Страница 369 из 501
Все эти подробности я узнал от самого Джироламо, с которым близко подружился в 1530 году в Риме и который часто жаловался мне на то, что провел свою молодость и лучшие свои годы в Ферраре и Болонье, а не в Риме или в каком другом месте, где он без всякого сомнения мог бы приобрести гораздо больше. Немало ущерба принесли Джироламо в его искусстве его излишняя приверженность к любовным удовольствиям и игра на лютне в то время, в которое он мог бы преуспеть в живописи.
Итак, по возвращении в Болонью он, помимо многих других, написал портрет мессера Онофрио Бартолини, флорентинца, который в то время изучал в том городе науки, а позднее стал пизанским архиепископом; портрет этот, находящийся ныне у наследников названного мессера Онофрио, написан прекрасно и в изящной манере. В эти дни в Болонье работал как живописец некий мастер Бьяджо, который, видя, что Джироламо приобретает известность, начал опасаться, как бы тот его не обогнал и лишил всякого заработка. И потому, найдя удобный случай завязать с ним дружбу, дабы отрывать его от работы, он стал таким его другом и приятелем, что начали они работать вместе и проработали таким образом некоторое время, что принесло ущерб как заработку, так и искусству Джироламо, ибо и он, идя по стопам мастера Бьяджо, который, обладая лишь навыками, все заимствовал из рисунков то одного, то другого, стал писать свои картины спустя рукава.
Между тем, когда в монастыре Сан Микеле, в окрестностях Болоньи, некий брат Антонио, монах этого монастыря, написал св. Себастьяна в натуральную величину, а в монастыре того же ордена Монте Оливето в Скарикалазино доску маслом и в Монте Оливето Маджоре несколько фигур фреской в капелле сада св. Схоластики, аббат Гьяччино, задержавший его в том же году в Болонье, решил поручить ему роспись ризницы монастырской церкви. Однако брат Антонио, которому не очень-то по душе было приниматься за такую большую работу и которому, быть может, не хотелось тратить на нее много трудов, как это часто бывает с людьми подобного рода, добился того, что заказ был передан Джироламо и мастеру Бьяджо. Они расписали всю капеллу фреской, изобразив в люнетах сводов путтов и ангелов, а в торце Преображение Христово с крупными фигурами, пользуясь замыслом Преображения, написанного Рафаэлем в Сан Пьетро ин Монторио в Риме, на боковых же стенах они изобразили нескольких святых, в которых можно найти и кое-что хорошее.
Однако Джироламо понял, что от работы с мастером Бьяджо толку для него не будет и что, более того, сотрудничество его прямо-таки губит, и, закончив названную работу, он порвал с приятелем и начал работать один. И первой его самостоятельной работой была доска в капелле св. Себастьяна церкви Сан Сальвадоре, и справился он с ней отлично. Но, узнав о кончине своего отца, Джироламо возвратился в Феррару, где в то время ничего не написал, кроме нескольких портретов и других малозначительных работ.
Между тем в Феррару прибыл Тициан Вечеллио для выполнения, как это будет рассказано в его жизнеописании, некоторых вещей для герцога Альфонсо в комнатке или, точнее говоря, в кабинете, в котором раньше кое-что сделал Джанбеллини, а Доссо написал Вакханалию так прекрасно, что, если бы он не сделал никогда ничего другого, ею одной заслужил бы он имя и славу превосходного живописца. При посредстве Тициана и других Джироламо начал работать при герцогском дворе, и чтобы, так сказать, показать себя, он прежде всего написал портрет герцога феррарского Эрколе по портрету работы Тициана и воспроизвел его так прекрасно, что нельзя было отличить от подлинника; и портрет этот, как работа, достойная одобрений, был отослан во Францию. После этого Джироламо, быть может, раньше, чем следовало, женился, и пошли у него дети. В Сан Франческо в Ферраре в парусах сводов он написал фреской четырех евангелистов, фигуры которых очень ему удались. Там же он расписал фриз, обходящий кругом церковь: в этой большой и кропотливой работе он весьма красиво сплел вместе многочисленные полуфигуры и маленьких путтов. В этой же церкви он написал на доске св. Антония Падуанского с другими фигурами, а на другой Богоматерь в облаках с двумя ангелами; образ был помещен на алтаре синьоры Джулии Муццарелли, чей портрет Джироламо написал на нем очень удачно.
