Цицерон

11 августа в вестибюле храма Кастора, где шло в тот день заседание сената, один из рабов Клодия выронил скрытый под одеждой кинжал. Схваченный и допрошенный, он признался, что получил от своего хозяина приказ убить Помпея. Говорил ли раб правду или нет, но Помпей, панически боявшийся подосланных убийц, тотчас покинул Рим и заперся на своей Альбанской вилле. Фасцы в тот месяц были у второго консула Габиния, и он стал ведать всеми делами на форуме единолично. Прежде всего Габиний напал на Клодия, что вызвало многочисленные стычки и беспорядки. Вспомнив, какую меру предпринял против него Нинний Квадрат, Клодий тоже объявил, что посвящает Церере имущество Габиния. Все это время Красс держался в высшей степени осторожно и не вмешивался в события. Казалось, Клодий полностью овладел ситуацией, однако Помпей исподволь готовил реванш. Он обратился к Сестию, одному из избранных на следующий год трибунов, с просьбой отправиться к Цезарю в Цизальпинскую Галлию, где тот после победы над Ариовистом расположил войска на зимние квартиры значительно раньше, чем было принято и чем того требовала погода. По официальному календарю стояли первые дни октября, по солнечному же был лишь конец сентября. Цезарь и Сестию подтвердил, что не имеет ничего против возвращения Цицерона и не станет больше поддерживать Клодия. На угрозы последнего на июльской сходке Цезарь не обратил никакого внимания — он прекрасно понимал, что деятельность его уже давно получила всеобщее признание. Так что новому предложению вернуть Цицерона в Рим не предвиделось больше никаких препятствий.

29 октября восемь трибунов из десяти, что должны были вступить в должность 10 декабря, договорились, что предложат проект закона, первая же статья которого предусматривала возвращение Цицерона и восстановление его в правах, которыми он пользовался ранее в Городе и в сенате. Аттик немедленно сообщает другу новость и сам текст законопроекта. Цицерон тщательно анализирует текст и выражает некоторое сомнение в том, что с юридической точки зрения все формулировки безупречны. К нему, видимо, вернулась надежда, а с ней и присутствие духа и навыки профессионального юриста. Однако, как и можно было ожидать, проект восьми трибунов не прошел. 3 ноября Клодий провел сходку, где убеждал граждан в необходимости оставить Цицерона в ссылке. Конец года Цицерон снова проводит в скорби и трауре, ибо растаяла забрезжившая было надежда.

С наступлением нового года, однако, шансы на возвращение значительно возросли. Помпей все больше проникался враждой к Клодию; он понял, наконец, что отменить пункт Клодиева закона, препятствовавший возвращению Цицерона, можно лишь с помощью власти более высокой, чем плебейская сходка, то есть — центуриатных комиций. Созвать их могли только консулы. Оба, и Пизон, и Габиний, уже в ноябре уехали в свои провинции. Пизон с армией собирался расположиться в Македонии, и тогда Фессалоники окажутся недостаточно надежным убежищем для Цицерона. К концу месяца он перебирается в Диррахий, чтобы оттуда двинуться дальше в Эпир и поселиться в Бутроте, имении Аттика, который должен туда приехать. В то же время теперь, когда в Риме правят консулы, к нему благосклонные, Цицерону явно хочется оказаться поближе к столице. Предчувствия не обманули оратора — уже в январские календы новый консул Лентул, друг Цицерона и последовательный сторонник сенатской партии, предлагает рассмотреть в сенате вопрос о возвращении изгнанника. Трибун Аттилий Гавиан немедленно накладывает вето. Ход дела снова блокирован.

Тем временем, независимо от мер, предпринимаемых консулом, другой трибун, дружественный Цицерону, пытался добиться его возвращения через сходку плебеев. 23 января он представил на рассмотрение триб новый законопроект. Клодий — теперь всего лишь частное лицо — напустил на сходку гладиаторов своего брата Аппия Клавдия, в ту пору претора, и голосование не состоялось. Друзья Цицерона поняли, что добиться победы можно, лишь овладев полем боя в самом прямом, физическом смысле слова. На форуме и на Марсовом поле произошло множество стычек, в которых теперь участвовали и гладиаторы Тита Анния Милона, человека, который через несколько лет убил Клодия. Однако победы, одержанные людьми Милона, не разрешили ситуацию. Помпей решил ввести в дело новую политическую силу — города Италии и с этой целью посетил ряд колоний и муниципиев, начав с Капуи, где был триумвиром. Ему удалось вызвать в Рим для участия в предстоявших центуриатных комициях необходимое число «провинциалов» — им льстило, что Помпей призвал их для столь важного дела, к тому же насилия и распри, парализовавшие нормальную деятельность государства, немало их утомили.

