Кинжал Медичи

Я сопротивлялся изо всех сил. Но ни вскрикнуть, ни подать ей какой-то знак не мог, потому что был хлебом. Затем мне пришло в голову, что я не обычный хлеб, а «Чудесный».

Злой черный кусок продолжал смеяться и прижимал меня все сильнее, выдавливая пасту на белые плитки. Я бросил взгляд на девушку. Она была в ужасе. Хотелось сказать: «Не беспокойся, все будет в порядке». Но я не мог. Просто начал вертеться по часовой стрелке, затем против. А спустя несколько секунд разогнался настолько, что с гудением завертелся с огромной скоростью, как пропеллер. Центробежная сила сбросила злобный ржаной кусок в собачью миску в углу комнаты. Я услышал, как псина направилась туда, постукивая лапами по линолеуму, и взлетел над потрясенной девушкой. Подумал, а может быть, даже сказал ей: «Воспари со мной» — и… проснулся.

Но глаз на открывал. Было досадно. Хотелось подольше побыть с девушкой, чтобы она наконец меня попробовала. Разумеется, это была Джинни. Я предложил ей воспарить. Куда? Вернее, над чем? Ясное дело, над переплетением. Каким переплетением? Конечно, изгибов, созданных спящим скульптором.

Я пытался понять, кто такой этот спящий скульптор. С чем он работает? С деревом? Мрамором? Да, скорее всего с мрамором. Леонардо как-то написал, что скульпторы покрыты мраморной пылью, как пекари мукой. Я вспомнил строчки, переведенные Джинни: «Он ушел снова к пыли». Мне тогда показалось, что речь идет о Франческо Мелци, что он отправился стирать пыль с мебели. И тут меня озарило. Нет, совсем не так. Спящий скульптор и бородатый — это один и тот же человек.

Я открыл глаза и крикнул:

— Спящий скульптор, бородатый человек. Это же Микеланджело.

Сидящий рядом Бекетт встрепенулся:

— О… неужели? Почему вы так решили?

Мой рассказ привел его в восторг.

— Фантастика! — воскликнул он. — Но что это за «крутые изгибы», Реб? Откуда Микеланджело возвратился снова к своей мраморной пыли?

Секундное размышление, и наконец все стало на место.

— Это Сикстинская капелла. Переплетение крутых изгибов, завитушек на потолке. Там они есть, я это точно знаю. Микеланджело пришлось прервать работу над потолком Сикстинской капеллы, чтобы изваять статую Моисея для усыпальницы папы Юлия.

— Реб, — выдохнул Бекетт, — вы совершили потрясающее открытие. Теперь надо выяснить, где именно в Сикстинской капелле спрятан Кинжал. У нас осталось меньше двух часов полета.

Я снова закрыл глаза. И увидел… Леонардо. Вот он двигается по Сикстинской капелле, вскинув глаза к потолку. Чего там только нет, целое море красок, животные, змеи, люди, крутятся, сидят, бегут, парят в воздухе. Где среди них «ленивый человек»? Да не ленивый, нет. А какой? Ну конечно же, «слабый». Что значит «слабый»? Почему «слабый»?

И тут неожиданно с великолепного потолка исчезло все, кроме одной-единственной сцены в самом центре замечательного шедевра Микеланджело. Бог протягивает царственную руку, чтобы коснуться пальцем… слабого человека, — слабого, потому что только что созданного, — и влить в него силу.

— Это Адам! — крикнул я. — Слабый человек — это Адам!

— «Сотворение Адама» — произнес Бекетт. — Вот оно!

— Да-а-а! — подтвердил я. — Кинжал спрятан между вытянутыми пальцами Бога и Адама. На потолке. Теперь я в этом совершенно уверен.

— Мой Бог, — охнул Мобрайт, который околачивался рядом. — Потолок в Сикстинской капелле.

Бекетт промокнул лоб носовым платком.

— У меня нет слов.

Я улыбался.

Бекетт отослал Мобрайта за чаем. Затем повернулся ко мне:

— У меня только один вопрос, Реб. Как Леонардо поднял Кинжал наверх? Высота потолка примерно двадцать пять метров. Он использовал леса, которые возвели для Микеланджело?

— Нет, леса убрали сразу же, как только он приостановил работу. Чтобы был виден потолок.

— Но туда можно добраться и сверху.

— С крыши, что ли? — спросил я.

