Грязь

Губы влажные. Пот.

Это нервы!

Однако то, что лежало в желудке, — это не просто героин. А чистый на все сто. Слезы дракона.

Теперь Альбертино верил. Желудок у него был набит слезами дракона.

Что там Выпендрила говорил?

«Это психоделический кошмар. Опухоль в мозгу».

Боже мой!

Альбертино затормозил.

Он стоял на обочине дороги. Согнувшись. И шел, как старик. Закрыв рот руками. В голове — пустота.

И это в таком состоянии я должен говорить с этим сраным Ягуаром?

Да ни за что.

Ему надо поехать в больницу. Сделать промывание желудка. Вылечиться.

А потом?

Да какая разница, что потом.

Нет, он не мог. Потом его угробят.

Он сел на капот.

Подумай. Успокойся. Этот Выпендрила хорошо знал свое дело. Он все делал основательно. Успокойся. Они покрыты воском. Пластиком. Успокойся, их нельзя повредить, —повторял он, словно молитву.

Мало-помалу он расслабился. Сердце стало биться медленнее. Дыхание выровнялось. Он влез на мотороллер и поехал дальше.

Минутная паника!

Просто минутная паника.

Ягуар жил в трехэтажной вилле. Огромной и внушительной. Кованая ограда с мраморными орлами, сжимающими в когтях ядовитых змей. В линию припаркованы «ягуар», «рейнджровер», «альфа-ромео-164», «ланча-тема». По бокам дома — английские лужайки. Пустой бассейн. Трамплин. Площадка для мини-гольфа.

Альбертино остановил мотороллер, взглянул в зеркальце, все ли в порядке с лицом. Теперь он чувствовал себя лучше. Пригладил волосы рукой. Поправил галстук.

Перевел дух и поднялся по широкой мраморной лестнице, ведущей к огромным входным дверям.

Вошел.

Миновал длинный коридор, расписанный сценами из жизни Помпей до извержения. Мужчины в тогах. Женщины в покрывалах и с кувшинами воды на голове. Дети, играющие в серсо. Павлины. Залив с лодками. Золоченые фонари освещали настенные росписи теплым золотым светом.

Пара бугаев курила в углу. Под пиджаками — оружейный склад.

Маленькая чайная теперь превратилась в гардероб.

Шубы, верблюжьи пальто, просто пальто, горжетки были свалены друг на друга на овальный стол, на комод, на огромный диван.

Альбертино оставил свое.

Глубоко вдохнул и вошел в гостиную.

Она преобразилась по случаю праздника.

Огромное помещение, все в золоте, камче, хрустальных люстрах, было уставлено круглыми столами. На столах — серебро. В центре каждого — букет цветов.

Толпа народу.

За столиками — целые семьи. Старики, скрючившиеся на стульях. Расстегнутые ремни. Сытые дети. Старухи, увешанные бриллиантами. Крашеные волосы. Элегантные дамы. Кто-то в длинном. Кто-то в мини-юбке. Кто-то все еще в шубе. Кто-то с вырезом на животе. Группки громко смеющихся мужчин в пиджаках и при галстуках. Коляски с младенцами.

Детский плач. Крики. Разговоры. Оглушительный звон столовых приборов.

Слуги в амарантовых ливреях. Блюда с мясом. Гарнирами. Макаронами. Закусками.

Альбертино решительно пробирался среди празднично наряженных детей, мужчин в смокингах и женщин в длинных белых платьях, сновавших туда-сюда между столиков. В углу на возвышении он заметил играющий оркестр. Светловолосая — лицо в подтяжках — певица в платье с голубыми блестками приникла с стойке микрофона и пела:

«Все на пляжи. Все на пляжи. Покажите попки ваши».

Вокруг нее стояли полукругом стулья. Некоторые хлопали в ладоши в такт музыке. Другие танцевали. Вереница людей вращалась в танце по комнате.

«Вот и ты! Неплохо», — раздалось у него за спиной.

Альбертино обернулся.

Рощо.

Тоже при параде. Довольный как никогда. В сером шерстяном костюме. Рыжие волосы прилизаны и смазаны гелем. Булавка из золота и серебра воткнута в галстук.

«Где он?» — тут же спросил Альбертино.

«Там».

«Иду».

И он направился туда, сдерживая дыхание, с колотящимся сердцем, пробираясь через толпу танцующих. В дальнем конце комнаты, под длинной картиной, изображавшей сельские окрестности Рима, стоял самый большой накрытый стол. За ним сидели близкие родственники и самые верные люди.

