Цицерон

Незадолго до отъезда из Киликии Цицерон узнал, что сенат назначил молебствие в его честь — как недавно в честь Цезаря! Недостигнутой оставалась лишь вершина почета — триумф. Цицерон ходатайствует о нем. Разве не его успешные действия в горах Амана предотвратили нашествие парфян? Во всяком случае, намекнуть на это было можно.

Стремление Цицерона добиться триумфа за свои, в сущности, весьма скромные военные действия может вызвать удивление, а то и показаться скандальным. Еще из Тарса, скорее всего в конце июля, он пишет Катону, оправдывая свое желание. Он отнюдь не преуменьшает значение своих военных подвигов, но главная мысль письма в том, что он жаждет награды не столько за взятие Пинденниса, сколько за прошлые свои дела — за подавление заговора Катилины, за спасение Рима в тяжелую минуту. Триумф для него, как видно, — воздаяние за изгнание, за все унижения, перенесенные впоследствии, В последний день декабря памятного 63 года Метелл Непот воспрепятствовал Цицерону произнести самому себе похвальное слово. Каким блистательным реваншем было бы теперь в расшитой тоге и в лавровом венке подняться на квадриге на Капитолий под приветственные клики толпы. И не только это, но и еще больше: он станет не просто сенатором, а «мужем-триумфа-тором», почти сравняется с Помпеем и Цезарем. Его слово будет играть в сенатских прениях особую роль. Он — выходец из сословия всадников, а всаднику-триумфатору гораздо легче добиться согласия сословий, необходимость которого Цицерон так ясно и убедительно доказал в трактате «О государстве», что вызвал в Риме, по словам Аттика, огромный всеобщий интерес. Лаврами победоносного полководца будет увенчан философ. В стремлении Цицерона добиться триумфа столько же высокого патриотизма, сколько личного тщеславия. До сих пор Рим гордился своей военной славой; триумф Цицерона прославил бы не полководца в боевом плаще, но в первую очередь — консула в тоге; такой триумф возвестит Риму начало нового мышления, новой эры. Так думал Цицерон.

Наш герой отбыл из Киликии 30 июля, точно в последний день своего наместничества. Тяготам и медленности путешествия по суше он предпочел плавание по морю и сел на корабль в Иссе; там пришлось оставить Тирона, который сопровождал патрона в провинцию, а в Иссе снова заболел. Цицерон уехал, не дождавшись официально утвержденного преемника. Сначала он думал до приезда нового наместника передать управление провинцией Квинту, но по зрелом размышлении отказался от этого плана. Причины отказа ясны не до конца; по всей видимости, немалую роль сыграли боязнь общественного мнения, которое могло усмотреть в таком поступке семейный интерес и колебания самого Квинта — он торопился вернуться в Италию и увезти сына, чей злобный и непостоянный характер внушал отцу все большие опасения. В конце концов Цицерон назначил своим прее мником только что присланного нового квестора Луция Целия Кальда и, так и не разобравшись в этом мало знакомом человеке, доверил ему провинцию.

Цицерон сделал остановку в Сидее на побережье Памфилии через три дня после отплытия из Исса. Оттуда корабль проконсула плывет на Родос. Кроме Квинта, нашего героя сопровождают сын и племянник, и Цицерону очень хочется показать юношам остров, поделиться воспоминаниями о своем столь славном пребывании здесь тридцать лет назад. Сентябрь Цицерон проводит в Эфесе — противные ветра не позволяют продолжать плавание. Из Рима идут письма, все более и более тревожные: гражданская война, по общему мнению, неизбежна. Цицерон отплывает из Эфеса 1 октября и после многократных остановок в ожидании попутного ветра 14 октября прибывает в Афины. Здесь оратора застает письмо Аттика, написанное совершенно ему несвойственным дрожащим почерком — Аттик болен перемежающейся лихорадкой; в ответном письме Цицерон выражает тревогу о здоровье друга и подтверждает желание возможно скорее встретиться с ним в Риме. С тем же нарочным Цицерон посылает письмо Теренции, выдержанное в самых нежных тонах («моя сладчайшая, моя желанная Теренция»), с просьбой выехать ему навстречу возможно дальше. И в тот же день — еще одно письмо Аттику, почти целиком посвященное политическому положению, с которым придется столкнуться по возвращении в столицу. Двумя месяцами раньше Целий описал Цицерону ситуацию, и оратор не сомневается в неизбежности военного конфликта между сенатом и Цезарем. Помпей, по всему судя, станет на сторону сената, и Цицерону, как человеку, верному республиканским принципам, остается лишь за ним последовать. Внутренняя полемика с циничными рассуждениями Целия ощущается в письме: «Если дело дойдет до войны, я считаю, что лучше быть побежденным с одним из двоих, чем оказаться победителем с другим». Но Цицерой до сих пор надеется, что все как-нибудь уладится, он явно доволен, что в ожидании триумфа полагается оставаться вне Рима и тем самым не придется участвовать в сенатском обсуждении вопроса о продлении полномочий Цезаря в Галлии.

