Цицерон

В 88 году Сулла отбыл на Восток, и враги его стали сводить счеты с его друзьями, оставшимися встолице.

В эти самые дни умер Муций Сцевола Авгур; Цицерон стал помощником и, как мы бы сегодня сказали, секретарем племянника Авгура Муция Сцеволы, великого понтифика, войдя таким образом в клан высшей аристократии — тех, на кого должна была вскоре обрушиться ярость «революционеров» пз народной партии. Муций Сцевола Авгур был женат на одной из дочерей Лелия, друга Сципиона Эмилиана; Лелия пережила мужа, Цицерон как-то навестил ее и слышал ее беседу с дочерьми. Чистота их речи вызвала его восхищение. Он вообще восхищался Сципионом и его друзьями, их политическими взглядами и поведением, энергией, с которой они противостояли революционным новшествам Гракхов. Его влек к этим людям инстинкт римлянина старого уклада, унаследованный от арпинских предков, постоянный вкус к устойчивости и порядку, но немалую роль играла здесь и своеобразная ностальгия по временам, которые казались ему золотым веком республики, когда жили и действовали Катон Цензорий, оба Сципиона, Луцилий, Теренций, первые подлинные ораторы, когда в городе начало ощущаться и шириться влияние философов. Именно эту традицию Цицерон хотел продолжать, и именно она оказалась теперь под угрозой.

Сулла по собственному выбору назначил двух консулов, которых считал преданными себе и сенату, — Луция Корнелия Цинну и Гнея Октавия. Но едва он отплыл со своей армией из Брундизия, как Цинна вернул в Рим ранее изгнанных популяров. Среди смятения, вызванного этим шагом, в Остии, в порту Рима, высадился Марий. Все происходящее весьма напоминало государственный переворот, и сенат, дабы с ним справиться, попытался набрать войско, но тщетно — армия Мария и Цинны захватила столицу. Тотчас же началась резня, руководители сенатской партии гибнут — подчас при самых чудовищных обстоятельствах: Марк Антоний пытается скрыться в деревне, обнаружен, обвинен и убит, голову его относят Марию; Лутаций Катул, некогда коллега Мария, деливший с ним триумф, кончает с собой, Квинт Муцил Сцевола, великий понтифик, убит на пороге храма Весты. Три года правления Цинны в Риме были годами тирании. Цинна по собственному усмотрению назначал и смещал консулов, пытался решить долговую проблему с помощью мер, которые были выгодны должникам, но разоряли кредиторов. Все это смешивалось с последними раскатами Союзнической войны, поскольку каждая из соперничавших в Риме партий пыталась поднять и привлечь на свою сторону ту или иную часть италиков. Сулла, одержав победу на Востоке, наскоро заключив с Митридатом мир, оказавшийся весьма недолговечным, двигался к берегам Италии, и по мере его приближения солдаты Цинны все чаще отказывались подчиняться приказам. Цицерон в это время с прежней страстью предается своим ученым занятиям. Смолкло красноречие, форум словно онемел, и в наступившей тишине все слышнее раздавался голос будущего соперника и друга Цицерона Квинта Гортензия Гортала. «На протяжении почти трех лет, — пишет Цицерон в «Бруте», — в самом Риме гражданской войны не было, но смерть одних ораторов, бегство или изгнание других привели к тому, что в судах Гортензий стал играть главную роль...»

Квинт Гортензий был восемью годами старше Цицерона. Он начал карьеру судебного защитника в 95 году, выступив в процессе, где представлял интересы жителей провинции Африка. Позже он, как и Цицерон, принимал участие в Союзнической войне, но в отличие от Цицерона не просто состоял в преторской когорте, а воевал как военный трибун; по окончании войны защищал царя Вифинии в судебном процессе, характер и смысл которого нам неизвестны. После этой речи ораторские выступления Гортензия неизменно вызывали всеобщее восхищение, и еще много лет спустя, характеризуя в «Бруте» стиль Гортензия, Цицерон говорит, что он отличался изобилием блестящих мыслей, высказанных в кратких стремительных фразах, хотя «некоторые из них были тоньше и изящнее, чем необходимо, а иногда и не совсем подходили к смыслу речи». Такая манера вызывала немалое раздражение у «старцев», завсегдатаев сената и форума, усматривавших в ней измену gravitas — торжественной важности, обязательной для римского оратора. Молодежь, однако, находила речи Гортензия несравненными. Позже, говорит Цицерон, стиль Гортензия оставался все тем же, но у пожилого оратора он казался уже далеко не столь уместным. К тому же Гортензий, по натуре склонный к праздности, разленился, перестал трудиться и слишком полагался на свой прирожденный талант.

