Страница 360 из 501
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЖОВАННАНТОНИО ИЗ ВЕРДЗЕЛЛИ ПРОЗВАННОГО СОДОМОЙ ЖИВОПИСЦА
Если бы люди сознавали свою удачу всякий раз, как судьба, снискав им благосклонность сильных мира сего, давала им возможность и составить себе состояние, и если бы они смолоду старались направлять талант свой по пути, предначертанному судьбой, мы были бы свидетелями чудесных действий, порождаемых таким поведением. Между тем на наших глазах сплошь да рядом происходит как раз обратное. В самом деле, если правда, что всякий, кто всецело полагается на одну только судьбу, чаще всего обманывается, то, согласно свидетельству нашего повседневного опыта, яснее ясного, что и один лишь талант мало на что способен, если ему не сопутствует удача.
Когда бы талант Джованнантонио из Вердзелли равнялся его счастливой судьбе, а таковым он мог бы стать, если бы был только подкреплен должными познаниями, то к концу своей жизни, прожитой разгульно и распутно, не довел бы он себя в своем легкомыслии до старости жалкой и нищенской.
Так вот, попав в Сиене в общество некиих купцов, приказчиков дома Спанокки, он, по воле доброй, а быть может, и злой судьбы, стал работать в одиночку, так как в течение некоторого времени в этом городе никаких соперников у него не было. Если это и принесло ему некоторую пользу, то все же в конце концов пошло во вред, ибо, тупея, он ничему уже больше не учился, но большинство своих вещей выполнял по навыку и присматривался внимательно разве только к произведениям Якопо делла Фонте, ценимым всеми. Только их он, пожалуй, и срисовывал.
Вначале, написав много портретов с натуры в свойственной ему манере, отличавшейся пламенным колоритом, усвоенным им в Ломбардии, он приобрел в Сиене много друзей, не столько потому, что он был хорошим живописцем, сколько по причине исключительной любви тамошних людей к чужеземцам. Ведь был он человеком веселым, разгульным и постоянно забавлял и развлекал других своим малопристойным образом жизни, почему, окружая всегда себя отроками и юношами, еще безбородыми и любимыми им превыше меры, он и заслужил себе прозвище Содомы, на которое не то что обижался или сердился, но которым даже гордился, сочиняя на него станцы и капитулы, которые с большим успехом распевал под сопровождение лютни. Помимо этого, он развлекался тем, что держал у себя дома всякого рода диковинных зверей: барсуков, белок, обезьян, мартышек, карликовых осликов, лошадей, берберийских призовых рысаков, маленьких лошадок с острова Эльбы, соек, карликовых кур, индийских черепах и других подобного же рода животных, каких ему только удавалось заполучить. Кроме всех этих зверюг был у него ворон, которого он научил говорить и который часто передразнивал голос Джованнантонио, кроме того, так хорошо отвечал на стук в дверь, что, казалось, говорит сам Джованнантонио, и это отлично знали все сиенцы. Равным образом и все остальные животные были ручными настолько, что постоянно ходили за ним по дому, разыгрывая самые странные игры и издавая самые дикие звуки, какие только бывают на свете, так что дом его казался сущим Ноевым ковчегом.
И вот этот образ жизни, странность его поведения, его произведения, его картины, так как он нет-нет да и создавал что-нибудь хорошее, настолько прославили его среди сиенцев, а именно среди простонародия и черни (ибо люди благородные знали ему цену), что многие считали его великим человеком.
И вот, когда ломбардец брат Доменико из Леччо был назначен генералом монашеского ордена Монте Оливето, Содома посетил его в Монте Оливето ди Кьюзури, главной обители этого ордена, отстоящей от Сиены на 13 миль, и умудрился столько ему наговорить и так убедить, что ему поручили дописать истории из жития св. Бенедикта, часть которых была написана на одной из стен Лукой из Кортоны. Работу эту он выполнил за весьма ничтожное вознаграждение, включавшее как его личные расходы, так и расходы по оплате помогавших ему подмастерьев и тех, кто растирал для него краски. И не пересказать словами всех тех развлечений, которые он во время работы в этой обители доставлял ее святым отцам, называвшим его «Маттаччо», ни всех тех дурачеств, которые он там проделывал. Что же касается самих росписей, то Маттаччо с привычной для себя легкостью, но кое-как намахал несколько историй и, выслушав жалобы огорченного этим обстоятельством генерала, заявил ему, что работает как бог на душу положит, что кисть его пляшет только под звон монет и что если генералу угодно заплатить ему больше, он со своей стороны готов сделать гораздо лучше. Получив от этого генерала обещание, что он в будущем собирается оплачивать его лучше, Джованнантонио дописал три истории, которых недоставало по углам, проявив в них настолько больше знаний и старательности, чем в предыдущих, что они и удались ему значительно лучше.
