Страница 406 из 501
После всего этого он, прежде чем вернуться в Рим, отправился к себе на родину, в Вольтерру, где он очень давно не бывал и где был всячески обласкан друзьями и родными, а так как его попросили оставить в своем городе что-нибудь на память о себе, он на маленькой мелкофигурной картине изобразил историю об избиении младенцев, в которой все признали отличнейшее произведение и которую он поставил в церковь Сан Пьеро. Засим, полагая, что уже никогда больше туда не вернется, он продал то немногое имущество, что у него там оставалось, своему племяннику Лионардо Риччарелли, который, находившись раньше при нем в Риме, отлично научился у него владеть лепниной и который после отъезда своего дяди прослужил три года у Джорджо Вазари, участвуя вместе со многими другими в работах, производившихся в это время в герцогском дворце.
Когда же Даниелло наконец вернулся в Рим и когда папа Павел IV собрался соскоблить Страшный суд Микеланджело из-за обнаженных фигур, которые, как он полагал, слишком уж бесстыдно казали свои срамные части, кардиналы и знатоки заявили, что слишком жалко уничтожать эту фреску, и нашли способ поручить Даниелло, чтобы он написал поверх этих фигур легкие ткани, которые прикрывали бы наготу, что он и закончил еще при Пие IV, переписав к тому же св. Екатерину и св. Власия, которые также казались недостаточно пристойными. За это время он начал статуи для капеллы названного кардинала монтепульчанского, а также фигуру св. Михаила для портала Замка, однако, так как мысль его все время переходила от одного решения к другому и ни на одном из них не могла остановиться, он отнюдь не соблюдал тех сроков, какие он мог и должен был соблюдать.
Между тем, когда после смерти французского короля Генриха, погибшего на турнире, в Италию и в Рим приехал синьор Руберто Строцци, королева Екатерина Медичи, ставшая регентшей этого королевства и пожелавшая достойно почтить память своего покойного супруга, поручила названному Руберто встретиться с Буонарроти и добиться от него осуществления ее желания. И вот, приехав в Рим, Руберто имел об этом долгую беседу с Микеланджело; последний, по старости лет не будучи в силах за это браться, посоветовал ему обратиться к Даниелло, которому он, мол, никогда по мере сил своих не откажет ни в помощи, ни в совете. Весьма считаясь с этим предложением, Строцци за него ухватился, и, после зрелого обсуждения всех возможностей, было решено, что Даниелло сделает бронзового коня из одного куска, высотой в двадцать пальм от головы до ног и около сорока в длину, а засим водрузит на него также бронзовую статую короля Генриха в полном вооружении. И вот, сделав по совету и с благословения Микеланджело небольшую глиняную модель, очень понравившуюся синьору Руберто, обо всем отписали во Францию, и Руберто и Даниелло окончательно договорились о том, как проводить эту работу, о сроках, о цене и о всем прочем. И вот, принявшись с большим рвением за коня, он вылепил его из глины, ничем другим не занимаясь, согласно уговору. Засим, сделав форму, он собирался уже приступить к литью и, ввиду столь ответственной задачи, советовался со многими литейщиками о том, какого придерживаться способа для получения хорошего отлива, как вдруг Пий IV, избранный первосвященником после смерти Павла, довел до сведения Даниелло, что он хочет, как о том уже говорилось в жизнеописании Сальвиати, чтобы работы в Королевском зале были закончены, и потому приказывает ему отложить всякое иное попечение в сторону. На что Даниелло ответил, что он, мол, очень занят и связан обязательством с королевой Франции, но что картоны для залы он сделает, поручив все дальнейшее своим помощникам, и что, помимо этого, сделает все, что от него зависит. Ответ этот папе не понравился, и он стал уже подумывать о том, не передать ли все это Сальвиати. Услыхав об этом, Даниелло заревновал и через кардинала ди Карпи и через Микеланджело добился того, что половина росписи этой залы была поручена ему, другая же половина, как мы уже говорили, – Сальвиати, хотя Даниелло и предпринимал все возможное, чтобы получить всю залу и чтобы таким образом спокойно себе работать без соперничества и вольготно. Однако, в конце концов, дело обернулось так, что Даниелло ничего там и не сделал, кроме того, что им было сделано гораздо раньше, Сальвиати же не закончил и то немногое, что было им начато, более того, даже