьергард переходил на новую позицию — и так несколько раз, пока основные силы армии поднимались к перевалу на хребте Панике, на расстоянии дневного перехода.
Как и прежде, холод и дожди затрудняли движение войск через перевал. Ночь застала бблыиую часть армии на перевале и подходах к нему — спуститься в долину Панике успел только авангард Милорадовича. Это была страшная ночь. Непрерывно шел снег, началась вьюга, крепчал мороз, дорога обледенела. После ночевки на голой земле на льду оставались трупы замерзших солдат. Особенно тяжело пришлось легко одетым пленным французам, которых русские вели с собой. Во время этого последнего перехода полки уже смешались, утратили походную дисциплину — «каждый шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел, как кому его силы позволяли; питательности для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать, садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертью…»66. Топлива не было, и на бивачные костры начали ломать, по предложению великого князя Константина, лафеты пушек и казачьи пики. Вскоре пришлось бросить и все пушки — их закопали в землю под видом братской могилы, но французы раскопали ложное захоронение и включили орудия в общие трофеи. Бросили и все вьючные тюки, которые сгинули вместе с лошадьми в пропастях. Уставших и больных лошадей сталкивали с кручи.
Когда подъем закончился и перевал был пройден, начался труднейший спуск. Грязев писал, что когда он посмотрел на крутой склон, по которому предстояло спускаться, то подумал, что сделать это невозможно: под ногами зияла пропасть. «Я, генерал Каменский и его адъютант составляли товарищество в продолжении нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидавши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся всюду острых и огромных каменьев, но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались, время было дорого, и, наконец, призвав спасительную десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по-своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя шинели и покатились, подобно детям с масляничной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим стремлением не попасть на камень, который мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части, однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного, ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания… Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его и вели его лошадь, он беспрестанно говорил: “Пустите меня, пустите меня, я сам пойду!” Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: “Сиди!” И великий повиновался!»67 Наверное, этот выразительный отрывок из записей капитана Грязева и стал литературной основой для знаменитой картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». На нее я еще с детских лет не могу смотреть без содрогания: солдаты прыгают в пропасть, держа в руках ружья с примкнутыми штыками — вещь невозможная, немыслимая!
Как рассказывает участник похода, при выходе из ущелий армии встретились два быка. Они были мгновенно убиты, освежеваны, и каждый (включая Суворова) принялся жарить на кострах свой кусок на шпаге или палочке. Все из последних сил стремились к местечку Кур, что на Переднем Рейне — там австрийцами были приготовлены запасы провианта. В Куре оказались дрова, печеный хлеб, водка, мясо — а что еще нужно измученному солдату для счастья!
Словом, армия Суворова спустилась с гор и встала у Боденского озера. Вскоре подошли остатки войск Римского-Корсакова. И хотя в своих донесениях царю Суворов оправдывал действия Корсакова, на самом деле он был крайне раздосадован всем происшедшим под Цюрихом. Перед встречей с Корсаковым Суворов говорил окружающим: «Помилуй Бог! Александра Михайловича надобно принять чинно: он сам учтивец, он придворный человек, он камергер, он делает на караул даже неприятелям и в сражении». Когда вошел бледный от волнения Корсаков и подал главнокомандующему рапорт, Суворов, как это бывало с ним часто в напряженные моменты, стоял с закрытыми глазами и не брал протянутую ему бумагу, а потом «будто пробудился от сна и сказал громко: “Александр Михайлович! Что мы… Треббия, Тидона, Нови… сестры, а Цюрих”». А затем, взяв у одного из офицеров эспантон (короткую алебарду) и «делая им приемы», спросил Корсакова: «Как вы отдали честь Массене? Так, этак, вот этак… Да вы отдали ему честь не по-русски, помилуй Бог, не по-русски!»68
Швейцарский поход завершился. Увы, задуманного изгнания французов из Швейцарии не получилось. Именно французы праздновали победу, и Массена, не без свойственных всем победным рапортам преувеличений, писал в Директорию: «Дунайская армия замечательною победою окончила поход VII года (Республики): она снова овладела Сен-Готардом и всеми малыми Швейцарскими кантонами. Победами, еще более блистательными, ей суждено было открыть поход VIII года. Пятнадцатидневное сражение, данное на протяжении слишком 60 лье, против трех соединенных армий, предводимых опытными генералами, по большей части приобретшими огромную известность, занимавшими неприступные позиции, — таковы были действия Дунайской армии. Три армии, разбитые и рассеянные, 20 000 пленных, более 10 000 убитых, 100 орудий, 15 знамен, все неприятельские обозы, 9 неприятельских генералов убитых или пленных, Италия и Нижний Рейн освобожденные, Швейцария свободная. Верование в непобедимость русских уничтоженное — таковы были последствия сих сражений»69. Даже если французский главнокомандующий преувеличил свои успехи наполовину, все равно это была громкая победа. И хотя Италия еще не вернулась под власть французов (через 10 месяцев этим займется Наполеон), ее судьба после ухода Суворова и его неудачи в Швейцарии была решена. Но все же Швейцарский поход не стал поражением русских. Говоря о трех армиях, уничтоженных и рассеянных, Массена включил сюда «рассеянную» армию Суворова. Но это было преувеличение. Армия Суворова, потеряв примерно треть из 21 тысячи человек, всю артиллерию и большую часть вьючного обоза, бросив на милость французов более 3500 раненых, все же не была деморализована и даже провела через горы с собой около 1400 пленных французов, которых сдала австрийцам в Куре, а главное — армия сохранила знамена, сберегла честь русского оружия, выпуталась из отчаянного положения, в котором оказалась. И это было по достоинству оценено императором: 28 октября 1799 года Суворов стал генералиссимусом, был издан императорский указ о возведении ему прижизненного памятника, вскоре был утвержден проект этого памятника; генералы и офицеры были удостоены наград. В конце 1799-го — начале 1800 года армия, по указу Павла и вопреки желаниям Вены, двинулась в Баварию, якобы на зимние квартиры, а затем вернулась в Россию. В очередной раз Павел сделал резкий поворот в политике — он решил разорвать союз и бросить своего «лукавого союзника». Он так и писал Суворову: «Весьма ненадежных прежних наших союзников… я оставил и предал собственному их жребию». В голове Павла роились идеи создания Северного союза с участием Пруссии против Австрии, а потом, после прихода Наполеона к власти, возникла идея союза с ним. В повелениях Павла, записанных Ф. В. Ростопчиным 23 декабря 1799 года, сказано: «Если зайдет вопрос о выступлении императора из коалиции, дать тогда понять, что мира все желали, а при распадении коалиции его легче будет достигнуть и что безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление было монархическое»7". Вскоре Павел нашел общий язык с Наполеоном в противостоянии с Англией. По русской инициативе был разработан план совместного русско-французского похода в Индию, причем командовать союзной армией должен был… Массена. В проекте похода, присланном в Россию из Парижа, после слов о назначении Массены было особо подчеркнуто: это назначение делается «по требованию, определенно заявленному императором Павлом»71. Наверное, если бы не случился переворот 11 марта 1801 года, опять бы предстояло проливать русскую кровь за чьи-то интересы в Индии и других концах мира… А пока, в 1799 году, кровь русских солдат еще не высохла на полях Северной Италии, на каменистых тропах и горных снегах Швейцарии…