На одной из них он изобразил, как св. Бенедикт прощается в Норче с отцом и с матерью, перед тем как отправиться учиться в Рим; на второй – как отцы св. Мавра и св. Плацидия передают ему своих сыновей, которых они посвятили Богу, а на третьей – как готы сжигают монастырь Монте Кассино. Напоследок и назло генералу и монахам он изобразил, как Фиоренцо, некий священник, который был врагом св. Бенедикта, обводит вокруг стен обители этого святого мужа пляшущих и поющих блудниц, чтобы таким способом испытать долготерпение братии. В этой истории Содома, который в своей живописи был столь же непотребен, как и в прочих своих действиях, представил хоровод голых женщин, непотребных и донельзя отталкивающих, а так как ему этого никогда не разрешили бы, он во время работы никому из монахов ее не показывал. И вот, когда история эта была открыта для обозрения, генерал хотел во что бы то ни стало ее сбить и уничтожить. Однако Маттаччо, видя, что после долгих препирательств святой отец все еще гневается, одел своих голых женщин, изображенных в этой истории, которая – одна из лучших во всей росписи. Под каждой историей он поместил по два тондо, в каждом из которых он изобразил монаха, по числу генералов, возглавляющих этот орден, а так как он не располагал их портретами с натуры, большинство голов он написал от себя, но в некоторых из них изобразил старых монахов, пребывавших в то время в этой обители, в том числе и названного брата Доменико из Леччо, который, как уже говорилось, был тогдашним генералом ордена и заказчиком этой работы. Однако впоследствии, поскольку у некоторых из этих голов оказались выколоты глаза, а другие были изуродованы, брат Антонио Бентивольи, болонец, не без основания приказал все их замазать.
Когда Маттаччо писал эти истории, некий миланский дворянин, одетый, как это было принято в то время, в желтую накидку, обшитую черной тесьмой, явился в обитель, чтобы облачиться в монашеские ризы. После того как облачение это состоялось, генерал подарил накидку Маттаччо, который, надев ее и смотрясь в зеркало, изобразил самого себя в той истории, где св. Бенедикт, почти что еще ребенок, чудесным образом чинит и восстанавливает крынку или кувшин, разбитый его кормилицей, а у ног своего автопортрета он поместил ворона, обезьянку и других своих зверей.
По окончании этой росписи он в трапезной монастыря св. Анны, обители того же ордена, расположенной в пяти милях от Монте Оливето, написал историю о пяти хлебах и двух рыбах, а также и другие фигуры. Завершив эту работу, он вернулся в Сиену, где неподалеку от городских ворот Постиерла он расписал фреской фасад дома сиенца мессера Агостино деи Барда. В этой фреске было много похвальных вещей, в значительной степени, однако, пострадавших под воздействием воздуха и непогоды.
Между тем в Сиену как-то приехал богатейший и именитый сиенский купец Агостино Киджи, который познакомился с Джованнантонио, наслышавшись и о его сумасбродствах, и о том, что он пользовался славой хорошего живописца. Последнее побудило его к тому, что он увез Содому с собою в Рим, где папа Юлий II в это время приказал расписывать в Ватиканском дворце папские покои, некогда построенные папой Николаем V, и добился у папы того, что и Содома получил там работу. А так как Пьетро Перуджино, расписавший свод того зала, что рядом с башней Борджа, работал, будучи в преклонном возрасте, очень медленно, но не мог быть отставлен от этой работы, которая с самого начала предназначалась ему, Джованнантонио была поручена другая зала, рядом с той, которую расписывал Перуджино. И вот, взявшись за дело, он написал орнамент этого свода со всеми его карнизами, листвой и фризами, а затем в больших тондо фреской – несколько весьма толковых историй. Между тем, поскольку эта бестия, занятый своими зверушками и иными пустяками, никак в своей работе не продвигался, а в Рим архитектором Браманте был вызван Рафаэль Урбинский и папа убедился, насколько последний превосходил всех других, его святейшество распорядился, чтобы ни Перуджино, ни Джованнантонио в этих залах больше не работали, более того, чтобы все сделанное ими было сбито. Однако Рафаэль, который был сама доброта и сама скромность, оставил неприкосновенным все, что было написано Перуджино, бывшим его учителем, а из работ Маттаччо он не тронул ничего, кроме заполнений и фигур в тондо и в прямоугольниках, сохранив все фризы и прочие орнаменты, которыми и поныне окружены фигуры, написанные там Рафаэлем, как-то: Правосудие, Научное познание, Поэзия и Богословие.