Страница 227 из 501
Однако за смертью папы Льва работа эта осталась, как уже говорилось, незаконченной. И хотя герцог Алессандро деи Медичи и мечтал о том, чтобы ее завершил Якопо да Понтормо, ему так и не удалось заставить его за это взяться. И действительно, приходится пожалеть о том, что произведение это осталось незавершенным, ибо находится оно в самой красивой на свете зале, какие только бывают в виллах.
Вернувшись во Флоренцию, Андреа написал картину с прекраснейшей обнаженной полуфигурой св. Иоанна Крестителя, которая была ему заказана Джован Мариа Бенинтенди, подарившим ее впоследствии герцогу Козимо.
Все это шло своим чередом, однако, всякий раз как Андреа вспоминал обо всем, что с ним было во Франции, у него невольно сжималось сердце, и если бы только удалось ему вымолить себе прощение за совершенный им проступок, он бы без сомнения туда вернулся. Наконец он решил попытать судьбу и попробовать, не поможет ли ему его талант в этом деле. И вот написал он картину, изобразив на ней того же полуобнаженного св. Иоанна Крестителя, с намерением послать ее главному церемониймейстеру Франции, чтобы этим способом вернуть себе королевскую милость. Однако по той или иной причине, но он ее не послал и вместо этого продал великолепному Оттавиано деи Медичи, который до самой своей смерти весьма высоко ее ценил, как, впрочем, и две другие картины, изображавшие Мадонну, которые были написаны Андреа в той же манере и которые хранятся в герцогском собрании. Вскоре после этого Дзанотти Браччи заказал ему для епископа Жака де Бон картину, выполненную им с величайшим старанием в надежде снова обрести милость короля Франциска, на службу которого он мечтал вернуться.
А для Лоренцо Якопи он написал картину значительно больших размеров, чем обычно, на которой изображена сидящая Богоматерь с младенцем на руках и двумя другими предстоящими фигурами, сидящими на ступеньках лестницы и по рисунку, и по колориту схожими с остальными его работами. Другую прекраснейшую Мадонну он выполнил для Джованни д'Агостино Дини, которая и поныне очень высоко ценится, а также написал портрет Козимо Лапи с таким совершенством, что он кажется совсем живым.
Когда же в 1523 году вспыхнула чума как в самой Флоренции, так и кое-где в округе, Андреа, чтобы избежать заразы и в то же время поработать, перебрался с помощью Антонио Бранкаччи в Муджелло для написания алтарного образа по заказу монахинь Сан Пьеро а Луко камальдульского ордена. Туда же он взял с собой жену, падчерицу, сестру жены и подмастерье и, обретя покой, принялся за работу, а так как почтенные сестры с каждым днем проявляли все больше и больше ласки и внимания по отношению к его жене, ему самому и всем его домочадцам, он с большой любовью приступил к исполнению этого образа, на котором он изобразил Усопшего Христа, оплакиваемого Богоматерью, св. Иоанном Евангелистом и Магдалиной, фигуры которых настолько живы, что кажутся и в самом деле одухотворенными и одушевленными. В св. Иоанне видна нежная привязанность апостола к своему учителю, в рыдающей Магдалине – ее любовь, а в лике и движении Богоматери – безграничное страдание при виде Сына, тело которого изображено настолько рельефно, что производит впечатление действительно мертвой плоти. А пораженные, сострадающие горю св. Петр и св. Павел словно окаменели, погрузившись в созерцание Спасителя мира, лежащего мертвым на лоне своей матери. Все эти удивительно тонкие наблюдения показывают, какую радость доставляли Андреа как самые задачи, поставленные перед ним искусством, так и совершенство их разрешения. И, по правде говоря, это произведение принесло монастырю большую славу, чем все великолепные его постройки, вызвавшие чрезвычайные расходы.
Так как опасность чумы все еще не миновала, Андреа, закончив образ, прожил еще несколько недель там же, где он был на очень хорошем счету и всеми обласкан. За это время, чтобы не сидеть сложа руки, он написал не только Посещение Марией Елизаветы, находящееся в церкви по правую руку выше вертепа, над небольшим старым образом, но также на небольшом холсте прекраснейшую голову Христа, несколько похожую на ту, что находится над алтарем Нунциаты, но менее законченную. Голова эта, которая по праву может быть причислена к лучшим его произведениям, находится ныне в монастыре дельи Анджели у преподобнейшего отца дон Антонио из Пизы, почитателя не только выдающихся представителей наших искусств, но и вообще всех талантов. С этой картины было сделано несколько копий. Дело в том, что дон Сильвано Рацци доверил оригинал живописцу Дзаноби Поджини, чтобы тот сделал с нее одну копию дляБартоломео Гонди, который его об этом попросил, живописец же сделал их несколько, и они пользуются во Флоренции величайшим почетом.