Он сидел там, вместе с остальными. Во главе стола.

Ягуар.

Игнацио Петрони по прозвищу Ягуар. Альбертино взглянул на него новыми глазами. В нем больше не было ничего общего с этим страшным хищником.

В молодости было.

Тогда-то он и был этим сраным ягуаром.

В те времена, действительно, у него был маленький кошачий нос. Широкий рот. Пристальные злые глаза. И клыки.

Потом он начал толстеть.

Непрерывно. В восемнадцать он весил восемьдесят килограммов. В тридцать пять — уже сто тридцать. В сорок пять он весил сто шестьдесят. Теперь, когда ему было шестьдесят, он остановился на ста восьмидесяти, плюс-минус килограмм.

Гипофиз.

Гипофиз его начал сдавать еще в двадцать лет. Игнацио стал заплывать жиром, не сохранив ни формы, ни гармонии, ни пропорций. Безжалостно. Его несчастный скелет стал хрупким каркасом с наверченной сверху грудой жира и сала.

Все методы лечения, которым он подвергался, ни капли не помогли. Его обкалывали гормонами, регулирующими обмен веществ, как подопытное животное. Никакого эффекта. Его тело не желало слушаться. Игнацио продолжал толстеть. Живот расплылся так, что, даже сидя, он не видел больше своих ног. Он и передвигался с трудом. Скорее катился, чем шел. Как морской лев на северном пляже. Руки и ноги — куски мяса, в которых не видно суставов. Ночью, из страха задохнуться под тяжестью собственного брюха, он спал в ванне с термостатом.

Стало пошаливать сердце. Аритмия, тромбы, спазмы. Бедное, но это не его вина. Оно было словно 500-кубовый двигатель, установленный на «феррари».

Три инфаркта. За десять лет.

Ягуар отправился в Америку. Хотел пересадить себе новое сердце. Доноров взялся найти сам. Для него это была не проблема.

Толпы врачей осматривали его. Потом сказали, что это невозможно. Любое сердце работало бы с трудом в такой биологической конструкции.

Разве что бычье могло подойти.

Он перенес четыре операции. Двенадцать шунтов.

Сейчас, сидя за столом, ломящимся от еды, он был похож скорее не на ягуара, а на кита. Кита, расположившегося в кресле, обтянутом красным бархатом. На нем был синий халат, широченный, как спинакер знаменитого парусника «Венецианский мавр», белая расстегнутая рубашка поверх майки, огромной, как двуспальная простыня. От его тела тянулись прозрачные трубки и разноцветные провода, уходящие внутрь электроаппарата, поставленного на стол посреди блюд.

Шеф увидел Альбертино. И его маленькие темные глаза вспыхнули. Его глаза, все, что осталось от Ягуара. Он протянул свои ласты.

«Неблагодарный! Неблагодарный! Ты не хотел приходить? А? Скажи, что не хотел приходить! Иди-ка сюда!» — произнес он своим глубоким глуховатым баритоном.

«Я тут. Я тут. Вот я! Вот я!» — смог проговорить Альбертино.

Он обошел вокруг стола.

«Садись рядом со мной, черт бы тебя побрал! Что за муха тебя укусила? Какого черта ты делал дома? А?»

Один из слуг принес ему стул. Альбертино сел рядом.

«Видишь, какой праздник? Смотри, сколько народу… Сколько еды… А ты приходить не хотел. Черт тебя возьми…»

Те, кто сидел рядом, внимательно слушали Ягуара с подобострастными улыбками. Кивали головой.

«Дело не в том, что я приходить не хотел… а в том, что… неважно себя чувствую…»

«Да ты здоров как бык…» — заметил Ягуар, а потом, повернув свою слоновью шею в сторону жены, сказал:

«Мариярозария, смотри, кто пришел!»

Мариярозария болтала с соседкой, толстухой в бриллиантах, и ела.

Это была женщина маленькая и худенькая. Волосы собраны в сложную прическу. Нос небольшой и пухлый. Вся в морщинах. С серыми мутными глазами.

Альбертино всякий раз, когда видел ее, не мог не представлять себе чудовищную сцену секса, который был необходим для зачатия Фредерики. В окружении Игнацио поговаривали, что он занимается этим в термостатной ванне, прямо как кит.