В начале ноября Цицерон из Афин приезжает в Патры. Здесь Тирон присоединяется было к патрону, но вновь заболевает. Трудности путешествия ему явно не под силу; нечего делать — приходится оставить ученого секретаря-отпущенника в Патрах. Цицерон поручает Тирона заботам одного из друзей, договорившись, что врач, которому оратор особенно доверяет, сделает все, чтобы Тирон смог продолжить путешествие. Цицерон, Квинт и оба юноши пишут Тирону письма, одно заботливее другого. Письма Цицерона неопровержимо свидетельствуют, что Тирон необходим ему скорее как друг, чем как секретарь.

Тем временем путешествие продолжается. 4 ноября Цицерон в Ализии на Акарнанском побережье, 6 ноября — на Левкаде, на следующий день — на мысе Акции, 9 ноября — на Коркире, где остается до 16 ноября. Затем — Кассиопей на побережье Эпира, 22-го он отправляется в Гидрунт и 24-го высаживается в Брундизии, в тот самый час, когда Теренция въезжает в город с противоположной стороны; они едут навстречу друг другу и встречаются на форуме. В Брундизии Цицерон застает письмо Тиропа с добрыми вестями: отпущеннику лучше, скоро он сможет присоединиться к патрону. Там же, конечно, ждали его и несколько писем Аттика. Постепенно Цицерон возвращается в свой круг, в привычную систему отношений, и это преисполняет его чувством радостной уверенности. В ответном письме Аттику он говорит об ожидаемом триумфе и о малышке Помпонии, дочери Аттика, — ей немногим более года, и она доставляет отцу много счастливых минут. И тут Цицерон не упускает случая заметить, насколько не правы эпикурейцы в своем постоянном стремлении обнаружить в основе всякого человеческого чувства, даже такого естественного и искреннего, как отеческая любовь, эгоистический расчет. Не лучше ли признать, что подобные чувства в природе человека, ибо человеку дан инстинкт любви к ближнему. Ну а каково политическое положение? Сведения в письмах Аттика мало утешительны, и тревога по-прежнему не покидает Цицерона. Впрочем, не следует приходить в отчаяние. Боги всегда покровительствовали Риму.

Не по ихли воле парфяне совсем недавно отступили за Евфрат, можно сказать, без боя? Упомянув Бибула, который по-прежнему говорит об ораторе всякие гадости, Цицерон не может скрыть злорадства: Бибул только что по ходатайству Катона получил несколько дней благодарственных молебствий в свою честь, а между тем до сих пор не может прийти в себя от страха; все время, пока парфяне находились в Сирии, наместник просидел, запершись в Антиохии.

Было бы несправедливо упрекать Цицерона в неспособности предвидеть наступавшие события. Еще из Брундизия он пишет Тирону, который наконец выздоровел и готов отплыть в Италию: «Боюсь, что сразу после январских календ в Риме начнется великая смута. В любом положении постараемся умерять свои страсти».

Мысли Цицерона заняты повседневными делами, по душа остается во власти дурных предчувствий.

В Брундизии начинался последний участок пути и кончался уже в Риме. Проконсул ехал в сопровождении солидной свиты, в нее входили и ликторы — они необходимы для триумфа, но пока что мешают и утомляют. Поначалу кортеж двигался довольно быстро. В один из последних дней ноября выехали из Брундизия и уже б декабря оказались в Эклане на Ашшевой дороге, неподалеку от Беневента. Как и по пути на Восток, Цицерон сворачивает здесь к Требуле и останавливается на вилле Луция Понция. Там проводит весь день 9 декабря и уже на следующий прибывает на свою виллу в Помпеях. Здесь состоялся разговор с Помпеем; полководец проводит дни в Кампании — вследствие болезни, как он уверяет, но скорее стремясь подольше пожить вдали от Рима, чтобы не оказаться втянутым в политические интриги и лишенным столь необходимой ему сейчас свободы. Будущее представляется Помпею в мрачном свете. С Цезарем, по его мнению, договориться невозможно, война неизбежна. Неужели Цезарь, размышляет Цицерон, находясь на вершине славы, осыпанный дарами Судьбы, окажется настолько безумен, что развяжет гражданскую войну? Цицерону очень хочется сказать — нет, Цезарь этого не сделает, но он понимает сам, сколь ничтожна его надежда. Двумя днями раньше, в письме Аттику из Требулы, то есть до разговора с Помпеем, Цицерон с предельной ясностью описал расстановку сил: речь идет лишь о том, кто именно захватит власть, Цезарь или Помпей. Помпей ни в грош не ставит интересы государства. Недаром он закрывал глаза на все беззакония, которые Цезарь творил в пору своего консульства, недаром добился явно противозаконного продления полномочий Цезаря в Галлии. И все-таки придется, по-видимому, принять его сторону, но прежде надо постараться сделать все, чтобы сохранить мир, надо добивать-тя от Помпея мудрой осторожности. Такой позиции Цицерон придерживался на протяжении всех следующих месяцев, когда разразилась и бушевала гражданская война.