Цицерон

В 75 году обозначились новые опасности. Митридат возобновил военные действия против римлян; Серторий, основавший к тому времени свое испанское царство, заключил с ним союз, и все больше пиратов бороздили Средиземное море, как бы связывая воедино оба фронта, на которых приходилось сражаться римлянам Сицилия, расположенная на полпути между Эгеей и Испанией, приобретала в этих условиях важное стратегическое значение. Восстание рабов, спровоцированное агентами царя и поддержанное эмиссарами Сертория, представляло для римлян значительную опасность. Прошло целых два года после квестуры Цицерона, а Веррес, бывший здесь пропретором с 73 по 71 год, еще ставил себе в особую заслугу, что сумел противостоять проискам Сертория и Митридата и сохранить мир в провинции. Даже если Цицерон был прав, характеризуя в верринах эти слова как явное преувеличение, угроза все же существовала, и вполне реальная.

Как квестор Цицерон не располагал военной силой, она находилась в подчинении претора, Секста Педуцея. Цицерон не должен был поэтому непосредственно заниматься укреплением обороноспособности острова; задачей его было примирить сицилийцев с господством римлян, сплотить всех для отпора врагу, а это зависело от того, какую налоговую политику вел квестор. После восстаний рабов в конце предыдущего века наместники, управлявшие островом, далеко не всегда проявляли заботу о благополучии провинциалов. Так, консул 101 года и проконсул острова Маний Аквилий был по завершении наместничества (99 г.) обвинен сицилийцами во взяточничестве и вымогательстве, и спасла его от осуждения только находчивость адвоката, которым был не кто иной, как Марк Антоний. Судьи явно склонялись к осудительному приговору, и тогда Антоний театральным жестом обнажил голову обвиняемого и указал на шрам, оставленный мечом Атениона во время поединка, принесшего победу Риму. Аквилий был оправдан, но память о его злоупотреблениях сохранялась долго. Почему, спрашивал Цицерон, эта несчастная провинция, отличающаяся особой верностью Риму, должна постоянно терпеть самых дурных наместников? И дальше в своей речи он намекал на Марка Эмилия Лепида, пропретора 81 года, прославившегося вымогательствами, и на Марка Антония Кретика, который буквально разорил прибрежные города Сицилии. Этим дурным правителям — добавим от себя — можно бы, правда, противопоставить Клавдия Марцелла, который уже в силу принадлежности к семье покорителя острова выступал как патрон сицилийцев, или оставившего по себе добрую славу Секста Педуцея, но так илп иначе задача Цицерона состояла в том, чтобы по возможности быстрее залечить раны, оставленные продажными магистратами. Сделать это надо было и в интересах самой провинции, и в интересах Рима, для которого Сицилия, как видим, была очень важна с экономической точки зрения, а главное, чтобы показать пример вес м жителям империи — и союзникам, и подданным. После взятия Сиракуз и превращения Сицилии в провинцию в империю влились еще многие другие земли — в Африке и в Галлии, в Испании и на Востоке, и когда Цицерон говорил, что чувствует себя так, будто находится в театре, где в роли зрителя выступает весь род людской, это было не таким уж преувеличением. В данном случае тоже речь шла о репутации Рима и, следовательно, о безопасности империи в целом. Цицерон понимал, что обеспечить ее единство одной только силой невозможно и что «оружие должно уступить тоге», как сформулирует он позже одно из самых своих глубоких убеждений.

Из источников видно, как вступал Цицерон в дружеские отношения со знатными гражданами сицилийских городов, посещал их дома, восхищался накопленными произведениями искусства, оказывал поддержку в конфликтах с римской администрацией. Об этом говорят прежде всего многочисленные упоминания о его квестуре, рассеянные в речах против Верреса. Подтверждение сказанному мы находим у Плутарха, который писал, что «Цицерон был избран квестором и получил назначение в Сицилию в то время, когда в Риме не хватало хлеба. На острове он на первых порах возбудил неприязнь жителей, заставляя их поставлять в Рим зерно, но очень скоро они увидели, что новый квестор неподкупно честен, справедлив и благожелателен, и стали питать к нему уважение, каким дотоле не пользовался ни один магистрат...». Эта оценка, может быть, слишком обща, но характер деятельности Цицерона в Лилибее она отражает совершенно точно. В одной из веррин, озаглавленной «О зерне», например, он рассказал, как, выплачивая сицилийским землевладельцам деньги за «продажное зерно», квесторские писцы всякий раз один процент суммы брали себе; Цицерон категорически запретил этот незаконный налог. Даже в мелочах он старался действовать в строгом соответствии с законом или, говоря попросту, был всегда честен.