— Нет, не с крыши. Дело в том, что капелла была задумана, кроме всего прочего, еще и как крепость. Наверху расположено помещение для охраны, откуда идет проход к бойницам. Леонардо мог определить точное место соприкосновения рук Бога и Адама, измерив расстояние шагами по полу, и затем подняться наверх в комнату охраны и спрятать Кинжал.

— Это очень хорошо. Но ведь там были стражники?

Бекетт вздохнул. Постучал ручкой по кончику носа.

— В том-то все и дело.

— Леонардо спрятал Кинжал ночью, когда Микеланджело спал. Недаром он назвал его «спящим скульптором».

— Да, у него появилась такая возможность, когда Микеланджело, как вы говорите, «ушел снова к пыли», то есть приостановил работу в капелле, чтобы заняться скульптурой. И спрятать Кинжал можно было только после наступления темноты.

— И все же, — сказал я, — проблема охраны остается. Вряд ли стражники уходили оттуда на ночь.

— Папские гвардейцы? Исключено. Это же был Ватикан эпохи Возрождения, когда все опасались поворачиваться друг к другу спиной.

— Тогда как же он это сделал?

Вошел Мобрайт с подносом. Чай и датское печенье.

Я посмотрел на крученое печенье и вспомнил сон, который видел в номере-люкс Нельсона Кукольное Личико. Леонардо в виде печенья-хворост, сбруя, прикрепленная к длинной веревке. Конечно. Притянув к себе ноутбук, я быстро вывел на экран два листа из записок Леонардо. Вот она сбруя, треугольные короба, вложенные один в другой, подъемный механизм.

— Что вы ищете? — спросил Бекетт.

— Эти рисунки он поместил сюда не случайно? — сказал я.

— Так, так… продолжайте.

— А что, если эти три короба с веревкой и шкивами — это выдвигающаяся мачта, на которой можно было подняться к потолку?

— Конечно! И сбруя тоже подъемный механизм, который он использовал, чтобы встретиться с Богом и Адамом. Великолепно! У вас потрясающие способности к логическому мышлению.

Я почти не слышал, что говорит Бекетт. Потому что был сейчас с Леонардо в темной капелле, когда он с помощью дифференциального механизма выдвигал мачту. Наблюдал, как он прилаживает сбрую и поднимается. За спиной мешок с коловоротом, влажной штукатуркой, кистями, красками. Там же и Кинжал.

Кто мог еще додуматься до такого, кроме Леонардо? Какой удивительный замысел! Инструменты, наверное, помогал нести Мелци. Из Бельведера идти сюда недолго. Возможно, они даже воспользовались подземным ходом.

Леонардо все тщательно измерил. Ночью, в пустой Сикстинской капелле, при свете единственной свечи он поднялся к потолку, пробил дыру, вложил Кинжал между пальцами Бога и Адама. Затем все заделал, нарисовал так, что даже гениальный Микеланджело ничего не заподозрил. И спустился.

Стражники там наверху ходили, хлопали себя ладонями по бедрам, чтобы согреться — ночь-то была прохладная, — и ни о чем не ведали. А бородатый скульптор Микеланджело в это время мирно спал.

— Пойду свяжусь с Ватиканом, — сказал Бекетт. — Попытаюсь получить разрешение на посещение капеллы.

Вернулся он минут через пятнадцать.

— Удалось? — спросил я.

— Естественно. Правда, не без трудностей. Дело в том, что папа сейчас в отъезде. Мы попадем туда через помещение охраны.

— Надеюсь, Теччи нас там ждать не будет, — сказал я.

Бекетт улыбнулся:

— Об этом не беспокойтесь. — Он вытащил платок, вытер со лба несколько капелек пота. — Как ваша нога?

— Побаливает.

— А шея? И вообще выглядите вы очень утомленным.

— Вы тоже, — сказал я. — Кстати, от чего вы принимаете таблетки?

— Воспаление капсулы локтевого сустава. Теннисная травма. — Он усмехнулся. — Боюсь, что в этом сезоне Уимблдон мне не выиграть. А ваша шея…

— У меня рана много серьезнее и совсем в другом месте. Скажите, есть какие-то известия о Джинни?

— Пока нет. Но Мобрайт задействовал наших лучших людей.

— Это ужасно, Бекетт. И если она ранена или вообще… то все это не имеет никакого смысла.

— Я разделяю вашу тревогу, но зачем предполагать худшее? Крепитесь.

— Ладно. Если добудем Кинжал, попытаемся обменять его на Джинни.