Так избежал Андреа всякой опасности, проведя таким образом все время, пока продолжалась чума, монахини же получили от таланта этого замечательного человека работу, которая выдерживает сравнение с самыми выдающимися картинами, созданными в наши дни. Поэтому-то и не удивительно, что Рамадзотто, возглавивший одну из вражеских партий в Скарикалазино, не раз во время осады Флоренции пытался завладеть этой картиной, чтобы переправить ее в Болонью для своей капеллы в Сан Микеле ин Боско.
По возвращении во Флоренцию Андреа написал на дереве для своего ближайшего друга Беккуччо Биккьерайо из Гамбасси парящую Богоматерь с младенцем на руках и с предстоящими внизу фигурами св. Иоанна Крестителя, св. Марии Магдалины, св. Себастьяна и св. Роха, на пределле же он изобразил с натуры с величайшим сходством самого Беккуччо и его супругу. Ныне образ этот находится в Гамбасси, местечке, расположенном в Вальдэльзе между Вольтеррой и Флоренцией.
По заказу Дзаноби Браччи для капеллы его виллы в Ровеццано он написал также на дереве прекраснейшую картину с изображением Мадонны, кормящей грудью младенца, и Иосифа с таким мастерством, что фигуры в своей объемности словно выходят из картины, находящейся ныне в доме мессера Антонио Браччи, сына упомянутого нами Дзаноби.
В это же время и в упоминавшемся выше дворике делло Скальцо Андреа написал еще две истории, на одной из которых он изобразил Захарию, приносящего жертву и лишившегося дара речи при появлении ангела, а на другой – удивительное по красоте Посещение Богоматерью св. Елизаветы.
Отправляясь в Рим на поклон к папе Клименту VII и проезжая через Флоренцию, мантуанский герцог Федериго II увидел в доме Медичи висящий над дверью тот самый портрет папы Льва в окружении кардинала Джулио деи Медичи и кардинала деи Росси, который в свое время был написан Рафаэлем Урбинским. А так как портрет этот понравился ему превыше всякой меры, он решил им завладеть, так как был большим любителем выдающихся произведений живописи. И вот, находясь уже в Риме и улучив подходящее время, он попросил его в подарок у папы Климента, который милостиво на это согласился и отдал распоряжение Оттавиано Медичи, опекуну Ипполито и Алессандро, упаковать портрет и отправить его в Мантую. Великолепному Оттавиано, которому не хотелось лишать Флоренцию такой картины, все это очень не понравилось, и он подивился тому, что папа столь опрометчиво на это решился. Однако он ответил, что не преминет оказать герцогу одолжение, но что вместо плохой рамы он заказал сделать новую, золоченую, после чего всенепременно и отошлет картину в Мантую. Поступив таким образом, чтобы, как говорится, и овцы были целы и волки сыты, он тайком вызвал к себе Андреа и сказал ему, как обстоит дело, и что нет другого выхода, как написать с этого портрета тщательнейшую копию и послать ее герцогу, удержав, но под строгой тайной, оригинал, написанный рукой Рафаэля.
И вот после того, как Андреа обещал это сделать как сумеет и как сможет, и после того, как был заготовлен холст на подрамнике, по величине и во всем остальном подобный подлинному, Андреа принялся за работу, скрываясь в доме мессера Оттавиано. Постарался же он так, что сам мессер Оттавиано, величайший знаток искусства, не мог отличить одной картины от другой, настоящей и подлинной от ее копии, так как Андреа воспроизвел в точности все, вплоть до сальных пятен. Итак, спрятав оригинал Рафаэля, они послали в Мантую копию, сделанную Андреа и помещенную в схожую раму. Герцог остался в высшей степени удовлетворенным присланной ему картиной, тем более что и Джулио Романо, живописец и ученик Рафаэля, ничего не заметив, всячески ее расхваливал. Джулио так и оставался бы при своем мнении и продолжал бы принимать это за подлинного Рафаэля, не попади в Мантую Джорджо Вазари, который, сызмальства воспитывавшийся в доме мессера Оттавиано, сам видел, как Андреа писал эту картину, и все дело это раскрыл. А именно, когда Джулио, всячески обласкав Вазари, показал ему после множества всяких древностей и картин эту картину Рафаэля, как лучшее из всего собрания, Джорджо сказал ему: «Вещь, конечно, великолепная, но уж никак не Рафаэль». «Как же так, – отвечал Джулио, – мне ли этого не знать, когда я узнаю все мазки, которые были положены мною». «Вы запамятовали, – продолжал Джорджо, – это написал Андреа дель Сарто, в доказательство вот вам пометка, подтверждающая, что это написано во Флоренции (и он ее показал), так как один портрет был подменен другим, когда они там были вместе». Услыхав это, Джулио перевернул картину и, обнаружив пометку, пожал плечами со словами: «Я ценю эту копию не ниже подлинника, даже значительно выше, ибо это выходит за пределы природы, когда исключительно одаренный человек так хорошо подражает манере другого и добивается такого сходства». Впрочем, и так ясно, что ценность таланта Андреа остается неизменной, независимо от того, проявляется ли он самостоятельно или сопутствуя чужому.