Страница 484 из 501
Позднее, в 1524 году, когда кортонский кардинал Сильвио Пассерини привез меня во Флоренцию, я некоторое время занимался рисунком под руководством Микеланджело, Андреа дель Сарто и других. Однако когда в 1527 году из Флоренции были изгнаны Медичи, в частности Алессандро и Ипполито, с которыми через посредство названного кардинала я, будучи еще совсем мальчиком, был близко связан, состоя при них в услужении, мой дядя по отцу, дон Антонио, вернул меня в Ареццо, так как незадолго до того отец мой умер от чумы. Благодаря этому самому дону Антонио, державшему меня вдали от города, чтобы я не заразился, я стал от скуки разъезжать по аретинской области, оставаясь, однако, поблизости от наших мест, и упражняться в писании фресок, выполняя кое-какие работы для местных крестьян, хотя я почти что никогда до этого к краскам и не прикасался. При этом я убедился, что человек, пробующий и работающий самостоятельно, получает от этого помощь, познания и отличнейшие навыки.
III. Когда же в 1528 году чума прекратилась, первое, что я написал, был небольшой образ на дереве у одного из столбов аретинской церкви братьев-сервитов Сан Пьеро, изображающий в полуфигурах св. Агату, св. Роха и св. Себастьяна. Картина эта, которую увидел знаменитейший живописец Россо, побывавший в эти дни в Ареццо, послужила поводом к тому, что Россо, усмотревший в ней кое-что хорошее, подмеченное мною в натуре, пожелал со мною познакомиться, а впоследствии помог мне и рисунками и советами. И вскоре благодаря ему мессер Лоренцо Гамуррини заказал мне алтарный образ, рисунок к которому сделал для меня тот же Россо и который я и закончил так старательно, прилежно и тщательно, как только мог, стремясь расширить свои познания и приобрести некоторую известность. И если бы мои возможности не отставали от моего желания, из меня скоро вышел бы толковый живописец, настолько ревностно я трудился и изучал все, что касалось моего искусства. Однако трудности, на которые я наталкивался, значительно превышали то, на что я поначалу рассчитывал. Все же я не падал духом и вернулся во Флоренцию, где я убедился, что не в моих силах сделаться в короткое время таким, чтобы иметь возможность помогать трем сестрам и двум младшим братьям, оставленным мне на попечение моим отцом, и потому занялся ювелирным делом, впрочем ненадолго, так как в 1529 году военные действия, переместившиеся в самую Флоренцию, заставили меня вместе с моим лучшим другом, ювелиром Манно, перебраться в Пизу. Там, отложив свои ювелирные занятия в сторону, я расписал фреской арку над дверью старого флорентийского сообщества и написал несколько картин маслом, которые были мне заказаны через посредство дона Миньято Питти, тогдашнего аббата Аньяно, обители в окрестностях Пизы, и Луиджи Гвиччардини, находившегося в то время в Пизе.
IV. Вскоре, так как война с каждым днем все больше разрасталась, я решил возвратиться в Ареццо, однако, поскольку этого нельзя было сделать прямым и обычным путем, я перебрался через горы из Модены в Болонью, где, обнаружив, что по случаю коронации Карла V воздвигались расписные триумфальные арки, я, еще совсем что ни на есть мальчишка, получил работу, принесшую мне и пользу и честь, а так как рисовал я очень бойко, я имел бы возможность и оставаться там и работать, но желание снова увидеть свою семью и родных заставило меня найти хороших попутчиков и вернуться в Ареццо, где, убедившись, что дела мои в хорошем состоянии благодаря неустанному присмотру со стороны моего дяди, названного дон Антонио, я успокоился и занялся рисованием, выполняя в то же время маслом всякие не слишком ответственные вещицы. Между тем, когда названный дон Миньято Питти сделался не то аббатом, не то приором монастыря св. Анны ордена Монте Оливето в сиенской области, он меня вызвал, и я исполнил несколько картин и других живописных работ для него и для Альбенги, генерала этого ордена. Позднее же, когда он стал аббатом монастыря Св. Бернарда в Ареццо, я написал для него на балюстраде органа две масляные картины, изображавшие Иова и Моисея. А так как монахам моя работа понравилась, они заказали мне несколько фресок на своде и стенах портика перед главным входом в церковь, а именно четырех евангелистов и Бога Отца на своде, а также несколько других фигур в натуральную величину, в которых я, как юноша еще мало опытный, конечно, не сделал того, что сделал бы другой, более умелый живописец; все же я сделал то, что мог, и во всяком случае вещь, которая не совсем не понравилась тамошним святым отцам, принявшим во внимание малость моего возраста и моего опыта.