В 74 году, завершив свою магистратуру, Цицерон вернулся с Сицилии в твердой уверенности, что заслуги его признаны всеми и что в Городе только и будет разговоров, что о нем: идея «театра», как видим, все еще его занимала. Когда он уезжал, сицилийцы воздали ему небывалые почести, придуманные специально для такого случая, и это еще больше укрепляло его надежды. Но увы... Проезжая Путеолы, он встретил в уличной толпе кого-то из своих знакомых; тот спросил Цицерона, давно ли он из Рима и какие новости в столице; наш герой был потрясен. «Я только что из моей провинции», — ответил он довольно холодно, на что собеседник заметил: «Ах, да, конечно, ты же возвращаешься из Африки! Как я мог забыть!» Раздраженный еще больше, Цицерон презрительно поправил: «Да нет, с Сицилии». И тут из толпы вынырнул другой знакомец, из тех, что всегда все про всех знают, и сказал, обращаясь к собеседнику Цицерона: «Разве не помнишь, он же был квестором в Сиракузах». Это окончательно добило Цицерона, «и я, — прибавляет он, — поспешил смешаться с толпой, кишевшей на улицах городка. Им ведь было не до того, они торопились пить воды».

Современные историки часто приводят это место из речи «В защиту Планция»; одни — чтобы подчеркнуть тщеславие оратора, другие — чтобы воздать должное его способности к самоиронии. Не стоит упускать из виду, однако, что речь была составлена двадцатью годами позже описанных в ней происшествий и что на протяжении протекших лет Цицерону приходилось занимать несравненно более значительные должности, чем квестура, притом при драматических обстоятельствах, в которых под угрозой находилось само существование республики. Не забудем также, что приведенный рассказ включен в речь с целью вызвать у судей улыбку, создать между ними и защитником своего рода эмоциональную близость. Поэтому остается бесспорным, что, несмотря на все тщеславие молодого магистрата, над которым после стольких лет нетрудно было посмеяться, несмотря на тон остроумной и изящной болтовни, которого Цицерон придерживается в своем рассказе, тогда, в 74 году, при завершении квестуры он был убежден в великой государственной важности — не своей особы, а своего положения. Пo-прежнему преданный высоким идеалам, разумеется, отклонявшимся от действительности, он продолжал считать священным все, относящееся до majestas populu Romani — величия римского народа.

Об отношении Цицерона ко всему происходящему мы могли бы судить по речи, произнесенной при отъезде из Лилибея по завершении квестуры, но речь эта утрачена, от нее остался лишь ничтожный фрагмент, ничего, по существу, не объясняющий. Показателен, однако, сам факт такой речи. Произнося ее, Цицерон сообразовывался скорее с греческим, чем с римским, обычаем — представлять по завершении магистратуры отчет о проведенной деятельности. Речь была обращена, по-видимому, к сицилийцам, произнесена, однако, по-латыни, а не по-гречески, хотя оратор свободно владел греческим языком, но для римского магистрата, находящегося еще при исполнении служебных обязанностей, пользование латинским языком было обязательным.

На время квестуры в Сицилии Цицерон, естественно, должен был прервать адвокатскую деятельность. Впрочем, однажды ему и здесь пришлось выступить с судебной речью перед трибуналом претора. Довольно большая компания молодых римлян из хороших семей обвинялась в нарушении воинской дисциплины и в трусости, проявленной во время боя. Каким-то образом эти молодые люди оказались в Сиракузах. Плутарх, единственный рассказавший об этом эпизоде, сообщает, что Цицерон добился их оправдания. Почему над юношами нависло столь тяжелое обвинение? Почему судил их претор Сицилии? В тот год на острове царил мир. Может быть, речь шла о войсках, направлявшихся на борьбу с пиратами, и обвиняемые нарушили дисциплину во время пребывания в одном из портов острова? Ответа на эти вопросы нет. Ограничимся констатацией: Цицерон принял поручение (по-видимому, возложенное на него родителями юных аристократов), выступил с защитительной речью, которая возымела свое действие, и это еще более укрепило его положение на Сицилии, а также обеспечило благодарность людей, оказавшихся ему весьма полезными несколькими годами позже, когда он стал добиваться эдилитета.