Цицерон

Сенат объявил Лепида врагом государства и направил против новоявленного марианца Помпея с ветеранами, готовыми следовать за своим молодым вождем куда угодно. Лепид укрепился в Этрурии, сумел привлечь на свою сторону местное население, ненавидевшее ветеранов Суллы, которые недавно получили земли в этих краях. Помпей двинулся в Цизальпинскую Галлию, стремясь зайти Лепиду в тыл. С противоположной стороны на Этрурию шли войска из Рима под командованием Лутация Катула. Лепид оказался принужденным бороться на два фронта, быстро понял бессмысленность сопротивления и в поисках спасения попытался добраться морем до Сардинии. Власть его таяла на глазах, от горя и отчаяния он заболел и умер в конце лета 77 года. Эпилог этой драмы, таким образом, разворачивался на глазах Цицерона. Самым поучительным в ней было то, что для подавления движения Лепида Помпей получил чрезвычайные полномочия. Складывалось отчетливое впечатление, что следовавшие один за другим политические кризисы принимали все более революционный характер, и подавить борьбу честолюбий обычные магистраты оказывались уже не в состоянии.

Восстание Лепида привело к новым опустошениям в Италии, и в какой-то момент казалось, что и Рим будет снова захвачен силой оружия. Разгром Лепида избавил граждан от этого страха. Однако мир в государстве никак не водворялся. Борьба между марианцами и сулланскими магистратами продолжалась в Испании, где как раз в то же лето 77 года достигло высшего расцвета своеобразное римское царство, созданное Серторием, всадником, происходившим из городка Нурсии в италийской области Умбрии. В 83 году марианцы назначили его наместником Ближней Испании, откуда проконсул-сулланец его изгнал. К весне 81 года Серторий добрался до Тингитанской Мавритании в районе современного Танжера и основал там собственное небольшое царство. Уже в следующем году, однако, Серторий вернулся в Испанию, высадился в Бело (неподалеку от современного Альхесираса) и мало-помалу распространил свою власть на большую часть полуострова. Цецилий Метелл Пий, посланный против него сенатом в 79 году, не смог с ним справиться и двумя годами позже. После того, как удалось подавить восстание Лепида, сенат направил против Сертория все того же Помпея. Даже не заезжая в Рим, Помпей тотчас двинулся за Пиренеи и начал беспощадную войну на истребление, которая закончилась лишь со смертью Сертория, убитого одним из приближенных в начале 72 года. Еще год понадобился Помпею на замирение испанских провинций, и в 71 году он наконец после шестилетнего отсутствия появился в Риме. Именно в это время Цицерон начинал свою политическую карьеру. Цель, которую он перед собой ставил, была ясна: отстаивать законы, хранить государственные установления, призванные как в мирное, так и в военное время обеспечивать спокойствие Риму и его союзникам.

Характеризуя в «Бруте» свою деятельность в 77— 76 годах, Цицерон упоминает, что выступал в ту пору в процессах, «ставших знаменитыми». К сожалению, он их не называет, и историки испытывают немалые затруднения, стараясь определить более точно, что это за процессы. Не исключено, что речь «В защиту актера Росция», значительные фрагменты которой сохранились до наших дней, была произнесена на одном из процессов этой поры, но такая ее датировка признается далеко не всеми биографами Цицерона; она тем не менее весьма вероятна, как на то указывают некоторые детали, уже привлекавшие внимание историков. Примечательна, например, фраза, где Цицерон говорит о своей adulescentia и противопоставляет собственную молодость солидному возрасту двух других лиц, тут же названных им по имени. Мы уже говорили, что немного раньше он называл себя adulescentulus и что подобное слово неприложимо к человеку, занимавшему уже хотя бы одну магистратуру. Есть и еще одна подробность, реже вызывавшая интерес, хотя она приводит к сходным заключениям: в тяжбе речь идет о земельном владении, которое в момент передачи его Росцию было обесценено, но затем за три года восстановилось в прежней стоимости и даже превзошло ее. Если стоимость владения так упала, утверждает Цицерон, то лишь потому, что в окрестностях происходили сильные волнения. Владение находилось в Этрурии, и под «волнениями», следовательно, подразумевается мятеж Лепида 78 года; если волнения улеглись тремя годами позже, значит, речь была произнесена в 76 году — именно к этому году Цицерон и относит свои выступления в процессах, «ставших знаменитыми».

Смысл процесса состоял в следующем. У некоего Гая Фанния Хэреа был раб по имени Панург, который отличался актерскими способностями; хозяин отвел его к Росцию, чтобы тот наставил раба в своем искусстве. Панург стал актером — известным и хорошо оплачиваемым. Тогда Фанний и Росций решили нажиться на таланте Панурга и делить между собой прибыль от его выступлений. Однако при обстоятельствах, не совсем ясных, но скорее всего случайных, Панург был убит каким-то Флавием, жителем города Тарквиниев. Оба компаньона предъявили ему иск, требуя возмещения ущерба, причиненного им смертью Панурга. По-видимому, в итоге Фанний должен был получить сто тысяч сестерциев, а Росций — земельное владение, о котором мы упоминали выше. Насколько можно судить, непосредственное содержание процесса было связано с иском Фанния, считавшего, что Росций должен выплатить ему дополнительно еще и ту часть стоимости земли, которая превышала сто тысяч сестерциев. Сколько-нибудь определенно, однако, о процессе судить трудно — уж слишком много в сохранившемся тексте лакун.