Начав свою деятельность в 95 году, Гортензий занимался ораторским искусством до самой смерти, наступившей в 50 году накануне гражданских войн. Ораторская карьера Цицерона началась одновременно с диктатурой Суллы в 82 году; перестал он выступать как судебный защитник в 51 году еще при республике. Творческие пути обоих ораторов шли параллельно, и Цицерон явно отдавал себе в этом отчет. В тоне, каким он говорит о Гортензии, нет зависти, но явственно ощущается желание подчеркнуть разницу между собой и своим будущим соперником. Так, Цицерон ставит в вину Гортензию неспособность развиваться, осваивать новые мысли, новые приемы красноречия, а подчас и недостаточную проницательность, столь необходимую при решении политических вопросов. Позже Гортензий выступил как защитник Верреса, но и это не помешало установлению между обоими ораторами дружеских отношений. Этой дружбе Цицерон отдал дань в одном из самых значительных своих диалогов, к несчастью, утерянном и лишь с большим трудом восстанавливаемом — в «Гортензии», который содержал побуждение к занятиям философией, или, если воспользоваться названием одного из сочинений Аристотеля, — «Протрептику». Диалог, созданный скорее всего в 45 году, то есть уже после смерти Гортензия, позволяет разглядеть подлинные глубокие и резкие противоречия между Цицероном и его старшим коллегой, которые разделяли их гораздо больше, чем игра самолюбий или частные расхождения в повседневных делах. Гортензий не знал тех научных, философских и литературных приемов, которым был столь предан Цицерон, не только не знал, но и, по всему судя, их презирал. Не случайно в диалоге, носящем его имя, он выступает как противник философии и излагает мнение римлян старой складки, которые отказывались вносить в ораторское искусство диалектику, мораль и метафизику. Цицерон, напротив того, отстаивает благотворное влияние философии на развитие не только человеческого духа, но и человеческого общества. Мы видели, что этот взгляд он защищал уже в работе «О расположении материала»; в «Гортензии», судя по довольно многочисленным сохранившимся отрывкам, он продолжает развивать те же мысли.

Постоянно имея дело с эллинистической культурой, Гортензий, разумеется, не мог полностью игнорировать опыт греческих риторов. Он стремился, однако, заимствовать у них лишь технические приемы ораторского искусства, упорно отказывался вводить в свои речи размышления о коренных проблемах истории и философии и обогащать ими анализ разбираемого дела, отказывался от распространенных, ставших классическими, ораторских формул, — от так называемой топики, связанной с понятиями родины, славы, с другими подобными темами, привлекавшими усиленное внимание философов. В своих рассуждениях и доказательствах он старался придерживаться римской sapientia — практического разума, опирающегося на здравый смысл и привычную аргументацию. С этой точки зрения Гортензий, несмотря на незначительную разницу в возрасте, противостоит Цицерону как человек старой формации. Он, правда, постоянно пытался выглядеть «по-современному», но попытки эти никогда не касались основ его личности, а всегда лишь внешних форм и приемов. Цель Цицерона, напротив того, состояла в плодотворном синтезе философии и риторики — синтезе, которому суждено было открыть новую эру в развитии римского ораторского искусства.

В те годы, когда марианцы стояли у власти, а Сулла только еще двигался к Риму, задача эта пока смутно вырисовывалась в сознании Цицерона. Одно только было ему ясно — хотя подчас лишь инстинктивно: он должен обогнать Гортензия, занять первое место среди римских судебных защитников, и путь к этой цели — в неуклонном овладении культурой. Важно было, полагал Цицерон, когда настанет его черед участвовать «в государственных и частных процессах, с самого начала выступить во всеоружии необходимых знаний, а не пополнять их, как большинство ораторов, тут же, на форуме». Поэтому-то, признается он, все днп и все ночи его посвящены ученым занятиям. Для такого образа жизни были и другие мотивы, о которых юный оратор предпочитал умалчивать.