В Ровиго, в церкви Сан Франческо, он же написал Явление Святого Духа в виде огненных языков; работа эта заслужила похвалы за композицию и красоту лиц. А в Болонье, в церкви Сан Мартино, он написал на доске трех волхвов, лица и фигуры которых прекрасны, а в Ферраре, вместе с Бенвенуто Гарофало, как уже упоминалось, расписал фасад дома синьора Баттисты Муццарелли, а также палаццо Коппара, герцогскую резиденцию в двенадцати милях от Феррары, а в той же Ферраре фасад дома Пьеро Сончини на площади, что у Рыбного рынка, изобразив на нем взятие Голетты императором Карлом V. Тот же Джироламо написал в Сан Поло, церкви братьев-кармелитов в том же городе, на небольшой доске маслом св. Иеронима с двумя другими святыми во весь рост, а во дворце герцога – большую картину с фигурой в естественную величину, олицетворяющую Случай и отличающуюся живостью, подвижностью, изяществом и рельефностью. Он написал также лежащую нагую Венеру в натуральную величину с Амуром рядом; она была отослана в Париж королю Франции Франциску, я же видел ее в Ферраре в 1540 году и могу заверить, что была она прекраснейшей.
Он также начал и в большой части выполнил орнаментальную роспись трапезной Сан Джорджо, феррарского монастыря монахов Монте Оливето; незаконченная работа эта была ныне завершена болонским живописцем Пеллегрино Пеллегрини. Но тому, кто захочет упомянуть о всех картинах, написанных Джироламо для многих синьоров и дворян, придется писать историю более обширную, чем нам этого хочется, и поэтому расскажу лишь о двух наилучших. Итак, с одной картины, удивительно прекрасной, принадлежащей кавалеру Боярдо в Парме, написанной Корреджо и изображающей Богоматерь, которая надевает рубашечку на младенца Христа, Джироламо написал такую же, схожую настолько, что поистине кажется, что эта та же. А на другой он воспроизвел картину Пармиджанино, ту, что находится в келье настоятеля павийской Чертозы, так прекрасно и так тщательно, что не найдешь и миниатюры, выполненной более тонко; весьма тщательно выполнил он и бесчисленное множество других работ.
А так как Джироламо любил архитектуру и ею занимался, он, помимо многочисленных проектов зданий, выполненных по заказу многих частных лиц, в этой области служил главным образом феррарскому кардиналу Ипполито, который приобрел в Риме на Монтекавалло сад, принадлежащий ранее кардиналу неаполитанскому и окруженный многими частными виноградниками. Он вызвал Джироламо в Рим, дабы тот составил проекты не только зданий, но и деревянных, поистине царских построек в названном саду, и он в этом деле так сумел за себя постоять, что всех поразил. И действительно, прямо не знаю, кто лучше него мог бы выполнить из дерева столь красивые сооружения (которые покрылись потом прекраснейшей зеленью) в виде храмов разных форм и разных манер, в которых расставлены теперь самые красивые и самые богатые древние статуи, какие только есть в Риме, частично цельные, частично же восстановленные флорентийским скульптором Валерио Чоли и другими. Переселившийся в Рим Джироламо был там благодаря работам подобного рода на лучшем счету, поэтому и названный кардинал, его заказчик, очень его любивший, устроил его в 1530 году на службу папы Юлия III, который назначил его архитектором Бельведера, предоставив ему там и помещение и назначив ему хорошее вознаграждение. Но так как папе в этих делах угодить было невозможно и главным образом потому, что вначале он в проектах понимал очень мало и вечером отвергал то, что ему нравилось утром, и так как Джироламо приходилось постоянно спорить со старыми архитекторами, которым казалось странным, что им предпочли человека нового и малоизвестного, то и решил он, испытав на себе завистливость, а может быть, и вредность, будучи к тому же от природы человеком спокойным, уйти оттуда. И потому он счел наилучшим возвратиться в Монтекавалло на кардинальскую службу. За это многие Джироламо хвалили, ибо слишком беспокойно из-за любой мелочи целыми днями спорить то с одним, то с другим и, как говаривал он сам, иной раз лучше сидеть на воде и хлебе со спокойной душой, чем надрываться ради почестей и славы.