Независимо от конкретного содержания тяжбы сама личность Росция, выступавшего как ответчик, делала процесс «знаменитым». Как уже говорилось, Цицерон познакомился с Росцием еще до отъезда в Азию; вполне естественно поэтому, что после возвращения молодого человека в Рим великий актер обратился к нему с просьбой защищать его интересы в тяжбе с Фаннием.

Вернувшись с Востока и готовясь к борьбе за квестуру, Цицерон скрепил свой союз с римской знатью, женившись на Теренции. Есть основания думать, что в это время он сближается и со вторым сословием — всадниками. Так, во всяком случае, можно заключить из одной фразы в речи против Верреса, произнесенной в 70 году, где он упоминает о своей близости со многими откупщиками и о судебных процессах, в которых выступал их адвокатом. Связи эти, заявляет Цицерон, «длительны». Значит, процессы, в которых он защищал интересы людей этого сословия, относились к 70-м годам, а по крайней мере некоторые из них — и ко времени, предшествовавшему квестуре, то есть к 77—76 годам. На этом основании принято заключать, что в 70-е годы Цицерон много выступал как судебный защитник в гражданских процессах, что в этот период он начинает зарабатывать большие деньги, а главное, создает себе опору в самых различных социальных слоях. Он предстает перед нами, однако, не как человек той или иной партии, не как очередная фигура в их политической игре; гораздо точнее будет сказать, что он объединял интересы трех социальных групп — богачей, людей, примыкавших к консервативной традиции и муниципальной знати. Подобным положением он был обязан своему таланту, происхождению, услугам, оказанным людям разных общественных слоев, а отныне и семейным связям. Цицерон полностью отдавал себе в этом отчет. В речи против Пизона, например, сравнивая себя со своим противником, аристократом, сделавшим карьеру лишь благодаря происхождению, он говорил: «Все мои магистратуры мне дал народ Рима — не за семью и не за предков, не за роскошный образ жизни или родовитость, о которой все знают, но которая в делах никак не проявляется, а лишь за то, каков я есть, и за заслуги, которые у всех на виду». В этих словах сквозит известное тщеславие, но заключена в них чистая правда: Цицерон был избран «среди первых» в квесторы на компциях 76 года именно как личность, как таковой; при этом сыграло свою роль не только положение, которого он до бился на форуме, а и популярность его среди граждан самых разных слоев, равно видевших в нем своего человека.

О чувствах, которые испытывал Цицерон в тот решающий момент своей карьеры, он рассказал на II сессии процесса против Верреса в пятой речи «О казнях». По его словам, он принял квестуру, как священную миссию, которой должен был пожертвовать всем; «стоял один, окруженный общим вниманием, как бы на сцене театра, где зрителями было все человечество!». Даже если сделать скидку на столь обычное в адвокатской речи преувеличение, вряд ли можно сомневаться, что эта первая магистратура оставила в душе Цицерона глубокий след. Он вступал в мир, о котором мечтал так долго; ему предстояло принять участие в управлении государством, располагать властью, пока еще ограниченной, но за которой в перспективе вырисовывалась и власть гораздо более значительная. Прежде всего он думал об обязанностях, которые магистратура на него возлагала — о невозможности впредь, подобно простым смертным, стремиться к любым жизненным благам, о необходимости жертвовать всем ради интересов государства. Эту преданность долгу Цицерон и впоследствии провозглашал и отстаивал при отправлении всех магистратур и особенно блистательно в пору наместничества в Киликии накануне гражданской войны. В основе такой линии поведения можно различить самые разные мотивы: безусловную честность, стремление в любых условиях действовать по праву и справедливости — свойство, порожденное скорее всего провинциальной и муниципальной традицией Арпина, где, как в Риме древнейшей поры, право считалось одной из самых высоких ценностей; ответственность перед собственной dignitas, то есть ясное сознание того, что может себе позволить и от чего обязан воздерживаться римский магистрат. Вот когда сказались наставления философов; в число главных добродетелей они неизменно помещали temperantia — самообладание, которое воспрещало не только «мудрецу», но и любому порядочному человеку неумеренно пользоваться властью. Гораздо позже, в трактате «Об обязанностях», Цицерон рассматривал эту «четвертую добродетель» как составную часть decus — пристойности, но подлинное ее значение он понял уже тогда, в свой квесторский год. Удовлетворение, пусть несколько тщеславное, которое он испытывал от положения квестора, укрепляло его в стремлении двигаться дальше, достичь всего, что предвещало это первое звание.