Страница 118 из 501
Non mihi sit laudi, quod eram velit alter
Apelles, Sed quod lucra tuis omnia,
Christe, dabam: Altera nam terns opera extant, altera coelo.
Urbs me Joa
(Пусть хвалою мне будет не то, что вторым
Апеллесом Был я, а то, что весь труд отдал тебе, о Христос!
Живы у нас творенья иные, иные на небе
Город, Этрурии цвет, ты Иоанна родил)
(Перевод А. Дживелегова)
Рукой брата Джованни исполнены в соборе Санта Мариа дель Фьоре две огромные книги, украшенные божественно написанными миниатюрами; содержатся они с большим почетом и в богатейшем убранстве и показываются лишь в самые торжественные дни.
В те же времена, что и брат Джованни, жил прославленный и знаменитый миниатюрист, некий флорентинец Аттаванте, полного имени которого я не знаю и который в числе многих других вещей украсил миниатюрами экземпляр книги Силия Италика, находящийся ныне в Венеции, в церкви Сан Джованни Паоло. Я не умолчу о некоторых особенностях этого произведения как потому, что они достойны внимания художников, так и потому, что другие произведения его мне неизвестны. Да и об этом я ничего бы не знал, если бы не любовь, питаемая к этому искусству достойнейшим мастером Козимо Бартоли, флорентийским дворянином, который мне на нее указал, чтобы талант Аттаванте не оказался навеки, так сказать, похороненным. Итак, в этой книге фигура илия имеет на голове шлем с золотым гребнем, на ней голубой, тронутый золотом панцирь античного образца, в правой руке – книга, а левая опирается на короткий меч. Поверх панциря надета красная хламида, которая спереди застегнута пряжкой, накинута на плечи и оторочена золотой бахромой, подкладка же ее переливчатая и расшитая золотыми розетками. На фигуре желтая обувь, и она, упираясь правой ногой, стоит в нише. Далее фигура, изображающая в этой книге Сципиона Африканского, одета в желтый панцирь, голубые оборки и рукава которого сплошь расшиты золотом. На голове у нее шлем с двумя крылышками и гребнем в виде рыбы. Она изображает очень красивого и белокурого юношу, гордо поднятая правая рука которого держит обнаженный меч, а левая – красные ножны с золотым узором. Обувь зеленая и простая, голубая хламида с красной подкладкой и золотой бахромой собрана у шеи, оставляя спереди открытое туловище и образуя сзади изящные ниспадающие складки. Этот юноша, стоящий в нише из голубовато-зеленого мрамора, обут в голубые вышитые золотом башмаки и с необычайной свирепостью смотрит на Ганнибала, изображенного на противоположной странице книги. Ганнибал этот изображен в возрасте примерно тридцати шести лет. Под носом у него две морщинки, как у человека в гневе и в ярости, и он, в свою очередь, пристально смотрит на Сципиона. На голове у него желтый шлем с гребнем в виде зелено-желтого дракона, и вместо венка – змея. Он опирается на левую руку и поднял правую руку, держащую древко античного дротика, или маленькой пертираны. Панцирь у него голубой с бахромой частично голубой и частично желтой и с рукавами, переливающимися из голубого в красное, а башмаки у него желтые. Хламида, собранная на правом плече, отливает красным и желтым и подбита зеленой подкладкой. Левой рукой фигура эта опирается на меч и стоит в нише из желтого, белого и переливчатого мрамора.
На другой странице – портрет папы Николая V в лилово-красной переливчатой мантии, сплошь расшитой золотом. Он без бороды, в полном профиле и смотрит на начало рукописи на противоположном листе, указуя на него правой рукой и словно удивляясь. Ниша зеленая, белая и красная. В обрамлении разбросаны полуфигурки, вкомпонованные в узор, состоящий из овалов и кружков, и разные другие вещи, в том числе бесчисленное множество птичек и детишек, настолько хорошо сделанных, что лучшего и не пожелаешь. Далее в той же манере изображены Ганнон-карфагенянин, Газдрубал, Лелий Массинисса, Кай Салинатор, Нерон, Семпроний, Марк Марцелл, Квинт Рабий, другой Сципион и Вибий. В конце книги можно увидеть Марса на античной повозке, запряженной двумя красными конями. На голове у Марса красный золоченый шлем с двумя крылышками, в левой вытянутой вперед руке – античный щит, а в правой – обнаженный меч. Стоит он на левой ноге, приподняв правую. На нем античный панцирь сплошь красный с золотом, и таковы же чулки и башмаки. Хламида – голубая сверху и изнутри совсем зеленая с золотым шитьем. Повозка покрыта красным вышитым золотом пологом с горностаевой опушкой и изображена на фоне лугов цветущих и зеленеющих, но окруженных скалами и камнями, а вдали видны пейзажи и города, тонущие в превосходно написанном голубом воздухе.