V. Но едва успел я закончить эту роспись, как кардинал Ипполито деи Медичи, проезжавший на почтовых через Ареццо, увез меня с собою в Рим к себе на службу, как об этом уже говорилось в жизнеописании Сальвиати. Там, по милости этого синьора, я получил возможность заняться рисунком в течение многих месяцев. Я готов утверждать как истинную правду, что эта возможность и тогдашние мои занятия и были моими настоящими и главными учителями этого искусства, хотя они и в дальнейшем приносили мне немалую пользу и сердце мое всегда было преисполнено пламенного желания учиться и неустанного стремления рисовать и денно и нощно. Большую помощь оказало мне в то время и соревнование с молодыми моими сверстниками и товарищами, большинство которых сделались впоследствии отличнейшими мастерами нашего искусства. Не иначе как острейшим побуждением была для меня и жажда славы, и вид того, что многие преуспели, достигнув исключительнейшего положения и высших ступеней почета. Потому-то я часто и повторял сам себе: «Почему не в моей власти добыть себе путем упорного труда и учения то высокое положение и те звания, которые стольким другим удалось приобрести? Ведь они состояли из мяса и костей совершенно так же, как и я». И вот под напором стольких и столь неотступных побуждений и при виде той нужды, которую терпела моя семья, я решил не останавливаться ни перед какими трудами, лишениями, бессонными ночами и усилиями ради достижения этой цели. Когда в душе своей я принял это решение, ни тогда в Риме, ни после во Флоренции и в других городах, где я бывал, не осталось ни одного хоть сколько-нибудь значительного произведения, которое я не зарисовал бы, и не только живописи, но и скульптуры и архитектуры, как древней, так и новой, и, не говоря о тех плодах, которые я пожинал, зарисовывая свод и капеллу Микеланджело, не осталось ни одного творения Рафаэля, Полидоро и Бальдассаре, сиенца, которое я точно так же не зарисовал бы совместно с Франческо Сальвиати, как уже говорилось в его жизнеописании. А для того чтобы каждый из нас имел рисунок с каждой вещи, один из нас не рисовал того, что в тот же день рисовал другой, но оба мы рисовали разное, ночью же мы один у другого срисовывали эти листы, дабы выгадать время и большему научиться, уж не говоря о том, что по утрам мы чаще всего закусывали не иначе как стоя, да и то чем бог послал.
VI. После этого невероятного напряжения сил первая вещь, вышедшая из моих рук, как бы из собственного моего горна, была большая, заказанная мне кардиналом деи Медичи, картина с фигурами в натуральную величину и с изображением Венеры, которую грации наряжают и прихорашивают. О картине этой говорить не стоит, так как это была работа мальчика, да я о ней и не упоминал бы, если бы не испытывал удовлетворения, вспоминая и об этих первых моих шагах и тех радостях, которые на первых порах нам сулят искусства. Достаточно сказать, что этот синьор да и другие заставили меня поверить, что в ней было нечто такое, что говорило о хорошем начале и о живом и смелом порыве. А так как я в числе прочего вздумал изобразить на ней сладострастного сатира, который, спрятавшись за какие-то кустики, веселился и наслаждался при виде голой Венеры и голых граций, это так понравилось кардиналу, что, одев меня с иголочки, он приказал мне написать на картине еще большего размера, но тоже маслом, сражение сатиров в окружении фавнов, сильванов и путтов так, чтобы получилось нечто вроде вакханалии. Поэтому, приступив к работе, я нарисовал картон, а затем набросал все это красками на холсте длиной в десять локтей.