и это было кое-кем злобно уничтожено. В конце концов, после четырех лет, которые были ему на это отведены, Даниелло давно бы уже отлил вышеназванного коня, но вынужден был отложить это на долгие месяцы, поскольку синьор Руберто задерживал возложенную на него доставку железа, бронзы и прочих материалов. Когда же все это было наконец заготовлено, Даниелло зарыл форму, оказавшуюся огромной махиной, между двух печей в весьма подходящем для этого помещении, которое он занимал в Монтекавалло. Когда же расплавленная масса потекла через печные каналы, металл поначалу ложился очень хорошо, однако под конец его тяжесть пробила форму коня и вся масса пошла по другому пути, отчего Даниелло сразу же растерялся. Однако, обдумав все, что произошло, он сразу же нашел выход из этого столь трудного положения. Итак, за два месяца вторично отлив коня, он своим талантом одолел превратности судьбы, и бронзовая пленка этого коня (превышающего на одну шестую или даже больше размеры того, что стоит на Капитолии) получилась целиком и равномерно гладкой и тонкой, и удивительно только то, что столь огромная масса весит не больше двадцати тысяч фунтов. Однако таковы были огорчения и труды, затраченные на это Даниелло, который и без того был человеком хилым и меланхоликом, что его вскоре одолело жесточайшее воспаление, оказавшееся для него роковым. А в довершение всего, вместо того чтобы радоваться, как ему, казалось бы, и надлежало, на редкость удавшемуся литью после бесконечных, преодоленных им трудностей, он, как видно, уже никогда больше ничему не радовался, какие бы удачи с ним ни случались, и не прошло много времени, как названное воспаление за два дня свело его в могилу четвертого апреля 1566 года. Однако, предвидя свою смерть, он заблаговременно и благочестивейшим образом исповедался и приобщился всех церковных таинств, а засим, составив завещание, распорядился, чтобы останки его были похоронены в новой церкви для картезианских монахов, построенной Пием IV около Терм, и чтобы там же над его усыпальницей стояла статуя ангела, которая в свое время была им начата для портала замка. И все это он поручил, назначив исполнителями своего завещания, флорентинцу Микеле дельи Альберти и Феличано из Сан Вито, что в окрестностях Рима, оставив им для этого двести скудо. Оба они любовно и обстоятельно исполнили его последнюю волю, соорудив ему достойную гробницу в назначенном им месте. Им же завещал он все свои вещи, относящиеся к искусству, как то: гипсовые формы, модели, рисунки и все прочие материалы и предметы, которыми он пользовался в работе, почему они предложили французскому послу в определенный срок полностью завершить работу над конем и фигурой сидящего на нем короля. И действительно, мы вправе от них ожидать любого крупного достижения, поскольку оба они в течение долгих лет работали под руководством и под наблюдением Даниелло.
Учениками Даниелло были также пистоец Бьяджо Кирильяно и Джовампаоло Россети из Вольтерры, человек весьма деятельный и прекрасно одаренный, который давно удалившись в Вольтерру, создавал и создает похвальнейшие произведения. С Даниелло же работал, и притом весьма успешно, Марко из Сиены, который, переехав в Неаполь, избрал этот город своей родиной и постоянно там живет и работает.
Его же питомцем был Джулио Маццони из Пьяченцы, который первоосновам своего искусства обучался у Джорджо Вазари, когда тот писал запрестольный образ для мессера Бьяджо Меи, посланный им в Лукку и поставленный в церковь Сан Пьетро Чиголи, и когда тот же Вазари в неаполитанском монастыре ордена Монтеоливето писал образ главного алтаря, выполняя крупную работу в трапезной, и расписывал ризницу и дверцы органа в епископстве, не говоря о многих других образах и росписях. Этот же Джулио, научившись у Даниелло также и лепнине и сравнявшись в этом со своим учителем, собственноручно украсил все внутренние помещения дворца кардинала Каподиферро и создал там удивительные произведения, состоящие не только из лепнины, но и из историй, написанных фреской и маслом, за которые его, да и по заслугам, бесконечно хвалили. Он же сделал с натуры мраморный бюст Франческо дель Неро, причем настолько хорошо, что лучшего, думается мне, и не сделать. Вот почему можно надеяться, что ему еще предстоят большие успехи и что он достигнет в этих наших искусствах наивысшего и наилучшего доступного нам совершенства.