На другом листе – молодой Нептун, одетый в некое подобие длинной простой рубашки, но отороченной шитьем цвета зеленой земли. Тело его по цвету очень бледное. В правой руке он держит крохотный трезубец, а левой подхватывает свою одежду. Обеими ногами он стоит на маленькой повозке, покрытой красным пологом, расшитым золотом и с соболиной опушкой. Эта повозка имеет четыре колеса, как и у Марса, но запряжена четырьмя дельфинами. На этом же листе изображены еще три морские нимфы, два путта и бесчисленное множество рыб, и все они великолепно написаны акварелью, напоминающей зеленую землю, и изображены парящими в воздухе. Далее мы видим женскую фигуру, олицетворяющую город Карфаген, стоящую в отчаянии с распущенными волосами. Верхняя одежда у нее зеленая, распахнувшаяся от колена до пят и подшитая красной с золотом подкладкой, а под ней видна другая одежда, но тонкая и переливающаяся из лилового в белое. Рукава красные с золотом, собранные фонариками под развевающейся верхней одеждой. Левой рукой она указует на фигуру Рима, изображенную на противоположной странице, словно говоря: «Что тебе надо? Я сумею тебе ответить». А в правой руке она как бы вне себя от ярости держит обнаженный меч. Обувь у нее голубая, и стоит она на скале посреди моря, окутанного великолепно написанной дымкой. Рим – девушка такой красоты, какую только человек способен вообразить, с распущенными волосами, отдельные пряди которых нарисованы с бесконечной грацией. На ней красная одежда, обшитая внизу одной единственной золотой каймой. Подкладка этой одежды желтая, а нижняя одежда, видимая там, где распахнута верхняя, переливается из лилового в белое. Обувь зеленая. В правой руке у нее скипетр, а в левой – держава, и стоит она опять-таки на скале, окруженной воздухом, который лучше изобразить невозможно.
Хотя я и старался, как умел, показать, насколько искусно эти фигуры сработаны рукой Аттаванте, однако пусть никто не подумает, что я выразил хотя бы часть всего того, что можно сказать об их красоте, ибо среди вещей того времени никак нельзя увидеть миниатюру, исполненную с большей изобретательностью, с большим вкусом и с лучшим рисунком, а главное, нельзя увидеть лучших красок, распределенных по своим местам с большей тонкостью и с изяществом более чем изящным.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЛЕОН-БАТТИСТЫ АЛЬБЕРТИ ФЛОРЕНТИЙСКОГО АРХИТЕКТОРА
Гуманитарные науки служат, как правило, величайшим подспорьем всем художникам, к ним прилежащим, особливо же ваятелям, живописцам и зодчим, открывая им путь к изобретательству во всем, что ими создается, ибо без них не может обладать совершенным суждением человек, который хотя он по-своему и одарен природой, но лишен благоприобретенных преимуществ, а именно дружеской помощи, оказываемой ему хорошим литературным образованием. И точно, кому не известно, что при расположении построек надлежит философски избегать всяческих напастей, причиняемых вредоносными ветрами, избегать тлетворного воздуха, зловония и испарений, исходящих от сырых и нездоровых вод? Кому не ведомо, что должно со зрелым размышлением самому уметь отвергать или принимать то, что ты намерен применить на деле, не полагаясь на милость чужой теории, которая, не сочетаемая с практикой, приносит по большей части весьма незначительную пользу? Но если случится так, что практика сочетается с теорией, то ничего не может быть полезней для нашей жизни, ибо, с одной стороны, искусство достигает при помощи науки большого совершенства и богатства, с другой – советы и писания ученых художников сами по себе более действенны и пользуются большим доверием, чем слова и дела тех, кто не знает ничего другого, кроме голой практики, как бы хорошо или плохо они ею ни владели. А что все это правда, ясно видно на примере Леон-Баттисты Альберти, который, изучив латинский язык и в то же время посвятив себя зодчеству, перспективе и живописи, оставил после себя книги, написанные им так, что ввиду неспособности кого-либо из современных художников к письменному изложению этих искусств, хотя многие из них в области практики и стояли выше него, он, по общему признанию, превзошел в этом отношении всех тех, кто превзошел его в творчестве; такова сила его писаний, владеющая и поныне пером и устами ученых. Это показывает на опыте, насколько писания, в числе прочего, могущественны и живучи для приобретения славы и имени, ибо книги легко распространяются и повсюду снискивают себе доверие, только бы они были правдивы и лишены всякой лжи. Не удивительно поэтому, что прославленный Леон-Баттиста более известен своими писаниями, чем творениями рук своих.