Свой план Помпей начал осуществлять в заседании сената, состоявшемся 1 или 2 мая в храме Honos et Virtus — в том самом «зданьи, Мария хранящем память», о котором шла речь в Атинском пророческом сне. Лентул вел заседание; он не стал добиваться отмены закона об изгнании, а лишь предложил сенаторам принять сенатус-консульт, обращенный к магистратам, наместникам провинций, друзьям и союзникам римского народа, где содержалось признание заслуг Цицерона и лестная его характеристика. По сути дела, постановление отменяло установленное законом «лишение воды и огня». Сенатус-консульт такого рода не подпадал под действие трибунского вето, так как касался отношений с чужеземными народами и провинциальными властями, а в этой области последнее слово принадлежало сенату. В том же заседании было оглашено обращение ко всем римским гражданам, проживающим в Италии, с призывом собраться на центуриатные комиции, дабы участвовать в голосовании по закону, который будет представлен. Едва стали известны результаты заседания, как во время театрального представления народ разразился кликами во славу Цицерона, а несколькими днями позже, 9, 11 и 13 мая, сходными демонстрациями сопровождались погребальные игры и гладиаторские бои на форуме.

На июнь фасцы перешли к Метеллу Непоту, родственнику Клодия, он не стал бы помогать действиям, направленным против Клодия. Пришлось ждать июля. 9 июля в храме Юпитера Наилучшего и Величайшего на Капитолии сосгоялось заседание сената, подготовленное Помпеем. Сам он выступил с хвалебной речью, в которой присвоил Цпцерону звание Спасителя Отечества. На следующий день сенаторы голосованием одобрили законопроект, предусматривавший возвращение Цицерона из изгнания. Закон не встретил никакого сопротивления,

4 августа был поставлен на голосование и утвержден. Гражданестеклись со всех концов Италии в таком количестве, что банды Клодия не решились что-либо предпринять. Цицерона держали в курсе дела, и в тот же день, когда состоялось голосование, он взошел в Диррахии на корабль и 5 августа высадился в Брундизин. Через три дня, 8 августа, ему было вручено официальное подтверждение закона, который возвращал нашему герою римское гражданство и призывал его в столицу.

В Риме, однако, Цицерон появился лишь месяц спустя. Медленно и торжественно проехал он по Италии, останавливаясь в муниципиях и колониях, чтобы поблагодарить граждан, которые по примеру капуанцев кинулись в столицу, чтобы сломить сопротивление его врагом. В Рим Цицерон въехал 4 сентября под вечер. День был выбран, конечно, не случайно: на это число приходились Римские игры в честь Юпитера Капитолийского. С Аппиевой дороги в город попадали через Капенские ворота; миновав их, Цицерон по Священной дороге направился на форум к храму Юпитера. Огромная толпа, шумно приветствуя, сопровождала его. Казалось, в Город вступает триумфатор. Наверное, победитель Катилины, а теперь еще и Клодия и чувствовал себя триумфатором.

В последние месяцы изгнания Цицерон не расставался с Аттиком. Большую часть времени он, по-видимому, провел в имении друга Бутроте, предаваясь сладкой надежде. Благодаря присутствию Аттика ожидание становилось не столь мучительным, чем и объясняется тон большого письма, которое Цицерон отправил ему сразу же по прибытии в столицу. Письмо исполнено самых теплых чувств, и речь в нем идет не столько о событиях и обстоятельствах, сколько о душевном состоянии автора. Он рад был увидеть Туллию, которая встречала его в Брундизии. Прибытие оратора совпало с днем рождения дочери и днем основания колонии. Все кругом ликовало. Теренция, однако, на празднике не появилась, и Цицерон был, кажется, этим огорчен. Знаменательна одна фраза в письме Аттику от середины октября. Цицерон пишет, что у него есть «тайные печали», и прибавляет: «Но меня любят мой брат и моя дочь». О Теренции — ни слова. Нет, однако, и никаких указаний на причины холодности, которая с того времени установилась между супругами. Может быть, они поссорились из-за финансовых дел, которые сильно пострадали за время изгнания? Предположение весьма вероятное и годится для объяснения того, что случилось через десять лет, но прямых подтверждений нашему предположению не существует.